Отравленные слова

23. Барбара Молина

Эва когда-то пристрастилась к шекспировским трагедиям. Помню, она говорила, что в третьем акте героя настигает фатум и влечет его к смерти. Выхода нет, спасения нет. Так и у меня. Сейчас я в третьем акте трагедии, это совершенно очевидно. Все было именно так, как я себе представляла. Он вошел с револьвером в руке, как в тот день, когда у меня на глазах убил Брука. Наставил его на меня, стал говорить – едко, язвительно, ни на секунду не переставая целиться. А я слушала его с совершенно ясной головой, а сама смотрела на черную дыру и представляла себе, что это объектив фотоаппарата, пыталась привыкнуть к ней, может, даже с ней подружиться.

– Эва сказала мне, что ты ей звонила, – начал он без предисловий.

Это было как пощечина. Он хотел, чтобы я видела: он все знает, от него ничто не ускользнет, я остаюсь его пленницей и за пределами этих четырех стен, а мир, который кажется мне свободным, на самом деле паутина, в которой увязают мои крики. Я молчала. У меня не осталось ни надежд, ни страха. Это было большое преимущество.

– Так и будешь молчать?

Я ничего не отвечаю. Пусть сходит с ума, пусть страдает.

– Ты понимаешь, что опять все испоганила?

Я молчу, смотрю на него с вызовом, выставив подбородок. Пускай бьет – клянусь, я не заплачу.

– Теперь мы не сможем убежать вместе!

Похоже, он и правда в отчаянии. «О чем это он? – думаю я. – Куда это мы должны были убежать?»

Он замечает мое любопытство и продолжает:

– У меня были на нас с тобой планы.

Я теряюсь и, хоть и пообещала себе не слушать его, все же слушаю. «Что же это за планы?» – думаю я и ругаю себя, что не могу отвлечься от его слов.

– Я все приготовил, накопил денег. Ясно было, что придется делать новые документы, я завел знакомства в Бразилии. Ты знаешь, что в Бразилии никакая полиция нас не достанет? Там пляжи, море, мы были бы там счастливы.

Я совсем запуталась. Мы с ним вдвоем, в Бразилии? На свободе? У моря? Это что, шутка?

– Я ждал, пока уволится Лосано, чтобы начать этим заниматься. Новому субинспектору это дело будет до лампочки, он забыл бы его в ящике и даже не заметил бы, что я погибну в автокатастрофе. Наплевал бы на меня.

Тут мне становится по-настоящему страшно. Так, значит, он это всерьез. Он понижает голос, как будто нас могут услышать.

– Вот что я хотел провернуть: устроить аварию. Спалил бы машину дотла, от меня бы и следа не осталось. Хоп – и дело закрыто, впереди чистое будущее, ты и я.

Я уставилась на него, и он, видимо, неправильно это истолковал. Наверное, решил, что я тоже хочу такое будущее. Но я больше не ждала ничего, кроме смерти, и у меня открылись глаза. Идиот, безумец – вот кого я видела перед собой. Но он-то решил, что растрогал меня, и продолжал разливаться соловьем.

– Сегодня звонил Лосано, сказал, что завтра уходит на пенсию. Я ошибся, думал, ему еще год. Может, поэтому я разволновался, забыл об осторожности и помчался скорее делать свои приготовления, но… – Он умолкает и вдруг становится очень серьезным и строгим. – Но оставил телефон. – Он печально смотрит на телефон – тот лежит на виду, на столе, там, где я его оставила. – И теперь будущего у нас нет, – заключает он.

«И хорошо!» – говорю я себе. Я разрушила его планы, и теперь ему хуже, чем мне. Теперь ему тоже не на что надеяться – и от этой мысли меня наполняет детская радость. Но он, вместо того чтобы застрелить меня, вдруг роняет руки и садится на кровать рядом со мной, совершенно убитый.

– Почему ты так со мной, девочка?

Я не отвечаю и не собираюсь.

– Теперь нас найдут. Тебя и меня. Может, через несколько часов, а может, через несколько дней или через месяц. Рано или поздно нас найдут.

Я молчу и дерзко смотрю на него.

