Отравленные слова

27. Барбара Молина

За несколько минут моя жизнь полностью перевернулась. Я собираю чемодан. Я выйду отсюда и снова стану обычным человеком. Почувствую на коже солнце и ветер, буду бродить по улицам незнакомого города, слушать голоса, смотреть на лица вокруг, и никто не станет показывать на меня пальцем, потому что для всех я буду незнакомкой. Я буду останавливаться перед витринами, рассматривать одежду, выберу все самое яркое, самое безумное, вырви-глаз. Я перемеряю все платья, все штаны, все футболки и все туфли – гору туфель: чтобы в них ходить, бегать и прыгать. А когда мне надоест шататься по моему новому городу, я сяду на террасе какого-нибудь кафе за круглый столик, залитый солнцем, в тени платанов, и закажу ванильно-шоколадное мороженое. И буду есть не торопясь, закрою глаза и буду смаковать, пока оно медленно тает во рту, и, как обычно, запачкаю кончик носа. И рассмеюсь. Я снова буду смеяться, ходить в кино, листать книги в магазинах, буду ездить на автобусе и читать заголовки в газетах, буду жарить яичницу перед открытым окном – а за ним толпы народа и куча машин! – буду слушать музыку на полную громкость. Я проглочу все сериалы, что вышли за эти годы, я залезу на вершину горы, и встречу рассвет, и буду смотреть, как горизонт медленно алеет, будто в каком-нибудь световом шоу. А по ночам буду считать звезды на небе и купаться при луне.

А еще я увижу море.

Он пообещал мне, что мы уедем в город у моря, неважно какого. Может, Средиземного, а может, на берег Атлантического или Тихого океана. Я буду жить у моря и каждый день, просыпаясь, первым делом буду смотреть на яркую синеву воды. Я куплю новый купальник, самый красивый, и по утрам, когда еще прохладно, буду приходить на пляж в футболке, чтобы поваляться на белом песке, пока не наступила жара. А потом, когда солнце начнет припекать, резко вскочу и брошусь в воду, как раз когда придет волна с гребнем белой пены, и нырну, не закрывая глаз, и вокруг будут рыбы, водоросли и море. По воскресеньям мы будем брать яхту и выходить в открытое море, я буду за штурвалом. И никто меня не узнает. Он пообещал мне, что больше никогда в жизни ко мне не притронется, что никогда не причинит мне вреда. Поклялся, что у меня будут своя комната, и собственный ключ, и свобода. Он плакал и просил прощения, он раскаялся по-настоящему, он любит меня и не хочет делать мне больно. Он хочет, чтобы я жила и была счастлива, и поэтому он дал мне еще один шанс. Последний.

Если нас найдут, я предам его и посажу в тюрьму, а меня саму тогда ждет ад – папарацци и вечный позор, а семья от меня отвернется. Мне больше не к кому пойти – я сама отреклась от нормальной жизни, когда решила сбежать. Нам придется создать себе нормальную жизнь самим, в другом месте. Я хочу жить. Теперь я и правда хочу себе новую жизнь, с новым паспортом. Я хочу еще один шанс, и он мне его даст, потому что он у меня в долгу, потому что он изменился, стал другим, потому что мне хватило смелости противостоять ему, объяснить, что жестокостью он ничего от меня не добьется. Он понял. Что-то сломалось у него внутри, и он упал передо мной на колени и рыдал как ребенок, закапал мне кроссовки слезами, умолял простить его и не бросать сейчас, когда я так нужна ему. Ему никто в мире не нужен, кроме меня, и только я одна могу помочь ему вырваться из этой бездны. «Ты сильная, Барбара, ты очень сильная, и ты нужна мне».

На этот раз я не ошибусь. Впервые я вижу луч света, я знаю, что могу ухватиться за него – и он вытащит меня из тьмы и унесет далеко-далеко отсюда. Во мне снова просыпается утраченная надежда, я чувствую, что наконец-то обрету покой. Я торопливо сгребаю свою немногочисленную одежду, кидаю ее в сумку как попало, не складывая, хватаю шампунь, зубную щетку, расческу, утюжок для волос, пенку, лак, увлажняющий крем, а сама думаю: «Я свободна! Я отправляюсь далеко-далеко!» Я сама не верю своему счастью.

И вдруг дверь открывается и входит женщина. У нее белые волосы, она очень худая, вокруг глаз у нее морщины, а в руках – кухонный нож. Она застывает, глядя на меня, будто привидение увидела, и зовет меня по имени. Я не шевелюсь, не отвечаю. Это мама, но я не узнаю´ ее. Она так изменилась. Щеки ее ввалились, кожа пожелтела, но главное – она кажется выше и сильнее, и тут она улыбается и повторяет: «Барбара». Ее ноги рвутся ко мне, ее руки раскрываются, чтобы обнять меня, – но нет. Он стоит между нами, и мы не можем прикоснуться друг другу. Я вижу мамины руки – сколько же раз они мне снились, я хочу броситься к ней, и уткнуться лицом ей в грудь, и слушать, как бьется ее сердце, а она ласково откинет мне волосы со лба, и руки ее будут теплые, любящие, успокаивающие. Но я не могу пошевелиться, ноги не слушаются меня. Я смотрю на нее в ужасе, ищу в ее взгляде презрение, отвращение, стыд. Но их нет. Несколько бесконечных мгновений я мечусь между желанием и страхом, но тут его голос нарушает тишину.

