Отравленные слова

16. Сальвадор Лосано

Субинспектору пришлось зайти домой, чтобы переодеться. Дождь застиг его возле остановки Гран Виа – Урхель, но, вместо того чтобы спрятаться под каким-нибудь навесом, как все вокруг, он застыл посреди бульвара, будто какой-то ротозей. Он размышлял о звонке Эвы Карраско и ее загадочной фразе – что Пепе Молина собирается зайти к нему. А эти ее странные умолчания, естественно, озадачили его еще сильнее. Поначалу-то он наивно решил, что Эва, узнав о его уходе на пенсию от семьи Молина, решила попрощаться с ним и поблагодарить за усердие, с которым он расследовал дело об исчезновении ее подруги. Глупости! Никто не станет благодарить тебя просто так. Его занимал скорее тон Эвы Карраско и то, что скрывалось за ним, чем слова, которые она говорила. В результате он промок вдвойне: листья платанов на Гран Виа прогибались под тяжестью капель, и потоки обрушивались ему за шиворот, а он все стоял и стоял под дождем, погрузившись в свои мысли, как дурак. Костюм, оставшийся со свадьбы сына, промок насквозь, а галстук в красноватых разводах полинял на белую рубашку.

Повернув ключ в замке, он пытается войти бесшумно – но не преуспевает: из его жены вышел бы полицейский похлеще него самого. А он-то надеялся обойтись без разговоров и нескромных вопросов.

– Что ж ты зонтик не взял, – начинает она с места в карьер и тут же интересуется: – Как последний день, много работы? – И целует его выжидательно, приглашая к беседе.

На ней фартук, ей все равно – на двоих готовить или на себя одну, ей не лень, она привычная. Она уже смирилась с тем, что вечером будет ужинать в одиночестве, потому что он не позвал ее на прощальный ужин на работе. Он не хочет, чтобы она приходила. Он знает, что она была бы рада приглашению, что, если б он сказал ей заранее, она купила бы платье, а с утра пораньше отправилась бы в парикмахерскую. Прощальный ужин в честь выхода на пенсию ее мужа, субинспектора каталонской полиции, – это была стоящая тема для разговоров, ее хватило бы на месяц, не меньше. Это был шанс переключиться, отвлечься ненадолго от домашней рутины и разговорах о фасоли на гарнир, уровне холестерина и новых зубах у внука. Как она была счастлива на свадьбе сына! Целый год потом только о ней и говорила. Но он не позвал ее на ужин и сам не понимает почему. Может, не хочет, чтобы она с ее наблюдательностью видела, что его оттеснил в сторону паренек из университета. Как те, кто будет поднимать бокал за Лосано, станут улыбаться новому шефу и непременно воспользуются возможностью переброситься с ним шуткой, ведь до самого Лосано им больше нет дела. А может, потому что на самом деле не хочет на пенсию и так до конца и не переварил тот факт, что этот ужин поставит точку в его карьере. Как бы там ни было, он пойдет один. Он пока что не знает, чем займется на следующее утро. Он ни разу не был в спортзале, не играет ни в карты, ни в петанк, у него нет друзей, с которыми он мог бы сходить в ресторан вечером в выходные. Он всю жизнь слишком много работал и не мог так разбрасываться выходными. Он не жалеет об этом, и все же утро следующего дня представляется ему огромной пропастью, и он вспоминает трамплин в муниципальном бассейне Л’Аметлья-дель-Вальес, куда ходил когда-то с коллегами, – трамплин этот наводил на него ужас. Он поднимался по лестнице, подходил к краю, глядел на воду – она плескалась внизу, очень далеко, – и спускался обратно. Прыгнуть он не мог. Он никогда не действовал по настроению, всегда любил все спланировать и придерживаться плана. Но плана на первый день пенсии у него нет, и сейчас он чувствует то же головокружение, что и тогда, когда он, совсем еще молодой, заглядывал в бездну под трамплином в Л’Аметлье, не отваживаясь решительно шагнуть в жизнь на пенсии.

Он говорит себе, что завтра-то он прыгнет. Точнее, его пихнут – и он полетит в воду, хочет он того или нет. Какое облегчение. Ему придется привыкнуть ко всему этому: смотреть, как рано утром жена выходит из дома, слушать тиканье часов в гостиной, есть разогретый обед в столовой перед телевизором, по вечерам выносить мусор. В животе будто узел завязывается: жизнь пролетела слишком быстро, он не готов к такому повороту. Да и жена его тоже, она глядит на него с опаской. Совсем скоро он вторгнется в ее время и пространство, заберет ее свободу. Его бессмысленное присутствие станет тяготить ее, а он не будет знать, куда деваться, чтобы не мешать ей, как когда она моет пол и постепенно загоняет его в угол, пока наконец он не сдастся и не отправится на улицу купить газету. Ей начнет казаться, что он следит за ней, смотрит, во сколько она уходит и во сколько возвращается. Она станет говорить по телефону тише, чтобы он ее не слышал, внезапно почувствует вину за то, что завела столько знакомых и так много болтает. Она-то, в отличие от него, смогла создать себе уютный кружок, который не уйдет от нее вместе с рабочим контрактом. Она пока что не вышла на пенсию, но работает только до четырех, а по вечерам занимается аквааэробикой, пьет кофе и играет в бридж с подругами и родственниками. Она в курсе всех деталей жизни их детей. По вечерам она истязает его подробнейшим перечислением достижений внука, кудахчет как курица: он уже ползает, уже говорит «мама», научился сам засовывать ложку в рот. А еще постоянно показывает ему фотографии:

– Смотри-смотри, у него твой нос.

