Отравленные слова

17. Нурия Солис

Она долго разговаривала с Элисабет. Сестра звонит ей каждый день – эти беседы уже вошли в привычку, раньше она так разговаривала с матерью. Нурия все еще не до конца смирилась с ее смертью – мать умерла от рака семь лет назад, – но рада, что ей не пришлось пережить весь этот ужас, когда пропала Барбара. Еще не так давно Нурия была одновременно матерью Барбары и дочерью Тересы. Сейчас она сирота, оставшаяся без матери и без дочери, и больше не разговаривает, только слушает Элисабет, свою младшую сестру, а та звонит ей, дает советы, рассказывает о своей жизни, в которой есть друзья, испытания, любовь и будущее.

Нурия, как всегда, молчит и слушает Элисабет – ее голос как мед, как волшебное снадобье со вкусом детства, эхо летних месяцев, проведенных на холмах Монсеня: они сидят на террасе, увитой диким виноградом, едят арбуз, пахнет теплым деревом, стрекочут кузнечики, дедушка ставит пластинку, поет Нэт Кинг Коул. Cachito, Cachito, Cachito mío. Хоть в тех краях, где живет Элисабет, солнце видят нечасто, ее голос отогревает душу Нурии. «По солнцу я больше всего скучаю», – говорит Элисабет. Она ловкая, умеет добиться от Нурии правдивых ответов на свои вопросы – потихоньку, по одному, как раньше сама Нурия выщипывала брови Барбаре. «Вот только раз и два – и все, Барби», – приговаривала она, на каждый волосок выдумывая какую-нибудь уловку или хитрость. Брови у Барбары срастались на переносице, это ее не красило. Иногда Нурия отказывается участвовать в прихотливых допросах сестры. «Что ты ела? Ты по-прежнему пьешь диазепан? Поспала шесть часов, как я тебе сказала? А очки для сна пробовала?»

Иногда расспросы эти утомляют Нурию и она посылает сестру куда подальше. Сегодня, к примеру, она не выдержала. «Ты совсем себя не любишь, – упрекала ее сестра. – Тебе нужно почаще смотреть на себя в зеркало, жить своей собственной жизнью. Подумай, что тебя порадует. Поездка с близнецами, может, спектакль какой-нибудь, не знаю, что-то, что тебя заставит встать». Когда Элисабет переходит к рекомендациям из книг по самопомощи, Нурия обычно придумывает какой-нибудь предлог, чтобы прекратить разговор и не ругаться. «Такой она человек, Элисабет, простая и верит в логику», – говорит Нурия себе, чтобы оправдать сестру. Думает, ее правила жизни работают для всех и что угодно можно поправить рабочими проектами, путешествиями в экзотические страны и ужинами в ресторанах. Нурия прощает ее: Элисабет молода, наивна и, хоть и уверена в обратном, совсем не знает жизни. Ее ведь не было рядом, когда их мать заболела, она не стояла у постели, не пережила вместе с ней всего кошмара химиотерапии. Она не помнит, как мать лишилась разума, не видела в ее глазах страха перед неминуемой смертью. Элисабет приехала, когда их мать уже впала в кому, расплакалась и сказала, что не может на это смотреть. Тогда Нурии пришлось вывозить всё на себе – и смерть матери, и боль сестры. Это называют переносом: Элисабет перенесла свою боль на нее, и Нурия приняла ее и взвалила себе на плечи. Такой сгусток боли кого хочешь раздавит, и поэтому она придавлена к земле, и плачет, и проваливается все глубже, пока Элисабет парит в облаках и Земля издалека кажется ей игрушкой. Ее сестра привыкла жить без боли, в стерильном пространстве вечной юности – без детей, без родителей, без ответственности. Она примеряет на себя разные роли: влюбленная девушка, душа компании, классная тетя, шебутная студентка, любительница летних приключений. И все они ей идут. Потому-то она и не следит за языком и, бывает, роняет ядовитые, отравленные слова, которые текут по венам Нурии, в конце концов они доберутся до сердца и убьют ее, как убивает злокачественная опухоль. Как в тот раз, когда Элисабет рассказала ей про Барбару. Те слова были как острые ножи, они ранили ее так сильно, что она проплакала два месяца, отказывалась говорить с сестрой, не отвечала на ее звонки, но никому ничего не рассказала. В конце концов Элисабет заявилась к ней домой, полная раскаяния, просила прощения и умоляла забыть тот разговор. Нурия простила не до конца и ничего не забыла. Ей было тяжело, но она справилась – в одиночестве, как обычно.