– Что ты тут делаешь? А ну брось нож.

Но мама не слушает, она даже не глядит на него. Она смотрит только на меня, и ее голос побеждает, ее голос тверже, чем его.

– Барбара, иди ко мне, – говорит она.

Но тут вперед вырывается его голос, он звучит издевательски.

– Ты все испортила. А мы же уже все решили, правда, Барбара?

Я не знаю, кого слушать. Он настаивает на своем.

– Теперь по вине твоей матери у меня нет другого выбора.

И тут до меня доходит: мы не сможем поехать ни на какой пляж, я не увижу моря, не залезу на вершину горы, чтобы встретить рассвет.

– Идем, Барбара, – говорит она неожиданно твердо.

«Куда она хочет меня отвести?» – думаю я. Мне же некуда идти. Я начинаю беззвучно плакать.

– Не хочет она никуда идти с тобой, ты что, не видишь? – говорит он и ждет от меня подтверждения. – Скажи, что ты здесь, потому что сама этого захотела.

У меня все внутри переворачивается. Я не знаю, как быть. Голова идет кругом. Я не знаю, за что ухватиться, а мама далеко, она слабая и не может протянуть мне руку и вытащить меня из этой пропасти.

– Уходи! – говорю я сварливо, как всегда говорила ей.

– Я не уйду, Барбара, – говорит она.

И тут меня охватывает злость. Где она была все это время? Почему не вытащила меня отсюда четыре года назад? Почему позволила ему меня бить, насиловать, унижать, морить голодом? Во мне снова поднимается злость – еще та, давняя, оставшаяся с тех пор, когда я гнала ее от себя, понимая, что она специально отводит взгляд и не хочет видеть, что происходит.

– Оставь меня в покое! – кричу я. – Ты не понимаешь! Уходи отсюда!

Но мама не сжимается, не опускает глаз, не разворачивается, услышав мои слова. Вместо этого она делает шаг вперед и протягивает мне руку.

– Я понимаю, я прекрасно тебя понимаю. Пойдем со мной.

Она говорит всерьез, и я, сама того не замечая, шагаю к ней, но меня останавливают его слова – ядовитые, презрительные.

– Нурия, ты выглядишь жалко. Ты себя в зеркале видела? Ты старая, ты никому не нужна. Ты плохая мать, твои дети тебя не уважают. Ты что, не слышишь: твоя дочь просит тебя уйти. Не устраивай шоу, отдай мне нож, поднимайся наверх и жди меня там.

Он командует, совершенно уверенный в себе, в своей власти над бедной мамой, которая всегда и во всем ему повиновалась. Услышав эти слова, которые я столько раз слышала раньше, я будто на несколько секунд перестаю дышать. Эти слова ранят, уничтожают, они ранили, отравили нас обеих. Мама всегда сдавалась, всегда признавала поражение, она проиграла битву, не успев ее начать. Я столько раз видела, как она молчит, опускает голову, тихо плачет и склоняется перед его оскорблениями. Нет, маме с ним не справиться, она слишком слабая.

– Отойди, Пепе! – кричит мама и делает шаг вперед. Она не слушает его, не дает ему унизить себя, она, угрожающе подняв нож, наступает на него. Я вижу, что он дрожит. Он так же напуган, как и я сама.

– Ты с ума сошла? Ты мне угрожаешь? Не трогай меня! Что ты делаешь? Хочешь всадить в меня нож?

Мама не слушает его и протягивает мне левую руку – мимо него, как будто не замечая его. Она впервые победила в поединке, который я наблюдала столько раз.

– Пойдем, Барбара, – спокойно говорит она.

Я механически беру ее за руку и думаю: вот и все, вот все и закончилось, я сделала выбор.

Но нет: он быстро хватает меня обеими руками и швыряет об стену. Я чувствую, как мое тело хрустит, обмякает и падает. Я закрываю глаза, в темноте звучит мамин вопль. Опять, он опять бьет меня, он хочет уничтожить меня, будто крысу, его ботинки бьют меня по ребрам, по бедрам, по животу. Я пытаюсь закрыться, защитить себя, но тут прямо в грудь мне прилетает удар, более сильный, чем предыдущие, он вспарывает мне кожу, словно ножом. Я слышу, как мама кричит, она бросилась на него и кричит, чтобы он отпустил меня. Папа тоже кричит, как тяжелораненый, я представляю себе, как они дерутся, и улыбаюсь: мама защищает меня. Я не одна, говорю я себе, кто-то другой защищает меня, кто-то не хочет, чтобы мне было больно. И вдруг снова наступает тишина. Эта тишина мне не нравится. Он больше не бьет меня, я не слышу шума, но чувствую дикую слабость и очень болит грудь. В голове туман, тяжело дышать, может быть, теперь я и правда умираю? «А мама? Где мама?» – спрашиваю я себя. И тут я чувствую руку, которая поддерживает меня, и на сердце теплеет. Я с усилием открываю глаза и вижу маму. Она наклоняется ко мне, вся в слезах, и целует, и целует меня.

– Барбара, не бойся, милая, уже все, все уже закончилось.

И на сей раз я верю ей безоговорочно, ведь она стала другой и победила в этой битве.

За секунду до того, как потерять сознание, я вижу, как за маминой спиной с пола поднимается тень, и вспоминаю о револьвере, который он оставил на кровати. Я хочу предупредить маму, но все бесполезно, губы больше меня не слушаются. Я не могу ничего сказать.