Лесной колодец

5

Когда Филимоновы разом подали заявления на увольнение, Дубровин, не предполагавший такого исхода, откровенно растерялся. У него была такая же нехватка людей, как в «Ударнике», он с трудом нашел замену Тимофею (временно согласилась ходить на ферму женщина из другой деревни), теперь надо было искать еще доярку на место Анны, тракториста на Николаев трактор… Хорошо, что к осени закончится строительство нового коровника в центральной усадьбе: ферму в Заречье придется ликвидировать.

Да, он вынужден был признать, что терял большую и в общем-то работящую семью, и причиной всему был этот смутьян Тимофей. С одной стороны, Дубровин сознавал правоту своей строгости, потому что, если потакать разгильдяйству, весь совхоз можно развалить, с другой — понимал, что допустил какую-то стратегическую промашку. Например, дать бы жилье Николаю с Валентиной, чтобы отделить их от родителей, да поздно спохватился. «Их уж соблазнили другим пряником, и вряд ли я их остановлю. Видишь ли, рай нашли у Окладникова! Что и говорить, мужик не промах, — с досадой думал Дубровин. — А как быть с Поляковой? Вот еще одна проблема».

Три дня заявления лежали в столе, никто не взял обратно. Дубровин колебался, но и подписав их, все еще не был уверен в правильности своих действий. Не удержался, позвонил Окладникову:

— Привет, Кузьма Петрович! Говорят, твоего полку прибыло? — нарочито бодро сказал в трубку. На том конце провода послышалось сопение и покашливание: Дубровину сразу представилась довольная улыбка Окладникова, его уверенная, солидная фигура.

— Это ты про Филимоновых?

— Про кого же? Переманиваешь у меня людей, не по-соседски получается. Ведь берешь их?

— Беру. А какой в том грех? Не часто к нам приходят с такими просьбами. Сам же смеялся, когда я цыган принял на работу. Ха-ха! Не взыщи, как говорится, дружба дружбой, а табачок врозь…

Дубровин почувствовал, как в нем поднимается злость на Окладникова, на Тимофея Филимонова, причинившего ему столько забот, на собственное бессилие в этой проигрышной ситуации. Казалось, чего проще, если человек работает через пень-колоду, взять и уволить его, так нет, он же и торжествует над тобой, и все потому, что нехватка людей, каждый знает себе цену.

— Выходит, так… Ладно, богатей, Кузьма Петрович, — с ноткой укора сказал Дубровин.

— Да ты не серчай!

— Что прикажешь делать, если из-за твоей подножки мне придется ферму в Заречье закрывать?

Опять послышалось кряхтение Окладникова. Дубровин с раздражением положил трубку и зашагал туда-сюда по кабинету. В конторе никого уже не было, только шофер возился около машины под окном. На столе лежали разгаданным пасьянсом три заявления Филимоновых. Возникла крайняя мысль о том, что еще не поздно поехать самому в Заречье, отдать им назад пусть и подписанные заявления, чтобы собственноручно порвали, будто бы их и не писали, чтобы кончить эту скверную историю мировой. Ради интересов дела.

Через несколько минут машина катилась под изволок вспаханным паровым полем. Дубровин забывчиво смотрел по сторонам, настраивая себя на предстоящее объяснение с Филимоновыми, и чем ближе подъезжали к деревне, тем больше усиливались его сомнения в необходимости такой дипломатии, противной его натуре. «Для чего я это делаю? Чтобы не уступить Окладникову? Глупо. Чтобы временно утрясти обстановку на ферме? Тоже куцая стратегия. Будет ли польза и каков пример возьмут другие? — спрашивал себя он. — Нет, уговорами авторитета не наживешь, скорее последний растеряешь. Совсем обнаглеет Филимонов».

Уже сверкнула за ольховниками излука Воркуши, показалась и сама деревня, когда Дубровин, к удивлению шофера, сказал спокойным тоном:

— Поворачивай, Дима, обратно.

Дима только пожал плечами, но по скромности своей не стал спрашивать о причине переменчивых указаний.

— Иногда необходимо вовремя остановиться… Пожалуй, так будет лучше, — не объясняя шоферу, а рассуждая вслух, добавил Дубровин.