Плахта

* * *

С родителями и восьмидесятилетней бабушкой живу на улице Центральной, 371 (первый подъезд, второй этаж). Работаю в школе учителем, и перед войной приходилось по сто раз в день отвечать на один и тот же детский вопрос: «Будет ли война?» Успокаивала: «Никогда и на за что». Ученики верили. Я тоже.

В итоге война все-таки случилась, и мы все остались дома. Первые дни отслеживали новости и ждали, что «конфликт» вот-вот разрешится. 26 февраля отправились с мамой в магазин за продуктами (еще работало несколько магазинов), но возвращались уже под взрывы. Бежали и физически ощущали, как на затылке поднимаются волосы.

На следующий день за нашим домом разорвалась мина. Во всем доме вылетели стекла, а у нас целехоньки. Просто бабушка на подоконнике оставила святую воду, вот мы и решили, что это нас спасло. С той минуты все подоконники охраняла живая церковная вода.

В последний день февраля по главной улице уже ездили танки и обстреливали жилые дома. Какая-то шустрая пуля попала в кухню (в окне осталось аккуратное отверстие) разлетелась на несколько частей и посекла стены, мебель, плитку. В груди поселился жутчайший страх и невыносимо ныло в районе сердца. Нас обкладывали из гранатометов, но спуститься в подвал боялись. Подъездная дверь выходила на Центральную улицу, а по ней шастали враги.

Первого марта сидели с мамой и бабушкой на кухне. Папа спал в большой комнате (неважно себя чувствовал). Только открыла йогурт и взяла в руки чайную ложку, как взвыл самолет. Тут же раздался взрыв (бомба упала на круге), и мы рванули в ванную. Папа спросонку — к нам. Его лицо, будто густо покрытое художественной краской цинковые белила, не имело маломальских черт. Ни переносицы, ни скул, ни подбородка. После небольшой передышки бомба свалилась на наш дом. За ней еще одна. Мы потеряли чувство времени и реальности. Вышли слепые, потерянные, оглушенные. В квартире вылетели окна и двери, а из шкафов — вся одежда. В ванной посыпалась плитка и, казалось, опустился на полметра потолок. Скрип, хруст, стон. Многоквартирный дом расшатывался и ездил туда-сюда, как на шарнирах. Принялись собирать вещи, но очень мешал яркий свет. Он шел откуда-то сбоку. Как оказалось, это горел средний подъезд.

На улице все пропиталось порохом, солярой, гарью. Середина нашего дома просела, а из каждой щели свисали растрепанные пылающие космы. В эту секунду истошно закричал ребенок, и конструкция рухнула вниз. К нам подбежали волонтеры: «Быстро в убежище, а то вас сейчас расстреляют!» Мы тогда еще не знали, что по уцелевшим открывают огонь.

Раньше в убежище находился кальян-бар. На складе хранилось много спиртного, и часть людей пребывала там в сильнейшем алкогольном опьянении. Они кричали, пели, дебоширили, а мы после всего пережитого воспринимали подобное, как пир во время чумы. Да и холод пробирал до костей. Через час привели соседей. В третьем подъезде осталась полностью отрезанной пожилая пара. Мужу и жене по восемьдесят четыре года. Их квартира сохранилась, а лестница нет. Мужчина тогда связал простыни, и они спустились вниз по импровизированной веревке. Глава семьи — удачно, женщина упала и поранила голову. К ним подбежала нетрезвая медсестра и оказала помощь.

До шести утра просидели на стульях, а потом попросили волонтеров перевести нас в другое укрытие. Улица узнавалась с трудом. Осколки, обломки, куски железа. Наконец-то — больничное убежище. Глубокое, темное, заполненное людьми под завязку. Народ пребывал в плачевном состоянии. Сидел в гробовой тишине, и стоило кому-то заговорить, на него сразу набрасывались. Фраза «Нас всех тут убьют» звучала поминутно. Позже раздался крик: «Сейчас будет налет, закрывайте головы руками и молитесь!» У меня задрожали колени. Все как по команде опустили макушки и приняли позу эмбриона. Бомба «спарашютировала» совсем рядом. За ней подоспело еще две, и наши барабанные перепонки вконец надорвались. После, когда взрывы стихли, и на пол опустилась подземельная пыль, услышали танки, добивающие граждан, находящихся в глубочайшем шоке. Боевые машины ездили туда-сюда и ритмично палили, отвешивая всем и каждому по оплеухе. Так мы с родителями оказались в западне.

После в ушах постоянно звучал трубный рев и приходилось уточнять у мамы:

— Опять летит?

— Нет, доченька.

— А сейчас?

— Нет.

— Ну как нет? Я прекрасно слышу.

Мама плакала, а я закрывала уши руками, чтобы хоть немного усмирить «поселившийся» в голове самолет.

Ближе к полудню появился представитель местной власти и обнадежил скорой эвакуацией. Пообещал маленькие машинки, но прислал старые пожарные грузовики. Людей вывозили в Загальцы или Песковку по желанию. У нас в Песковке — знакомые, поэтому дальше не рвались и первую ночь провели в тишине. Проснулись в полном окружении: вокруг нас шли жестокие бои. С самого утра вылетал на промысел самолет и разминался бомбами. Лупил по железной дороге и хатам. Несколько раз доставалось и Песковке.

В конце весны вернулись в Бородянку, поселились у соседей и первым делом проведали квартиру. На столе так и стоял мой йогурт, покрытый плесенью. Всюду кавардак. Орки забрали мои серебряные украшения, а бижутерию оставили (не поленились перебрать шкатулку). Присвоили дорогой фотоаппарат, а дешевый любовно положили на подушку. Комп нашелся под диваном. Видимо, какой-то салага припрятал для себя, а потом забыл.