– Бедняга.

– Ну не ворчи, когда мы познакомились, я же в твой нос как раз и влюбилась, подумала тогда: вот это нос, сразу видно, личность недюжинная

Вот такая у него жена: ласковая, преданная и любит командовать. Таскает детям крокеты в контейнерах, но это лишь предлог, чтобы выяснить, что за сериалы они смотрят, сколько зарабатывают, какую одежду прикупили себе на сезон и как зовут друзей, которые им звонят. Все это она делает от души, без всякой задней мысли, и всегда знает, какой подарок их порадует. Она молча все подмечает и записывает, из нее вышел бы отличный полицейский. «Им надо купить соковыжималку, у них нет, новые полотенца, а то старые совсем уже неприличные, коляску для малыша, старая-то сломалась…» Его жена поддерживает связи с подругами и с семьей, и эти связи будут греть ее всегда. А для него сегодня вечером огонь погаснет и он останется один во мраке и холоде.

Он в ужасе. Да, именно в ужасе и раскаивается, что не подумал об этом заранее и не разработал плана. Дело Лосано: чем занять двадцать четыре часа, в каждом – по шестьдесят минут. Как наделить смыслом то, в чем смысла нет. Как преодолеть фрустрацию от всех нераскрытых дел. И тут он останавливается: вот что больше всего его тяготит. Вот почему он не готов уходить на пенсию: он еще не закончил работу. Звучит так, будто он нашел предлог, чтобы остаться, но ведь его работу и правда невозможно закончить, с горечью говорит он себе. А дело Барбары Молины – особый случай, оно вдруг повернулось другой стороной, он стал задавать себе вопросы, которые раньше не приходили ему в голову, и дело внезапно ожило благодаря загадочному звонку Эвы, лучшей подруги пропавшей девушки.

Вдруг снова звонит его мобильный. Он отвечает мгновенно: знает, что завтра его телефон будет молчать. Это Льядо, хороший парень.

– Да?

– Я с этим разобрался, шеф, сам им позвонил, представился директором школы, который хочет взять их сына на работу. Они мне рассказали всё по пунктам.

Лосано гордится этим парнем, которого так здорово натаскал.

– И что?

– Все правда. Его отец, Рамон Лопес, фермер из Мольеруссы, при смерти, ему осталось совсем мало. Ему семьдесят один год. Хесус Лопес ездит к нему каждое утро: по вечерам он теперь работает на курсах.

Лосано вздыхает. Еще один ложный след.

– Что ж, спасибо.

– Не за что. Если будет нужно что-то еще, я на дежурстве, имейте в виду. Я, к сожалению, не смогу быть на ужине, но хотел сказать вам, мне ужасно жаль, что вы уходите.

Лосано изображает равнодушие:

– Да что ты, у меня новая жизнь начинается, тебе следовало бы меня поздравить.

– Ну тогда поздравляю, – коротко бросает Льядо, возможно растрогавшись, и вешает трубку.

Лосано вздыхает, застегивая желтую рубашку. Хороший парень этот Льядо. Понял, что он не хочет уходить. И так и есть, это же ребячество – за несколько часов до пенсии придумывать себе дела. А он к тому же оставил Эве свой номер вместо того, чтобы посоветовать связаться с Суредой. Пожмотился. Почуял, что Эва хочет о чем-то ему рассказать, решил не давить на нее, но, как обычно, оставил открытой дверь, чтоб вернулась, когда захочет. Проблема в том, что ключей от этой двери у него больше нет, он просто смухлевал. Как бы ни хотелось ему продолжать рулить этим делом, завтра в участке его уже не будет. Он чувствует: звонок Эвы не был случайным, этого звонка он ждал четыре года. Он умеет различать голоса, которые что-то скрывают, и другие, которые очень хотят о чем-то рассказать, но не отваживаются. Здесь нужно действовать с осторожностью. Если б он накинулся на нее с расспросами, она бы перепугалась и тут же дала бы задний ход. Едва спустившись в метро, он набрал номер Пепе Молины, но тот был вне зоны действия сети. Если не перезвонит, попробую попозже еще раз, говорит он себе. Может, Эва знает что-то, о чем умолчала в своих показаниях, и дело наконец сдвинется с мертвой точки. Предчувствие щекочет его изнутри, поднимается в нем, будто тепло, окрашивает ему уши.

