Плахта

* * *

У меня 28 февраля день рождения. Специально к этому дню купила в «Zara» элегантное платье. Оно так и осталось в шкафу.

Первые две ночи практически не спали. Уровень тревожности зашкаливал. 25 февраля шли с родителями по залитой солнцем площади и вдруг заработала артиллерия. Вы можете себе это представить? Преддверие весны, небо чистое, ни облачка, трещит без умолку синица, а тут удар, удар, удар. Вернувшись, села на диван и рыдала, пока не стошнило.

На следующий день на «Стариках» разбили дом и положили семью в составе шести человек (самому младшему исполнился год и три месяца). Мы в спешном порядке собрались в укрытие. На улице встретили тероборону, и те предупредили: «Бегите быстрее, по городу двигаются русские танки». У меня внутри все окаменело. Я уже убегала от войны в 2014 году, но, выходит, все эти годы танки следовали за мной по пятам.

Убежище было оборудовано неплохо: низкие потолки, двухэтажные вкрученные в пол нары, туалет, несколько выходов. Хороший запас продуктов и воды, но энергетика… В воздухе витал страх, боль и ощущение близкой смерти. Народу собралось прилично, человек двести. Много женщин с детьми. Вытяжка, заставленная бутылочками со смесями.

Утром 27 февраля решила сбегать домой, чтобы помыться. И вот стою в душе намыленная, и как шарахнет. Мигом представила себя голой на морозе. Кое-как обработала линзы (следующий раз удалось их промыть лишь 9 марта), наспех оделась, собрала совсем не те вещи, взяла контейнер с пловом (успели приготовить накануне) и вышла. Город неузнаваем. Гарь, дым, разруха. Там горит, там трещит, там плавится. Люди потерянные и расплывчатые. Двоящиеся высотки.

Хуже всех переносил войну папа. Ему — семьдесят четыре. Полуслепой. Боялся за жизнь своих дочерей, осознавая масштаб насилия. На почве волнений его красивый голос превратился в птичий. Мама, как, впрочем, и все мы, быстро обратилась в старушку. Я с тридцатипятилетней сестрой — в женщин без определенного возраста. Далее наступил мой день рождения. Мне подарили апельсин, бутылку сладкой воды и шоколадку. Все, как один, желали мира.

Первого марта выпал снег. Бои вокруг ужесточались. Рядом постоянно плакала Таня — работница санэпидемстанции, она не выносила беспорядка, а тут такая неразбериха. По ногам ходила ее рыжая кошка и всех утешала. Обнимала лапами, щекотала усами. В самом углу находилась одинокая женщина и сокрушалась, что в квартире на верхнем этаже осталось двое взрослых детей. Спускаться наотрез отказались. Дочку зовут Машенька, а сына — Максим. Я пообещала за них молиться и всякий раз, проходя мимо, произносила напевно «Машенька и Максим». Она радовалась, будто я не выводила будничное, а правила в церкви сорокоуст. В тот день, еще до авиаудара, успела сбегать домой за переноской и электрочайником. Идти минута, каких-то двадцать метров, но мне они показались марафоном. Минометы не унимались. Земля — форменное решето. Людей нет, машин — тем более. Внезапно из-за угла выскочил автомобиль и направился прямо на меня. Кто в нем, непонятно. Ужас обуял с такой силой, что оставшуюся часть пути двигалась на полусогнутых, ощущая в коленях предельную слабость. Слава Богу, ехали наши, подали знак, а водитель даже заплакал при виде моей жалкой беспомощности. За ними проехала машина с открытым багажником. Из него торчали ноги.

Дальше случилось страшное. Мы услышали самолет. Казалось, он вынет из нас жилы и намотает себе на хвост. Люди встали. Я кричу: «Не паниковать, приседайте, прячьте голову и животы». И тут взрыв. Мы от круга в четырехстах метрах. Ощущение бомбы, прилетевшей на наши головы. Народ как по команде взял курс к узкому выходу, а там — бабушка, женщина и ее пятеро детей. Ясен пень, сейчас их затопчут и задавятся сами. Ору: «Твою мать! Всем стоять!» Остановились. Смотрят совершенно одинаковыми лицами. Не отличишь, кто женщина, кто мужчина, кто почетный пенсионер. Глазные яблоки навыкате, зрачки закатились в какие-то щели. Говорю, трещин в потолке нет, значит, прилетело не к нам. Вроде бы как услышали, угомонились. Позже узнала, что выбравшиеся из-под завалов и бегущие в бессознательном состоянии врассыпную получали шуструю затылочную пулю, и не одну.

