Отравленные слова

10. Эва Карраско

Эва не знает, что сказать. Нурия Солис открыла ей в халате, небрежно наброшенном поверх пижамы, растрепанная, с синяками под глазами. За последние три года она поседела, но сама этого, похоже, даже не заметила. Она выглядит как человек, который не смотрится в зеркало, не принадлежит этому миру, как смертельно больная.

– Эва! – вскрикивает Нурия, она глазам своим не верит.

И неудивительно: Эва ни разу не была у них с той самой знаменитой пресс-конференции Пепе Молины на «Теле‑5». Она пыталась, и не раз, она вставала с утра и говорила себе, что сегодня навестит мать Барбары, но всегда в последний момент находила предлог, чтобы не пойти: звонок подруги, премьера в кино, экзамен – и так каждый раз, уже три года. За эти три года она повзрослела, и Нурия Солис разглядывает ее не отводя глаз, как читают инструкцию к стиральной машине перед тем, как впервые запустить. Нурия протягивает руку и мягко касается ее руки, шеи, щеки. На щеке ее ладонь задерживается, Нурия гладит Эву по щеке.

– Эва! – восклицает она снова. Она тронута, почти плачет.

Эва растерянна, она вцепилась в свою папку и крепко прижимает ее к груди, словно ища защиты. Чувства, нахлынувшие на Нурию, ее пугают, она предчувствует взрыв. И действительно: Нурия вдруг роняет руки, глаза ее наполняются слезами, вся она будто съеживается. Голова опускается, вжимается в плечи, грудь сотрясается от сдерживаемых рыданий. Она увидела, как Эва выросла, повзрослела, округлилась, и наверняка с первого взгляда поняла, какой могла бы стать Барбара, если б осталась жива. Она была бы сейчас студенткой с папкой конспектов: на прошлой неделе сделала мелирование, вечером договорилась с подругами съесть кебаб на улице Арибау, в выходные пойдет на документальный фильм в кино Верди со своим парнем (он учится на промышленного инженера!), на каникулах поедет на греческие острова вместе с друзьями из турклуба, а пока что дает частные уроки ребятам с улицы Дипутасьон.

Эва взволнована. Она закрывает дверь и обнимает мать Барбары.

– Не плачьте, – шепчет она на ухо Нурии.

Просьба эта не бескорыстная: Эва не может спокойно видеть чужих слез. Барбара тоже любила поплакать. Каждая их ссора заканчивалась слезами Барбары. «Мне даже нравится, – признавалась она, – потом так спокойно становится». А вот Эва, наоборот, не умеет плакать, она не плакала даже по Барбаре, и ее ужасно бесили одноклассницы, которые с Барбарой толком не общались, но картинно рыдали в школе.

А ей самой будто бы дела до Барбары не было.

– У тебя сердца нет, – сказал Бернардо.

Это была неправда. Она страдала больше, чем Кармен, Мирейя и Мерче, вместе взятые, хоть им и нравилось привлекать к себе внимание, хоть их и показывали по телевизору: журналисты просто обожают лица тинейджеров крупным планом в слезах и соплях. Конечно, она страдала. Каждую ночь она воображала, как Барбара умирает в муках: ее душат, сжигают заживо, расчленяют. Особенно чудовищным Эве казалось все, что связано с кровью: ножи, пилы, шила. Подсознание подсовывало ей самые кровавые сцены, увиденные когда-то в кино или вычитанные в газетах, она представляла себе долгую агонию и мучительную смерть. А чего еще ждать от человека, который устроил в телефонной будке настоящую бойню? И все же она так ни разу и не смогла заплакать ни перед камерами, ни наедине с собой. Вот и сейчас она не может присоединиться к рыданиям Нурии Солис, вместо этого ей приходится утешать мать Барбары. Она шепчет Нурии на ухо ласковые слова, усаживает ее на диван, берет за руку и молчит вместе с ней, пока та потихоньку успокаивается.