Нурия залезает в душ. Вода нужна ей, чтобы освежиться, взбодриться и смыть дурман, навеянный таблетками. Нужно приготовить ужин близнецам, думает она, раздеваясь. Пепе не будет, так что она просто потушит в скороварке овощи – картошку, горошек, зеленую фасоль – и поджарит куриные шницели. Она давно уже не использует сложных рецептов, готовит просто, на скорую руку. Они поужинают втроем на кухне под телевизор – так меньше давит тишина, – а потом она, как обычно, возьмет куртку и сумку и отправится на работу в больницу, и десять часов ее отсутствия все здесь будет стоять на паузе.

Она стоит под душем, позволяя воде скользить по телу и смывать печаль. Ей кажется, что звонит телефон, но она не шевелится – ей все равно. Она потом посмотрит, кто звонил, а сейчас она стоит под водой, моет голову шампунем с запахом яблока и чувствует себя чистой, будто воскресшей. Барбара тоже всегда залезала в ванну, когда ее ругали: думала, что так она отмоется и станет хорошей. Ее все время ругали, твердили, что она плохая девочка, этот ярлык прилип к ней с самого детства. Нурия не знает ни откуда это пошло, ни как так получилось, но Барбара никогда не была наивной и доверчивой, как Элисабет – та в детстве верила всему чему ни попадя. Барбара была хитрая, изворотливая, себе на уме, слова ее были с двойным дном, она раздавала всем клички и жульничала в карты. «Это грязно, – твердил Пепе, он всегда был с ней строг. – Ты плохая девочка». И Барбара залезала в ванну и просила намылить ей голову: не хотела быть грязной. Она тогда еще не понимала разницы между видимой грязью и невидимой, для нее это было одно и то же. Эва, вся из себя интеллектуалка, прозвала ее Леди Макбет, когда Барбара, уже подростком, совсем помешалась на мытье. В последний год перед исчезновением она часами стояла под душем и переодевалась, бывало, по три раза на дню. Однажды им пришел безумный счет за воду, и Пепе вышел из себя.

«Барбара, вылезай, ты не грязная!» – кричала ей Нурия из-за двери, когда Пепе не было дома.

«Тебе-то откуда знать?» – огрызалась Барбара.

Барбара была плохая, а у Нурии совсем не осталось авторитета.

Противостояли этой идее только Элисабет и Иньяки, может, поэтому Барбара их любила больше. Да, Нурия это признает. Одно время она к ним ревновала, сестра сделала ей больно. Когда родились близнецы, в знойном июне, Элисабет и Иньяки, чтобы помочь Нурии, забрали Барбару к себе на каникулы – ей тогда было всего четыре годика. Она вернулась совершенно влюбленная в дядю с тетей, лето на севере стало традицией. Каждый июль Барбара проводила у Иньяки с Элисабет. У них не было детей, они были моложе ее родителей и летом уходили в отпуск. Они посвящали все свое время Барбаре, плавали с ней под парусом. Иньяки научил ее плавать, рыбачить и рулить яхтой, благодаря ему Барбара проникла в тайны моря. «В глубине, под водой, есть горы и пропасти, очень-очень глубокие, – объясняла Барбара родителям, вернувшись с каникул. – А ты знаешь, что, если взять медузу в руку, она не ужалит?» Нурия слушала с открытым ртом. Море никогда ее не занимало. Она всю жизнь любила горы, забиралась на Пучмал, Пику д’Эстатс и Ането. Она умела надевать кошки и обвязку, пользоваться ледорубом и делать дюльфер[34] – но море наводило на нее ужас. Оно казалось ей чересчур огромным, ей страшно было плыть в открытом море, она все время опасалась, что какое-нибудь неизвестное существо коснется ее ноги или накинется на нее. Барбара оказалась гораздо смелее матери, она была своей в обоих мирах. В августе она лазала по горам, а в июле погружалась в морские глубины – с широко открытыми глазами и любопытством, внушенным Иньяки. Однажды она поймала мурену и сама вытащила ее из воды, а потом в восторге позвонила родителям и целый час взахлеб рассказывала о жизни мурен – с подробностями, которым позавидовали бы документалки второго канала. Их хватило бы на докторскую диссертацию. Иньяки светился от радости. «Эта девочка – неограненный бриллиант!»

