Однажды осмелиться…

82

Пять часов ожидания — в чужой квартире, на пустое брюхо (на нервной почве от съестного воротит), с мыслями о том, что пропажа ключа обнаружена, что хозяйка согласия не давала (как свалится сейчас), что тот, кого ждешь, не придет… Ну и угрызения совести тоже. Люди брак придумали, чтобы вот так угрызало. У них спать с нелюбимым, но по закону — дело чести, а с любимым, но вне штампа — дело, соответственно, бесчестия. Сколько можно быть честной, но несчастной?

А если Вовка начнет в дверь ломиться, вот стыд-то будет.

Надо сделать вид, что никого нет, и все.

Вообще, как мало радости от этого всего.

Хотелось радости — бог с ним, со счастьем. И вот результат: она торчит в чужой квартире, так пусто, так сиротливо, и страшно… не по себе. Раздайся звонок в дверь — он гранатой разорвется. Дожить бы до восьми, а вдвоем уже легче. Хотя Шлыкову — что? Пришел — ушел. Не перед кем отчитываться и оправдываться.

Пусть так. Пусть ее торжество выглядит так убого. Но оно есть, хромоногое, но живое. Сердечко кувыркается — лишь на две стрелки глянешь: осталось три часа, два сорок, два двадцать пять. Оно столько лет лежало дохлой мышью — пускай помечется. Оленька открыла шкаф, достала белье. Или Аленину кровать перестелить, что наглость, или вообще в спальню не соваться. Но в большой комнате неуютно, и даже легкого одеялка нет.

Спуститься домой: «Вовка, я на минутку, плед нужен»… Нет, не смешно.

Перестелить в спальне, там у Алены колонки, музыка, лампочки разноцветные. Такая уютная берложка. Детская кроватка, правда, глаз смущает, но его все смущает, что уж теперь присматриваться.

Две свечи было у Оленьки — фиолетовая и красная. Одну она у кровати поставила, вторую — подальше, на полочку. Аленино цветное белье в Юлькину кроватку сложила; на свою белую простыню бросила стеганое одеяло.

Топталась, как осел буриданов, между вещицами: двумя черными с нитью бусинок цвета слоновой кости и двумя бледно-зелеными, с вышивкой — долгие стебли, филигранные изумрудные лепестки.

Когда она первый раз пришла, заметила на столе блюдце с засохшими кубиками сыра. Теперь в нем лежал жирненький таракан — не всякому перепадет такая вкусная смерть. Таракана вместе с сыром Оленька похоронила в мусорном ведре. Чуть позже сообразила — вот она себя и выдала. Алена поймет, что не Вовка чистоту навел. Да и самому Вовке все ясно станет. Оленька подумала — не выложить ли натюрморт обратно, но уж слишком противно было. Может, ни Алена, ни Вовка и не вспомнят о тарелочке.

Порезала мелко красные яблоки, апельсины, бананы, долго возилась с банкой ананасов — не открывалась. Нашла на одной из полок большую прозрачную чашу для салата, все туда сгрузила. Красиво получилось.

Когда Нико придет, она разложит по пиалам салат и сверху водрузит по шапке мусса (если не съест его раньше: уж больно вкусный).

Стояла у окна, играла тихая музыка, Оленька смотрела вниз, на россыпь огонечков. Сейчас они принадлежали ей, а не Алене.

Под легким платьем — хитросплетения тонконогих тюльпанов, зеленый рай малахитовых лепестков.