Плахта

* * *

Войну мы проспали.

У нас с мужем свободный график. Муж — специалист в сфере компьютерных технологий, я — сценарист. Вместе с командой работала над фильмами «Женский доктор», «Дежурный доктор», «Пленница». В работе оставалось еще два сериала, а потом в одну секунду стали неважны перелом сюжета и второй драфт.

Наш дом стоит на горе, на пересечении улиц Университетская и Пушкинская. Он отвернулся от дороги к лесу и полностью отстранился от суеты. Вот почему мы ничего не слышали. Ни утренних клаксонов, ни гостомельского сражения.

Будильник разбудил в восемь. Потянулась за телефоном и оцепенела. Поток сообщений и пропущенных звонков стартовал с четырех часов. Поняла с ходу, война. Внутри поселилось ощущение вселенской беды и натянутой струны до упора. Струна надоедала своим трепыханием.

В Ирпене в большинстве новых домов — панорамные окна. Увидишь все: и рассветное солнце, и закатное. И синий север, и оранжевый восток. Ближе к обеду наши окна зафиксировали самолеты и вертолеты. Те летали слишком низко, еще парочка метров, и рванут по земле. Начала учить ребенка (у меня пятилетняя дочь) ложиться на пол и закрывать голову. Она плакала и переспрашивала: «Когда закончится этот день?»

День все не заканчивался, и мы стали мониторить ближайшие бомбоубежища. Те оказались слишком далеко, и пришлось оборудовать цокольный этаж. Туда снесли спальники, матрасы, картонки. Летели по лестнице с третьего этажа, когда взрывы уже раздавались за спиной. С нами — напуганные ребенок, большая собака и кот. Грохотало все ближе.

В убежище детям и женщинам отдали самую защищенную безоконную комнату. Поначалу все сидели молча, как онемевшие, едва касаясь пола включенными фонариками, спустя время дети раззнакомились. Один рассказывал, что в России живут мутанты, монстры и чудовища, второй все не мог поверить в происходящее и уточнял: правда, что «росиянцы» на нас напали? Впоследствии разыгрались, тем более вокруг находилось множество питомцев: собак, котов, а у одной женщины даже прыгал в клетке попугай. В 21:00 стали укладываться. Я пыталась рассказать сказку, как раньше, но не могла вспомнить ни слова. Начинала об Эльзе, перескакивала на Русалочку, невпопад декламировала «Віршовану абетку» от «Видавництва Старого Лева». Дочка слушала рассеяно, сжимала ладошками мое лицо и переспрашивала: «Мама, а когда закончится этот день?»

Дети уснули. Взрослые — нет. Я лежала и смотрела в потолок, покуда не выучила его наизусть. Каждую нервную трещину, каждую загогулину, каждое родимое пятно. Неумолимо подступало ощущение отчаяния и безысходности. Понимала, что рушится наша выверенная уютная жизнь. В апреле планировали переезд в свой дом: в модный таунхаус. В него вложили все сбережения и силы. Летом — море. Большое, белесое от соли. Осенью всегда выходил на экраны один из сочиненных мною фильмов. Одним днем все планы, идеи, замыслы разбились. Так происходит, когда с любовью наряжаешь новогоднюю елку в золото и шампань, а на нее запрыгивает кот. Праздник летит в тартарары.

Постоянно трогала своего мужа. Щупала его пальцы, неравномерно заросшую левую щеку, беззащитную жилку на шее. Забиралась в капюшон и даже под треугольную лопатку. Я уже тогда твердо знала, что он скоро уйдет. Не сможет прятаться, отмалчиваться, делать вид, что ничего не происходит. Отправит нас в эвакуацию, а сам — на передовую. Муж не сводил с меня глаз. Видимо, тоже запоминал черты, завитые февральским ветром волосы, бегущие по лицу тени. Молчал, но я отчетливо слышала его вопросы: «Если не я, то кто?»

Утром, когда мы выходили из убежища, взорвали мост. Если раньше имелись сомнения уезжать или нет, то теперь они полностью развеялись. У детей от ударной волны сплющились мордашки, и все они стали на одно лицо. У моей дочери побелели зрачки и губы. Она кричала не своим голосом. Каким-то старческим, севшим, и в ее крике угадывалось вчерашнее: «Мамочка, когда же закончится этот день?» Мы выскочили на улицу и в чем были, прыгнули в машину.

— Куда едем?

— Куда — не знаю, главное — из Ирпеня.

Взяли курс через поля и села, буксуя в жидких дорогах. Двигались молча, не в силах говорить. Голосовые связки парализовало. Еще не было блокпостов. Еще война всего-навсего наметывалась.

Наконец-то вырулили на Житомирскую трассу. Там все оставалось по-прежнему. Люди сновали во дворах и кормили скотину. Небо — цельное. Земля без гусеничных вмятин. Хаты без унизительных бронебойных дыр. Они не представляли, что их ждет. Муж выжимал сцепление и поглядывал на меня в салонное зеркало:

— У них еще мир?

— Да.

— Может, стоит предупредить, что завтра война?

— Тебе не поверят.

Несколько дней мы прожили в Умани, но там также колыхался от страха воздух. Взяли курс на Яремче и не останавливались, пока над головой не сомкнулись горы, обтянутые буково-еловой шерстью. Нас приютил католический священник. Дочь быстро раззнакомилась с другими детьми, и они зациклились на одной и той же игре. Объявляли воздушную тревогу и дружно прятались в дровниках.

Муж нас устроил и вернулся домой. На въезде уже стоял русский блокпост. Рашисты только прибыли и балансировали на нашей земле. Она им не подходила по форме, вибрациям и размеру. Нервно оглядывались, сомневаясь в своих устаревших картах. Сверялись по разбитым компасам. Муж обратился к ним на украинском, те не уловили ни слова. Запутались в улицах, окрестив Соборную старым названием, но вместо — «третьего Интернационала», у них получился «Третий рейх». Приказали пройти в штаб, но супруг, под предлогом забрать из машины документы, выжал гашетку.

Вслед за тем — военкомат. Его брали с неохотой: во-первых, есть нюансы по здоровью, во-вторых, в институте не было военной кафедры. Он настаивал и 9 марта уже находился в учебке, через несколько недель — в пограничных войсках.

В Яремче я ощущала себя разрозненно. Рядом с нами пересиживали войну семьи в полном составе. Мне было невыносимо больно видеть, как молодые крепкие мужчины наслаждаются кофе, гуляют с детьми на площадках, а мой их защищает. Они спят в кроватях, он — в окопе. Едят из тарелок гуцульские деруны, а солдат — из котелка наспех сваренную кашу. И те, и другие не имели никакого отношения к военному делу. Просто один выбрал передовую, а другой — глубокий и спокойный тыл.

Теперь наша жизнь выглядит иначе. Дочь все чаще интересуется, почему папа принял решение стать военным, а не остаться ее папой. Муж звонит изредка, но в конце каждого разговора предупреждает, что увидимся не скоро. Я киваю, наблюдая, как зарастают зеленым ворсом горы. Как скапывает солнце с острой крыши ресторана «Гуцульщина». Вспоминаю нашу последнюю ночь и то, как до утра не выпускали друг друга из объятий. На прощание шепнул: «Вернусь — сразу же родим мальчика». Я готова рожать по мальчишке в год лишь бы он поскорее вернулся.