Возвращаются из школы близнецы, бесшумно входят в квартиру – с рюкзаками и потухшим взглядом. Они повзрослели: встретив на улице, Эва бы их не узнала. У обоих уже появился кадык – ходит на тощей шее, когда они здороваются. Они абсолютно одинаковые – Эва не представляет, кто из них Хави, а кто Гийермо. Они не вступают в беседу, а, поздоровавшись, сразу же уходят к себе. Вот поэтому Эва и не заходила к ним раньше. Потому что они унылые, как Семейка Монстров[20]. Мать превратилась в собственную тень. Раньше она была красивая, молодая, умела смеяться, хоть и казалась иногда слегка пришибленной и чересчур зависела от мужа. А теперь она шагу без него не может ступить, а у нее самой будто не осталось души, она ничем не интересуется и ничего не хочет. Братья стали невидимками, их как будто бы нет. Закрыли за собой дверь – и черная дыра поглотила их. Больше всего на свете боятся добавить родителям проблем.

Нурия Солис успокаивается.

– Извини, – говорит она. – Мужа пока нет, а он был бы очень рад тебя видеть.

Эва кивает и размышляет.

Значит, отца Барбары нет дома. Пепе Молина не похож на Нурию. Он всегда был другим: это он принимал решения, следил за Барбарой, а если надо было, мог стукнуть кулаком по столу. Барбара обожала его и боялась. Хоть он и держится молодцом, ясно, что его вся эта история подкосила больше всех. Это он первым стал действовать, искал ее днем и ночью, не терял надежды, это он взял себя в руки и пришел поговорить с Эвой – несломленный, с улыбкой на лице. Он расспрашивал об отношениях Барбары с Хесусом, и Эва не скрыла ни одной детали. Выложила ему всё, а уж он разобрался, что делать дальше: заявился к Лопесу домой и избил его как следует. Как она радовалась! Это была ее месть этому нарциссу, трусу и козлу. Отец Барбары восстановил справедливость, и в тот день к уважению (а он умел заставить себя уважать) добавилось восхищение. Да, Эва восхищалась им: он поставил Хесуса на место, хоть полиция и суд потом не справились со своей задачей. Может, в этом и не было смысла, думает она. Но уж точно лучше разбить уроду лицо, чем просто сидеть на диване и ныть.

– Чем обязаны? – вдруг спрашивает мать Барбары. Эве становится очень плохо. Она хотела сказать, что слышала голос ее дочери, но не осмеливается произнести эти слова. А что, если это ложная тревога? Вдруг это была не Барбара? А вдруг этот звонок только запутает следствие и ее не найдут? Это убьет Нурию, нельзя давать умирающему ложную надежду.

– Я шла с английского, решила зайти, – лихо врет Эва.

Она уже решила ничего не говорить Нурии: та просто не сможет переварить такую новость, растеряется, запаникует – и все. Вот облом, придется ей унести свой секрет с собой. Она не рассчитывала увидеть Нурию Солис, вот отец Барбары – другое дело, он-то заслуживает доверия.

– На каком ты факультете? – спрашивает Нурия безо всякого интереса, просто из вежливости.

– Журналистики, – отвечает Эва тоненьким голоском.

Она боится, что Нурия опять разрыдается: Барбара тоже хотела поступать туда же, они всегда повторяли, что будут учиться вместе, а потом станут международными корреспондентками и будут вещать из других стран. «Я из Токио, а ты из Нью-Йорка», – говорила Барбара. «Почему это? А может, наоборот?» «Ладно, ты из Токио, а я из Нью-Йорка. Мне же лучше, не придется морочиться и учить японский». Барбара всегда сбивала ее с толку. Эва никогда по-настоящему ее не понимала. Даже когда между ними все было идеально и они могли читать мысли друг друга, Барбара не допускала ее до самого сокровенного, что-то от нее скрывала. Такая она была: день на день не приходился. «Что с тобой?» – спрашивала, бывало, Эва, заранее зная ответ. «Ничего». Но Эва знала, что она лжет, потому что Барбара была лгунья. Эва помнит, как было с Мартином Боррасом: Барбара больше двух месяцев отрицала очевидное. «Что ты делала вчера вечером?» – спросила Эва как-то раз, отлично зная, что накануне вечером Барбара нежничала с Боррасом в «Гито» за позабытой кока-колой. «Ходила с мамой в магазин», – соврала Барбара. «Что купила?» – «А тебе-то какое дело?» Когда Барбара становилась агрессивной и принималась огрызаться, Эва отступала. А может, они никогда и не дружили по-настоящему. Может, это просто Эва себе напридумывала. Настоящую подругу видишь насквозь, знаешь ее сердце и душу, а Барбара всегда оставалась для нее загадкой, «секретным материалом».

