Однажды осмелиться…

4

Доездилась, мымра: вон как ей ножищу оприходовали.

Надо думать, там, в Москве, и навернулась.

И это с ней — Иосиф? Теперь понятно, чего она на кафедру в сентябре заявилась. Отношения выяснять. Бороться за мужика. Пускай забирает.

Без косметики ее и не узнать, плюс — лохмы, расческу в Москве забыла, видно. Ося таскается к ней что ни день — всеобщий любимчик тут, — она даже для него не приведет себя в порядок. Мымра. Уехать. Этот год придется доработать, но в конце июня уже можно…

Уехать. Ничего не бояться.

Родная Паланга…

Первое время пожить у Дайнавичюса, все-таки друг отца, и дом у них немаленький. Потом… а что потом? Сбережений нет, если Иосиф не поможет — хоть под мостом поселяйся… Под мостом в море… Каститис, братец, продал дом, когда родителей не стало, отвалил с деньгами в Штаты. И хоть бы на дело они пошли, ведь нет, прокаркал. «Прокаркал», — говорит Ося в таких случаях… Ося… Как мог он с такой кикиморищей связаться?

Чувство одиночества и обиды — они-то и развязали руки.

Не оставалось больше обязательств: дочки выросли, у мужа — мымра. Не нужна никому тут. Чего же ждать… гражданство литовское есть.

Вспомнила, как ездила подавать на него документы в Москву, в серое бетонно-стеклянное здание в Борисоглебском переулке. Девушка в окошке перебирала листы: «А у вас есть бумага, удостоверяющая…» — не выдержала, перебила ее: «Вы видели мое свидетельство о рождении?» В свидетельстве — дата: 15 июня 1940 года. Девушка сморщилась: «Нам нужны бумаги до пятнадцатого…» Родительский архив братец утащил в Лос-Анджелес — пойди сыщи.

— Слушайте, я родилась в восемь утра, а Литва открыла границу советским войскам в девять сорок пять. Вам этого недостаточно?

Девица повертела в руках свидетельство о рождении.

— У вас не указано время…

Бывают же дуры на свете.

— Вы полагаете, что рядовой Иванов на сносях пересек границу, вылез из танка и разрешился от бремени?

Девица посоветовалась с начальством и документы приняла.

Ничто более не держало… Позвонила Дайнавичюсу, к телефону подошла Рута. Пока говорили — так, ни о чем, мучила мысль: как спросить, есть ли возможность остановиться у них? Вдруг показалась нелепой эта мысль: ехать туда, где нет крыши, проситься в чужой угол.

— Рута, а сколько в Паланге стоит снимать квартиру? Маленькую совсем? На одного?

Что за нелепая идея снимать жилье. Пожить можно прямо у них, правда, летом все комнаты сдаются, дом ведь недалеко от моря, «приезжайте ранней весной — папа будет рад».

— Рута, ты не поняла… Во-первых, я не могу весной, у меня студенты…

— Ах да, я забыла…

— А во-вторых, я насовсем хочу приехать. Понимаешь?

Рута не понимала ничего. Как так — насовсем? А где жить? А почему без мужа? А дочки-внучки? А работа? А…

— У Иосифа бизнес… он не может его оставить. А я все равно на пенсию выхожу. Рута, хочешь, буду у вас комнату снимать? Все ж веселее мне с вами, чем одной.

Нет, чтобы папа брал деньги с дочери своего друга?

— Эгле, даже не думайте. Знаете, есть у меня один вариант… Если он вас не смутит…

Вспомнила про мымру: «Рута, меня уже мало что может смутить».

Рута помялась и выдала:

— Живите сколько захотите у нас… в свинарнике.

— Где??

— Ну мы же хрюшек разводим, Иосиф еще для своей сотрудницы одного покупал… У нас целая комната с хрюшками. Там диван есть. Нет, Эгле, вы не думайте, они совсем не вонючие! Чистюли еще какие! Да и мы за ними следим. При желании будете нам помогать, а нет, так и просто живите. Вы в них влюбитесь, вообще никуда переезжать не захотите…

В шестьдесят пять лет поселиться в свинарнике.

Мужа оставить, детей, внуков, дом… работу, наконец.

Да какая разница. На работе ждут не дождутся, когда она уйдет, а дом пуст.

В Паланге можно будет вставать ранехонько и — на пляж. Бродить вдоль воды, искать медовые камешки, солнечные осколки.

Ведь верила ребенком в эту легенду… Что давным-давно гуляли по небу целых два Солнца: одно поменьше и полегче, а другое — большое и тяжелое. Такое тяжелое, что однажды небо не удержало его: огненный диск упал в море, ударился об острые подводные камни, осыпался бесчисленными золотыми осколками — вроде тех, что усеяли пол на веранде, когда она попала мячом в стекло. Брат злился, говорил, мол, только глупые девчонки могут верить в то, что было два солнца: «Люди ослепли бы!» Но Эгле знала, почему он так заводился. У него была своя версия, у этого дурачка.

Она будет часами сидеть на песке, перебирая его пальцами. Возьмет напрокат велосипед, тряхнет стариной — проедет по всем тропинкам, где в семнадцать лет они гоняли с Йонасом, первым мальчиком, который ее поцеловал — повернулся, резко притянул к себе, а она отступила от неожиданности, больно оцарапав икру о велосипедную цепь…

Она будет подниматься на холм Бируте и смотреть на море.

Каждый день она будет видеть море.

И когда-нибудь у нее в глазах ничего больше не останется — только огромная водная равнина. И ничего ей уже не будет нужно — только этот простор, эта гладь… И долгий мост.

Какими мелкими покажутся ей сегодняшние сомнения. И печали.