– Точно хочешь желтую? – нахмурившись, спрашивает жена.

– А что с ней не так?

– Желтый приносит несчастье. Ты что, не замечал, актеры никогда не носят желтого.

Лосано раздражен: он уже застегнул все пуговицы, а теперь приходит она и требует, чтобы он переоделся.

– Я‑то не актер, – парирует он.

Но жена не сдается.

– Мольер был в желтом, когда умер, – замечает она как бы мимоходом, отворачиваясь от него, – поэтому актеры на сцене стараются его не носить.

Лосано смотрит на себя в зеркало и c обычным своим упрямством решает, что желтый ему к лицу. Надевая пиджак и инспектируя кошелек, он задается вопросом, откуда его жена вытаскивает всю эту журнальную чушь, которой трясет у него перед носом, когда хочет его уязвить. Может, таким образом она мстит ему за то, что он не позвал ее на ужин, говорит он себе перед тем, как открыть дверь и поцеловать ее на прощание.

Он не суеверен. Когда работаешь в полиции и рискуешь жизнью каждый день, не можешь позволить себе верить во все эти глупости: иначе он целый день сидел бы дома и следил, как бы не наступить на стык плиток на полу или не глянуть ненароком в окно и не увидеть там черного кота, прогуливающегося по крыше. Только этого ему и не хватало – чтоб ему тыкали этой желтой рубашкой, раздраженно ворчит он в лифте. Он зол: его безупречный костюм оказался не таким уж и безупречным, и он знает, что часть ужина проведет в сомнениях и размышлениях о том, уместно ли было явиться на прощальный ужин в собственную честь в желтой рубашке. Он пытается отвлечься от этих мыслей и вернуться к Барбаре Молине и своим предчувствиям. Здоровается с парнем с последнего этажа, программистом из Бильбао, который только приехал в Барселону. Парень идет гулять с собакой. Голова у Лосано кипит. Он спрашивает себя, что стало с псом Барбары. Его подарили, когда ей было десять, летом 2000 года. Он помнит фотографию счастливой Барбары с щенком на руках. Помнит, как долго рассматривал тот снимок, растроганный тем, как она обнимала и целовала щенка, а также взглядом ее дяди Иньяки, который Элисабет запечатлела с той же точностью, что и радость Барбары. Та фотография взволновала его, и еще как. Собака, девочка и ее дядя на пляже в Кантабрии. За спиной у них ярятся волны, на горизонте собираются угрожающие тучи, быть может, они предрекали то, что должно было произойти. Для расследования она никак не пригодилась, но иногда фотографии разговаривают, и в этой почти чувственной нежности Барбары и в нескрываемой преданности ее дяди ему почудилось тогда некое тайное послание, которое он так и не смог расшифровать. Нурия Солис сказала, что пес все время напоминал ей о Барбаре, поэтому Пепе Молина отвез его в дом в Монсене. И снова в голове у него теснится рой вопросов. Зачем Барбара Молина поехала в Бильбао? Чего хотела от дяди с тетей? Что за отношения связывали Барбару с ними, что все свидетели решили оставить за скобками? Кто сообщил о случившемся Элисабет Солис и Иньяки Сулоаге, спросил его сегодня Суреда. Если их телефоны были выключены или вне зоны действия сети, кто и как позвонил им? А потом ему приходит в голову следующий вопрос: правда ли они доплыли тогда до островов Сиес? Вообще-то сам он поручиться не может: никто не проверил их показания, просто невозможно было это сделать. Их слова приняли на веру, и все. Странно, думает он, как это человек может так долго пробыть совсем без связи. Барбара пропала во вторник, села на автобус, в четверг она снимала деньги в Бильбао, и соседки видели, как она в отчаянии звонит в дверь квартиры Сулоаги. Это значит, что она целых два дня пыталась связаться с ними (полиция проверила телефоны Элисабет и Иньяки). Но что, если, как предположил Суреда, у Барбары был другой телефон? Ложный след? А ведь есть вероятность, что именно Барбара могла с ними связаться. Почему бы и нет? Да, есть такая вероятность, думает он. Она звонит им, они разворачиваются и возвращаются в Бильбао, все трое встречаются, они сажают ее в машину и везут к себе домой. А дальше он не знает, что и думать, не может понять, что за мотивы могли сподвигнуть их на такое преступление, хоть и знает лучше других: самые чудовищные преступления совершаются в самых лучших семьях. У Пепе Молины были подозрения насчет Сулоаги, а ведь родители часто предчувствуют опасности, угрожающие их детям. Лосано открывает дверь лифта и пропускает соседа из Бильбао, который навел его на все эти размышления. Только что сделанное открытие ошеломляет его: получается, Иньяки, Элисабет или кто-то один из них может быть третьим подозреваемым в этом деле. Будто ночной туман Лериды с первыми лучами утреннего солнца вдруг рассеялся и открыл перед Лосано дорогу, ведущую к залитой кровью телефонной будке и брошенной внутри сумке.