Виделись они редко, но любили друг друга, это было ясно. Барбара часто сравнивала родителей с дядей и тетей, сравнения эти были полны яда и постепенно подрывали отношения Нурии с сестрой, потому что, не признаваясь в этом даже самой себе, Нурия ревновала. Она завидовала свежести и юности сестры, боялась, как бы когда-нибудь потом Барбара не предпочла ей Элисабет – а ей самой тогда останется роль строгой и скучной матери. Пепе, естественно, никогда не одобрял этих каникул – целый месяц вдали от дома! Он подробно излагал Нурии все опасности этих отлучек. «Они что, купальник на нее не могут надеть? – кричал он, увидев ровный, без белых полосок, загар Барбары. – Обязательно жопой сверкать перед всеми?» Нурия мирно попросила Элисабет, чтобы в следующий раз Барбара загорала в купальнике, но это ничего не исправило. «Она же там абсолютно одичала», – твердил Пепе, когда Барбара вернулась из Бильбао – осмелевшая, живая, будто зараженная французским революционным духом (они плавали на яхте во Францию). А когда Барбара стала подростком, разразилась настоящая буря. В двенадцать лет Барбара была ростом с Нурию, и, несмотря на худобу, у нее уже наметилась маленькая округлая грудь и появились волосы на лобке. Ни Нурия, ни Пепе не были готовы к этим внезапным переменам, столь преждевременным. Гормональный взрыв в организме Барбары ускорил все, и если раньше Пепе спускал ей кое-что, потому что она была всего лишь ребенком, то теперь им словно бомба рухнула на голову.

– Никогда больше, ясно тебе? – орал Пепе, когда двенадцатилетняя Барбара вернулась из Бильбао. – Я не хочу, чтобы моя дочь участвовала в оргиях!

Нурия подумала было, что ослышалась.

– В оргиях? – повторила она недоверчиво. – Ты о чем?

Пепе вскочил в бешенстве и принялся тыкать в нее пальцем.

– Твоя сестра с мужем таскают ее на пляж в чем мать родила, они там накуриваются и напиваются в компании дегенератов!

Нурия прекрасно помнит эту фразу, хорошо продуманную и жестокую. Она врезалась ей в память. Но дело было не в смысле слов; Нурию поразило, что человек, за которого она когда-то вышла замуж, оказался способен придумать эту фразу, поверить в нее и произнести. Нурия попыталась успокоиться и во всем разобраться. Она не могла допустить, чтобы Пепе, как обычно, перевернул всё с ног на голову: его слова всё искажали.

– Дегенераты – это друзья Элисабет и Иньяки, их приятели из университета, семьи с детьми, взрослые мужчины и женщины, преподаватели. И не в чем мать родила, а без одежды, они ходят без одежды, потому что это нудистский пляж, так там принято, все, кроме Барбары, она в купальнике, потому что ты ей запретил его снимать. Они пьют пиво, как ты или я, приносят бутерброды на пляж и там вместе обедают. – Она выпалила все это как из автомата. – Что еще? А, да, наркотики. На закате кто-то из них может выкурить косяк. Иньяки, бывает, курит, не буду отрицать, я и сама по молодости пробовала, хоть ты этого и не одобряешь.

Пепе, ослепнув от ярости, бросился в контратаку.