Лесной колодец

1

После утренней дойки Лена Полякова вместе с женой Тимофея Филимонова Анной уехали на районный слет животноводов, который бывает каждый год в первое воскресенье июня. Тимофея приглашением обошли, оставили на его попечение ферму. Наталья Кудрявцева, в чьи обязанности входит уборка коровника и другие подсобные работы, должна была помочь ему.

Ферма в Заречье небольшая — шестьдесят коров, и сама деревня невелика, но все же устояла дольше других. Может быть, благодаря своему бойкому нраву? Когда-то Заречье славилось тем, что в нем собирались многолюдные гуляния, не обходившиеся без драк-битв: не деревня на деревню, а целый сельсовет на сельсовет, или, по-старинному, приход на приход. Границей между ними служила речка Воркуша; Заречье стояло на ее берегу, занимая порубежное положение. Тимофей Филимонов был едва ли не первым забиякой на тех гуляниях. С годами поутих, обзавелся большой семьей, но характер не вдруг переломишь: случалось, еще куражился. Гордился тем, что Заречье держится на них, Филимоновых, — семья так семья, как крепкий улей…

Наталья нагружала в подвесную тележку навоз, Тимофей курил на доильной скамеечке, разглагольствовал:

— Ролики-то шибко скрипят, надо бы смазать солидолом — ведь где-то была банка, не знаю, куда запропастилась. У насоса сальник подтекает, тоже заодно подбить бы.

— Чай, у тебя сын — тракторист.

— Я и говорю, приносил банку. Да это все пустяки, сегодня и без того дел хватит… А денек-то мировой, как по заказу!

— Чем болтать, взял бы да откатил тележку.

— Сама управишься, ты баба гладкая. — При этом хлопнул Наталью ладонью по заду.

— Вот баловаться ты горазд, старый охальник, — необидчиво сказала она.

— Наверно, не велик грех — дотронуться до чужой бабы? — Филимонов лукаво скосил глаза, почесывая под кепкой жесткие, с седыми искринками волосы. — Мои годы еще жениховские. Подумай-ка, семь лет до пенсии стукать! Это я позамызгался возле фермы, а ежели меня хорошенько поскоблить, так парень — хоть куда!

Наталья снисходительно ухмылялась, слушая его похвальбу. Он сладко затягивался, пускал через ноздри струи дыма, в паузах скучающе позевывал. Лицо у него в мелких прожилках, под глазами припухшее; ворот рубашки ослаб на крепкой когда-то шее. Вид затрапезный: на голове большущая, на грузинский манер, кепка с захватанным козырьком, на ногах стоптанные кирзачи.

— Мужики, которые в район на праздник попали, само собой, выпьют. И мне бы не мешало причаститься, — чувствуя свободу в отсутствие жены, продолжал он.

— Ничего, поговеешь денек.

— По правде-то рассудить, так меня бы надо послать, как старшего дояра.

— Да разве можно тебя? — простодушно удивилась Наталья. — Насоборуешься, весь совхоз опозоришь.

— Но-но! Зря языком не бреши! Вишь, директор везде сует эту выскочку.

— И правильно делает. Ленка молодая, комсомолка, работает со старанием. Посмотри-ка, сколько против твоего надаивает? Чуть не в полтора раза больше.

— Чудная ты голова, зря, что ли, за ней закрепили лучших коров? Дубровин сам говорил, что метит сделать Ленку чуть ли не героиней! Пущай любых коров берет себе, пущай в передовиках ходит — нам орденов не надо, без них проживем, — махал рукой Филимонов, но в тайниках его души скрывалось ущемленное честолюбие и обида на директора совхоза.

— Вот еще за прокислое молоко Дубровин даст ругань — те шесть бидонов, за которые молокозавод штраф начислил.

— В жару и мед киснет.

— В других-то бидонах хорошее было молоко.

— А это уж тебя спросить надо, ты моешь посуду.

— Да я каждый раз кипятком их ошпариваю, типун тебе на язык! — вспылила Наталья. — Доить надо почище — вот что! Опять, как не похвалить Ленку? Перед дойкой всегда вымоет коровам вымя, оботрет насухо.