– Не смотри на меня так! – кричит он. – Ты слышишь, что я тебе говорю? Ты понимаешь, что теперь нам придется умереть?

Я улыбаюсь. Мне смешно от его угроз. Он четыре года грозил мне смертью, я видела ее миллионы раз, а теперь она впервые подобралась к нему, и он в ужасе. Мне хочется расхохотаться, но он бьет меня прикладом.

– Хватит! Хватит!

И тут я понимаю: мое спокойствие сводит его с ума. Он хочет, чтобы я ползала перед ним на коленях, чтобы молила о пощаде, но я не доставлю ему этого удовольствия.

– Вначале я убью тебя, – медленно говорит он, но мне плевать на этот его наигранный пафос, – а потом покончу с собой.

Я, не моргнув, впервые с его прихода открываю рот и интересуюсь:

– И чего же ты ждешь?

Мне трудно говорить: он ударил меня в челюсть, и теперь одна из десен кровоточит. Но я уже привычная к боли, крови, смерти. А вот он пока нет. Он встает и наводит на меня револьвер, руки у него трясутся.

– Я все это делал, потому что слишком сильно люблю тебя. Ты плохая, Барбара, ты дурная девчонка.

– Я знаю, давай же, убей меня, – подзадориваю я.

Он такой самодовольный, такой бесчувственный, а финал третьего акта с каждой секундой все ближе. Хватит с меня, надоело ходить вокруг да около. Я больше не боюсь умереть, я ждала смерти слишком долго и сейчас хочу лишь покончить со всем разом и больше не страдать. Но меня беспокоит неприятная логистика этого мероприятия – перестать существовать. Этой операции, как сказал бы кто-то.

Но он почему-то не стреляет. Вместо того чтобы выстрелить, он ходит туда-сюда, как несколько часов назад ходила я сама, будто заточенный в клетку лев. У меня есть преимущество: я уже прошла этот путь раньше него, я дошла до конца и теперь я спокойна.

– А твоя мать? – внезапно выкрикивает он. – О ней ты не подумала, когда схватила телефон и позвонила Эве? У тебя что, сердца нет? Чувств никаких? Что станет делать твоя мать, когда нас с тобой найдут мертвыми и весь позор падет на нее? Конечно, о ней ты не подумала, ты никогда не думаешь о последствиях, делаешь что в голову взбредет – и хоть трава не расти. Ты эгоистка, жалкая и отвратительная, и останешься ею навсегда!

Его слова звучали как фоновый шум, я будто слушала дешевый радиоспектакль. Теперь он пытается придумать неожиданный выход, я его знаю. Он полумертв от страха и пытается поймать меня в ловушку, но сам же в нее попадется. Я вижу, как ему страшно, и мне хочется расхохотаться. А что, если нас никогда не найдут? Эта мысль пронзает меня, пока он болтает и заламывает руки, как актер в шекспировской трагедии. А вдруг никому и в голову не придет спускаться в подвал? И тогда последующие поколения не узнают правды. Никто не узнает настоящей даты моей смерти, вместо нее будет та, из газетных некрологов, и никто не станет меня оплакивать, потому что для всех я уже умерла раньше. Эта мысль бесит меня: каждый имеет право быть похороненным по-человечески, чтобы близкие могли с ним проститься.

– Давай уже, убей меня! – Я театрально встаю на ноги и поворачиваюсь лицом к нему. Я не могу больше выносить этот фарс, я не могу больше ждать.

Но он явно нервничает и опускает револьвер.

– Это не так просто, Барбара. Я не могу тебя убить, я ведь люблю тебя.

Лжец, думаю я, лжец, какой же ты лжец.

– А может, если ты будешь хорошо себя вести, есть один выход…

Трус, какой же ты трус.

– Выход есть…

Я сжимаю кулаки и умолкаю. Он не может так поступить со мной, у него нет права продлевать мои страдания. Я была готова. Я хочу покончить со всем этим раз и навсегда.

– Давай же! Я хочу умереть наконец.

– Барбара, послушай…

Я зажимаю уши, не хочу ничего слышать.

– Барбара, детка, послушай, что я тебе скажу.

Я начинаю рыдать от отчаяния.