Вдруг кто-то энергично распахивает дверь, громкий голос кричит: «Привет!», и крик этот звенит в пустом и печальном коридоре. Вслед за голосом звучат бодрые уверенные шаги. У Эвы замирает сердце. Отец Барбары! Пепе Молина. Из всей семьи он один и остался в живых. При виде Эвы, сидящей на диване рядом с его женой, он застывает.

– Привет, Эва! Что ты тут делаешь? – спрашивает он напрямик, не ходя вокруг да около, не отдаваясь своим чувствам.

Эва вскакивает.

– Просто решила зайти к вам ненадолго.

Пепе Молина подходит поближе и целует ее в щеку.

Он среднего роста, худой, но, в отличие от жены, не тощий, без единого седого волоса, гибкий, подтянутый. Под безупречным шерстяным костюмом угадывается гармоничная фигура. Он похож на античную статую, как и Барбара. Тело Барбары было как из учебника анатомии, признает Эва и даже сейчас ощущает укол зависти. Барбара носила тридцать восьмой размер без грамма жира, у нее были каштановые кудри, как у отца, а все остальное – нежный овал лица, улыбку, озорной взгляд – она унаследовала от матери.

– Нурия, ты предложила Эве что-нибудь выпить?

Нурия вздрагивает и тут же встает, словно ее внезапно разбудили.

– Прости, налить тебе чего-нибудь? – выпаливает она.

Эва хватается за эти слова как за спасательный круг.

– Кофе, пожалуйста, – быстро говорит она.

Нурия Солис уходит на кухню, а Пепе Молина садится напротив нее и вопросительно смотрит: он умный, сразу все понял.

– Ты же хотела мне что-то рассказать?

Он догадался, что Эва зашла не просто так, и стоило Нурии выйти из гостиной, как Эва наклоняется к нему, чтобы никто не услышал. Она говорит быстро, словно боится, что Нурия сейчас вернется и спросит, хочет она черный кофе или с молоком.

– Мне позвонила Барбара, – выдает она без предисловий.

– Как ты сказала? – Он потрясен. – Тебе позвонила Барбара?

– Да, она жива, я слышала ее голос, она говорила со мной.

Пепе Молина закрывает глаза и обхватывает голову руками. Он ошарашен, не может вместить эту новость, Эва боится, что у него случится инфаркт. Он побледнел, но не плачет; румянец и голос быстро возвращаются к нему.

– Что она тебе сказала? Где она?

И тут Эва вынуждена признать, что почти ничего не знает.

– Это был совсем короткий разговор, она прокричала: «Помоги мне!» – и сказала, что это Барбара, и это действительно была она, я ее узнала. Но я не знаю ни где она, ни где она была все это время. Я перезвонила, но она не ответила на мобильный.

Голова Пепе непроизвольно дергается.

– На мобильный? Она с мобильного звонила? Ты знаешь номер?

Эва вытаскивает блокнот и диктует ему номер.

Пепе так нервничает, что никак не может найти ни бумагу, ни ручку. Вдруг он поворачивается к ней.

– Вырви листок и дай мне! – приказывает он.

Но Эва уже достала ручку и записала номер на уголке газеты, лежащей на столе.

Пепе тянется к газете, у него трясутся руки.

– Так значит, она не взяла трубку?

– Связь оборвалась, как будто зарядка кончилась или перестало ловить, кто его знает.

Пепе Молина встает, берет домашний телефон, набирает номер, выжидает несколько секунд и отключается. На его звонок она тоже не ответила, думает Эва.