Плахта

* * *

В первый день постоянно плакала, хотя еще ничего толком не происходило. Просто небо над Гостомелем горело и плавилось. Просто началась война. К обеду добавился тремор в руках, а после сообщений в чате о вражеских колоннах накрыло панической атакой. Ни сесть, ни лечь, ни вдохнуть. Делаю вдох, а он ложный. Родители испугались, а я кричу: «Мы все умрем! Нас всех сожгут, убьют, уничтожат!»

Первый авианалет пережила на улице. Самолетный рык. Взрыв. Дом квакнул. Упала на землю, а поднялась с разбитым носом и коленями. Второй — на шестом этаже. Как раз приехали за вещами. Папа с мужем пытались завести заупрямившуюся машину, мы с мамой складывали свитера в пакет. Неожиданно раздался тот же устрашающий звук, и в окне мелькнула самолетная морда. Взрыв прозвучал совсем рядом. Мы рухнули на пол: я в коридоре, мама в комнате. Чуть оклемавшись, кинулась к маме, а она не поднимается. Пришлось тащить за капюшон к выходу и приводить в чувство. На лестнице нас настигли еще два взрыва.

Хуже всего произошедшее перенес муж. Каждую ночь кричал, вскакивал, пытался убежать. Я за ним. Ловила, уговаривала. После таких забегов на моем теле оставались синяки. У самой тоже не все гладко. Стоит закрыть глаза, вижу вспышки. Темнота напрочь исчезла. С тех пор не выношу гром с молнией и запах гречневого супа. Мы его ели в подвале, и это блюдо ассоциируется с бедой.