— Ленка, Ленка!.. Знаешь, как это называется по-нынешнему? Культ личности. Тьфу! — с досады Тимофей плюнул себе на сапог и вышел на волю.

Тоскливо посмотрел по сторонам, чувствуя неодолимое желание чем-то отвлечься от надоевшей будничности. Лето только начиналось, было в своей благоуханной поре: перелески по берегам Воркуши расплескались свежей зеленью, несчетно населились птицами; луговина за вытоптанной поскотиной охристо зазолотилась мелкой россыпью лютиков и калужницы. Легкий ветерок бродил над деревней, чуть шевеля листву на развесистых вековых березах; пушисто-белые облачка медленно, как бы нехотя, кочевали по голубому небесному раздолью, и оттуда, словно благословляя эту первородную красоту, лилось неумолкаемое журчание жаворонков.

Филимонов рассеянно побренчал отверткой и гаечным ключом, оттянувшими карман пиджака, и направился к водяному насосу. Кое-как пустил его, так и не подбив сальник, — брызги, будто спицы велосипедного колеса, мелькали на солнце. Пока наполнялся напорный бак, посидел в красном уголке, с пренебрежительным видом щурясь на газету-районку, где были подведены итоги работы животноводов за зимне-стойловый период. Вот она, Ленка Полякова, в списке под крупным заголовком «Впереди идущие» — по тысяче четыреста сорок килограммов от коровы надоила, с большим плюсом к предыдущему сезону. Тимофей отыскал свою фамилию среди отстающих, недоверчиво воззрился на цифру 113 с минусом. «Ведь все подсчитала какая-то бумажная душа! Кому плюсов, кому минусов наставила, — едко размышлял он. — Больше того, что корова даст, не надоишь. Беда с этими передовиками, сами ерундят, и другим из-за них нет спокойного житья. Никто не забегал бы вперед, шагали бы вровень — и хлопот меньше».

Филимонов сердито швырнул газету, снова вышел на улицу, не зная, чем унять свою маету. Внимание его привлек пешеход, поднимавшийся из-под горы с большущим рюкзаком. Филимонов из любопытства приблизился к дороге и, узнав кузьминского Тольку Блинова, доводившегося ему дальним родственником, приветливо развел руки, готовый обнять его, и воскликнул с неподдельным изумлением, будто бы явился перед ним сам Христос:

— О-о-о! Кого вижу, батюшки! Привет питерщику! — Долго тряс потную Толькину ладонь.

— Здорово, дядя Тимофей! Чего тут загораешь?

— Тебя поджидаю, — шутливо отвечал Филимонов. — Сбрось рюкзак-то, передохни.

— Верно, надо покурить. Пошли вон туда на зеленую, — согласился Толька, вытирая скомканным платком шею и лоб. Рослый парень, волосы светлые, волной, глаза голубые — всем взял, хоть в кино снимайся.

Сели под березняк на обочине дороги. Толька небрежно бросил на траву сверкающую фольгой пачку сигарет — некурящий и тот соблазнится, потому что, к примеру, шоколад хуже упаковывают.

— В отпуск?

— Ага. Жена с дочкой к своим родителям уехала, я — сюда.

— Хорошее дело. Гм-ы…

Филимонов оценивающе кидал нетерпеливые взгляды на рюкзак. Неужели ни капельки не прихватил с собой? Не может быть, не тот парень.

— Я смотрю, что за коробейник в гору подымается?..

— Пропустим по маленькой, дядя Тимофей? — вовремя догадался Толька.

Он еще спрашивает! Святой человек! Филимонов даже слюнку сглотнул, а ответил сдержанно:

— Не откажусь. За приезд оно уж как положено.

Эх ты, все будто на самобранке! И стаканчик пластмассовый нашелся. Толька достал из рюкзака колбасу, батон, банку консервов. Выпили по стаканчику. Любо-дорого, свежая травка под боком, листва лопочет над головой.

— Ты все тут, на ферме?

— Где же еще?

— Дояр, значит. Умора! — откровенно расхохотался Толька.

— Ничего особенного. Зато я сам себе хозяин, видишь, в любое время могу себе позволить. А на твоей работенке — шалишь, не выйдет. Крановщиком? Ну, понятно, сидишь ты на своем кране целую смену, как в скворечнике.