Около шести вечера мы плотно уселись на лавки и не вставали до самого утра. Ребята из теробороны посоветовали полностью затемниться и сделать вид, что живых в этом подвале нет. Народ умножился, так как после первого удара прибыло еще две сотни, не меньше. Интеллигентные, с учеными степенями, представители умственного и физического труда. Бродяги, выпивохи, собаки. Дети в одну минуту состарились. Старики с интересом смотрели в сторону смерти. Туалет забился, а писать-то хочется. Приходилось при всех снимать с себя три пары штанов, писать в контейнер из-под плова и передавать его сестре. Сестра, справив нужду, передавала маме, мама — отцу. Господи, как же подобное унижало. По большому ходили в пакетик и выносили подальше, чтобы орки не догадались, что здесь живые «мертвецы».

Второго числа около восьми — еще один налет. Сестра обнимала маму, я — папу. Сердца бились в горлах. Легкие в срочном порядке перешли на эконом-режим. Зрачки разместились опять-таки неправильно. Состояние не то клинической смерти, не то комы. Когда отбомбили, опустилась тишина. Было слышно, как укладывается на пол взрыхленная пыль. Пискнул грудной ребенок. Одинокая женщина отчетливо выговорила «Машенька и Максим».

В полдень стали захаживать люди и предлагать помощь в эвакуации. Один парень меня насторожил. Он был в белых чистых кроссовках. Откуда здесь белая обувь? Объявил, что вывозит в Загальцы, но имя головы назвал с ошибкой. Так мы и вычислили коллаборанта. После него пришли ребята из пожарной части. Все как один с сочувствующими лицами. Я у них потребовала документы и успокоилась, убедившись в их подлинности. Мужики смотрели на нас жалостливо и пытались приобнять: «Ну что вы, родненькие? Мы свои». Дальше шел длинный речитатив: «Паляниця, залізниця, молодиця. Вирій, книгарня, митець».

Не помню, как оказалась на КамАЗе. Он высокий, борт по пояс. Взбирались старушки, мамы с детьми, неходячих закидывали, а над головой без остановки кружил самолет. Он напоминал хищную птицу, парящую над своей жертвой. Спасатели признавались честно: «Ничего не гарантируем. Нас либо тут сожгут, либо по дороге». Все сели на пол. Сверху — брезент. Моя серая куртка насквозь пропиталась потом. Остальные выглядели не лучше. По улице шел слепой и нес на спине парализованного. Кричим, давайте к нам. Слепой ковылял себе дальше. Когда отъехали, выглянула в щелочку и похолодела. Русские катили по нашему мирному городку «Грады».

В Загальцах беженцев покормили и переписали. Часть отвезли в Мигалки, часть в Песковку. Нас приютила семья, отдав самые лучшие комнаты. Вот только хлопок холодильной дверцы приводил в состояние леденящего ужаса. Я падала на пол, а хозяйка, обливаясь слезами, ложилась рядом. Пыталась утешить. 4 марта выехали в сторону Коломыи. Буквально в спину ударила артиллерия. Орки добивали свидетелей своих военных преступлений.

Двенадцать часов тряслись в холодной неотапливаемой маршрутке. Когда остановились на заправке и купила кофе, единственной мыслью было его не пролить. Кофе в тот момент приравнивался к «Шато Марго». Напиток разделила между сестрой и родителями. Дорога напоминала фильм ужасов: сгоревшие машины, техника, тела. Я безостановочно сканировала небо, покуда не затекла шея. Все боялась преследующего самолета. Когда водитель объявил, что опасную зону проехали, долго и безутешно плакала.