Отравленные слова

28. Сальвадор Лосано

Первый выстрел он слышит, стоя у двери в погреб. Черт, опоздал, ругает он себя, клянет навигатор и достает служебное оружие. Он мчится по лестнице, перепрыгивая через четыре ступеньки. Несмотря на узкое пространство и сто кило живого веса, ему удается сохранять шаткое равновесие. Он добирается донизу ровно в тот момент, когда звучит второй выстрел. Стоит оглушительная тишина, и он пугается, что жертва перестрелки уже мертва. Барбара? Нурия Солис? Он распахивает дверь в погреб и трепещет при виде открывшегося ему зрелища. Он быстро оценивает обстановку. У стены, возле письменного стола, стоит Пепе Молина. В правой руке у него револьвер, а левой он пытается вытащить из груди кухонный нож. На полу, закрывая собой тело мертвой дочери, лежит Нурия Солис, вся в крови.

– Стой! – кричит Лосано, расставив ноги, обеими руками держа пистолет. Он знает, что его команда не остановит Молину, поэтому сразу же стреляет, пока тот не успел еще раз нажать курок.

«Хорошо прицелился», – думает он, глядя, как Пепе Молина, получив пулю, кричит от боли и поворачивается к нему, убитый или тяжелораненый. Но Сальвадор Лосано не видит, что Пепе Молина перед тем, как упасть на пол, все же успевает нацелить оружие на него и выстрелить – теперь и вправду в последний раз.

Лосано чувствует пульсирующую боль в желудке, подносит руку к животу и замечает, что желтая рубашка забрызгана кровью. Кровь пузырится и стекает на пол. Лосано затыкает рану, шатаясь, подходит к Пепе Молине и ловким движением ноги вышибает у него из рук револьвер, потом с гримасой боли нагибается и осторожно забирает оружие. Кажется, Молина мертв, но Лосано ни капли ему не доверяет. Он хромает дальше. «Я не успел, не успел, я опоздал». Он склоняется над женщиной. Рука ее кровоточит. Он подносит пальцы к ее шее, надеясь нащупать пульс, и тут Нурия Солис поднимает голову, открывает глаза и улыбается ему.

– Барбара жива, – говорит она, позабыв о своих ранах, не чувствуя боли.

Лосано вздыхает с облегчением, его ладонь треплет Нурию по щеке. Она смелая, очень смелая, и, возможно, это она сумела предотвратить трагедию: нож ведь не сам вонзился в тело Пепе Молины. У Лосано камень с души свалился. «Они обе живы», – повторяет он себе. И начинает оценивать обстановку, хотя постепенно теряет силы. У Нурии два пулевых ранения в левой руке, Барбара избита, возможно, сломано ребро – оттого она и потеряла сознание. Сальвадор Лосано отрывает кусок ткани от рубашки и помогает Нурии сделать жгут, чтобы перевязать руку и остановить кровь. Нурия второй раз за день говорит слово, которого ему не говорят никогда. Спасибо.

Лосано удовлетворен. Он доволен, хоть и досадует, что не сумел приехать раньше. По крайней мере, ему удалось довершить дело. Он чувствует, что ноги больше не держат, и опускается на землю рядом с Нурией Солис и Барбарой, прижав ладонь к животу. Ладонь вся красная от крови. В минуту ясности он понимает: это конец. Смертельное ранение в живот. Лекарства от него нет, он умрет от кровотечения. Эву он оставил снаружи, она ждет патруль, который вот-вот будет на месте. Все получилось хорошо, думает он и радуется. Барбара жива, Нурия тоже, и ему все-таки удалось закрыть дело. Он улыбается и чувствует, как сердце теряет силу. Перед глазами у него проносятся воспоминания. А его самого, ну кто бы мог подумать, ждет хороший конец, даже героический, хоть он никогда и не был героем. Если так посмотреть, он, пожалуй, остался в выигрыше: не пришлось давиться этим отвратительным тыквенным супом, не пришлось читать речь перед несколькими десятками хмельных коллег, которым она ни за чем не сдалась. Небось, поминали там мать Суреды, довольно думает он. Он дышит с трудом, но ему уже не больно. Жизнь покидает его, вытекает тонкой струйкой, но он свое пожил, он прожил жизнь по большому счету так, как хотел сам, да и потом, думает он себе в утешение, не так-то ему и хотелось на пенсию. Теперь хоть не придется ломать голову, выдумывая себе какое-нибудь идиотское хобби, чтобы убить время. Его жене не придется страдать, наблюдая, как он устраивается в кресле и постепенно усыхает, как какой-нибудь старикашка. А дети и внуки станут им гордиться: дедушка погиб при исполнении. А еще его наградят. На его гроб возложат медаль, и потом эта медаль да еще вдовья пенсия и его безупречный послужной список останутся семье в память о нем. Чего еще желать?

Нурия Солис поняла, что он умирает, она стоит возле него на коленях и пытается остановить кровотечение.

– Сейчас приедет скорая, вы поправитесь.

Он не спорит. Какая разница, даже если они приедут, он к этому моменту уже отбросит коньки. Не так уж и сложно принять, что покидаешь этот мир, думает он. Особенно когда завершил все свои дела и наконец вытащил эту занозу, давнее нераскрытое дело. Он просит Нурию показать ему Барбару, Нурия кивает и поднимает голову девушки, лицо ее усыпано синяками, но спокойно. Юная, красивая, живая, думает он. У нее-то есть будущее, и, если она сильная, она сумеет восстановиться и, быть может, забыть это все как страшный сон. Он вздыхает и чувствует, как дрожат руки, а ногу сводит судорога.

– Который час? – спрашивает он у Нурии, потому что рука уже ему не повинуется, а глаза не видят стрелки часов.

– Без пяти двенадцать, – отвечает Нурия.

«Бинго!» – думает он. Чувства распирают ему грудь. Ему хватает дыхания, чтобы дать Нурии последние указания. Самое главное – когда станут восстанавливать события этого вечера, пусть скажет, что он спустился в подвал до того, как пробило двенадцать.

– Вы не забудете? Это очень важно.

Нурия успокаивает его и сжимает его руку, а Сальвадор Лосано думает, что это приятно – когда женщина держит тебя за руку перед лицом смерти. Не так одиноко. Лучше Нурия, чем Суреда, думает он. Лосано представляет себе, как Суреда изменится в лице, когда войдет сюда и обнаружит труп своего предшественника, – так начнется его первое дело на новом посту. Вот повезло так повезло, вытянул счастливый билет. Совсем еще сопляк, тридцать один год ему, а скоро будет выступать по всем каналам, интервью раздавать и торжественно закроет дело, над которым четыре года билась вся страна. А это ж он, Лосано, принес ему решение, готовенькое, на блюдечке. На него нападает приступ то ли кашля, то ли смеха. Но медаль полагается ему, точнее его трупу, хихикает Лосано, хоть его и пожрут черви.

– Пошел ты на хер, Суреда, – насмешливо шепчет он перед тем, как направить последние мысли к жене, которая терпела его столько лет и которая, как обычно, оказалась права. Она же говорила ему не надевать сегодня желтую рубашку. И вот тебе и на, он погибнет, как господин Мольер, в желтом и, считай, на сцене.

Что ж, как известно, женщины всегда правы.