— Все лучше, чем коровам соски дергать.

— Нас с тобой что-то не туда понесло, — примирительно сказал Тимофей. — Обычай дорогой — выпить по второй. Моя Анна с Ленкой Поляковой уехали на районный праздник животноводов, а мы и здесь не хуже справим. Верно говорю?

— Верно. — Толька проворно вспорол перочинным ножиком консервную банку, словно она была картонная. — Слушай, дядя Тимофей, мы с тобой родня, а я до сих пор не знаю, кем ты мне приходишься?

— Твоя мать да моя Анна — двоюродные сестры, дедушка Никанор с баушкой Лизаветой были брат и сестра. Она выдана была в Кузьминское. Я-то, конечно, не Блинов, но через жену мы с тобой какая-то родня — это точно.

Между тем опорожненная бутылка уже валялась за ненадобностью в сторонке. Оба чувствовали неудовлетворенность столь скорым исходом дела.

— У тебя дома-то не найдется? — разохотился Толька.

— Сухо. Погоди, Генку пошлем в село на мотоцикле. — Филимонов, крякнув, подхватил рюкзак. — Ну, и тяжел, будто каменьями набит.

— Набралось разной ерунды.

Генка готовился к экзаменам за девятый класс, ехать отказался, еще примолвил, дескать, хватит вам, мамка ругаться будет.

— Тебе рано батьку поправлять, — одернул Филимонов сына. — Дядю Толю уважь — он деньги подает.

Пришлось Тольке самому сесть на мотоцикл. Мигом сгонял до села, и разговор продолжался с новым воодушевлением:

— Мне ведь по графику отпуск положен в октябре, а я все-таки вырвался в хорошее время, — глядя в окно на цветущую сирень, сказал Толька. — Николай где?

— На работе. Николай — трактористом, Игорь — в армии, должен весной отслужить. Одна сноха дома, взяла декретный отпуск. В общем, никто нам не мешает. Вот ты толкуешь про городскую жизнь, допустим, квартира у тебя с балконом. И что? Опять же, сидишь ты на этом балконе, как в клетушке, — шагу некуда ступить. А здесь вот она, природа, вот — речка под горой. Одним словом, Филимонов полный хозяин в Заречье! В других-то домах одни старухи остались, а ты посмотри на моих ребят — трое, все орлы! — бахвалился Тимофей, пристукивая кулаком по столу. — Мои не разлетелись в разные стороны, все возле меня — сила! Игорь тоже из армии сюда намерен.

Вошла сноха Валя, поморщилась от дыма. Большеглазая, бледнолицая она прислонилась к косяку, сложив руки на выпятившемся животе, с укором глянула на Тимофея.

— Папаша, хватит тебе, на ферму ведь надо.

— Чепуха! Ты, Валя, нам не препятствуй. Вишь, гость приехал. Ты разве не знаешь Анатолия-то? Родственник наш, мировой парень…

Вале трудно было переносить запах курева — ушла в горницу. Следом за ней ворвалась Наталья Кудрявцева, наделала бесполезного шуму.

— Вона как расположился! Кто коров-то доить будет, черт окаянный? Мне одной, хоть умри, не управиться. Слышишь, мычат на всю деревню.

— Наплевать, разок недоенные побудут. Пущай гуляют до вечера, бабы приедут — подоят.

— Ты что мелешь-то? Огрубеют вымена, испортим стадо. Иди, тебе говорят!

— Ты на меня не покрикивай, не имеешь права. Сказал, не пойду, значит — ша! — Филимонов был уже неукротим, он сурово глянул на Наталью и так отмахнул рукой, что опрокинул цветок на подоконнике.

— Э-э, залил бельма-то! — осуждающе покачала головой Наталья.

— Не ругайся, тетя Наташа, все будет в порядке, — вступился Толька.

— Чего уж в порядке? Дернуло вас в такой момент. Чистое прегрешение!

Поняв, что разговор напрасный, Наталья хлопнула дверью. Тимофей заносчиво выкрикивал:

— Плевал я на все! Чуть у Филимонова причина, и сразу — паника. Без нас — ни туды и ни сюды. Верно я говорю?