Жизнь на излом. Ранение навылет

29

Она очнулась на кровати. Рядом хлопотала Шурка, прикладывая холодные компрессы на лоб, вливая в Кирин рот горячий сладкий чай. В комнате воняло нашатырем, безнадегой, отчаянием. Кира вновь закрыла глаза. Возвращаться в жестокую реальность не хотелось.

— Ну, Кирочка, — с дрожью в голосе ворковала Шура, — не надо, не закрывай глаза!

Кира махнула рукой, одновременно цепляя нагревшееся на лбу полотенце.

— Что с тобой произошло? Я вернулась, ты лежишь, горишь вся. Где тебя так продуло?

Кира попыталась что-то произнести, но не смогла. Голос словно исчез, в груди засела невыносимая боль и слезы стояли в глазах пеленой. Замотала головой. Как сказать что-то Шурке, объяснить свое состояние, если самой ни во что не верится. Может ей все это приснилось, от жара, в бреду? Кира протянула руку, в кармане большой вязаной кофты, которая на ней была надета, захрустел измятый лист.

Она, сделав над собой усилие, сжала бумагу и протянула Шурке.

Шурка недоуменно посмотрела на Киру, затем на письмо, но все же взяла, отошла в сторону и начала читать.

Потом осела на пол.

— Господи, не верится даже! Царство небесное, Глебка! Что же ты так … Кира! А как же Вера Николаевна теперь? У нее ведь, кроме Глеба, никого не осталось, — запричитала Шурка, разрыдавшись. — Жалко ведь как ее! Узнает, не переживет!

В ответ Кира смогла лишь кивнуть. Мысли, хоть и барахтались в вязком полубессознательном тумане, но то, что для Веры Николаевны эта весть может стать губительной, она и сама понимала.

— Может быть к лучшему, что пока она ничего не узнает? Он ведь теперь будет считаться пропавшим без вести, да?

Губы задрожали и Кира вновь разрыдалась, а потом захрипела, чувствуя, как боль расползается от груди к шее, а потом прошивает позвоночник. Выгнулась, закричала. Шурка бросила лист на пол, схватила Кирины руки, рвущие одеяло, навалилась на нее всем телом, прижав к кровати.

— Тише, Кирка, милая, тише! Я с тобой, я рядом! Мы вместе переживем это горе! Его ведь уже не вернешь!

А Кира вновь потеряла сознание, отказываясь верить в происходящее, отказываясь верить в Шуркины жестокие слова.

На следующий день Шурка всё-таки вызвала скорую. Из-за высокой температуры и отекшего горла поставили ОРВИ, дали больничный. Прописали лекарства. Подруга сбегала в аптеку, купила все, что нужно, сама ставила Кире уколы. Даже в этот день на занятия не пошла, заботилась о больной.

Письмо она убрала от греха подальше, спрятала в шифоньер. В обед позвонила куда-то, сказала, что не придет. Осталась дома. Ходила, вздыхала, иногда плакала. Старалась больше не говорить о том, что произошло, но всей душой сопереживала Кире.

На следующий день позвонила мать Глеба.

Кира ответила на звонок, но разговаривать могла с трудом — горло болело нещадно, и голос был хриплым и еле слышным.

— Кирочка, ты разболелась! Милая, как же так! — разволновалась Вера Николаевна. — Лечись, выздоравливай! За меня не переживай, мне уже легче. Представляешь, вчера принесли мне букет белых, моих любимых роз. Спросила от кого, сказали, что Марк, Глебкин друг приезжал, передал подарок от сына. Жаль, что не увиделась с парнем! Но так приятно. И тебе привет передавали, я уверена, но с этим Марком я ведь не поговорила!

Кира всхлипнула, но зажала рот рукой. Нельзя.

— Спасибо, — просипела в трубку, собравшись с силами.

— Ой, Кирочка! Как же тебе тяжело разговаривать с больным горлышком! Лечись хорошенько, горячий чай с медом! Ну не буду тебя беспокоить, отдыхай. Звони, как выздоровеешь!

Отключив трубку, Кира, давясь слезами, невидящим взглядом уставилась в потолок. Как ей теперь с этим жить? Неужели так и придётся отмалчиваться? Когда сообщат матери о гибели сына, когда теперь найдут его тело? И найдут ли? Смогут ли предать земле или так и останется где-то там, на границе, в черных, покрытых рытвинами и грязью полях?

Кира встала через неделю. Ее шатало, ужасно тошнило, и вообще в зеркале отражался теперь совершенно другой человек.

В голове засела одна лишь мысль. Ей, где-то в глубине души, хотелось надеяться, что это чья-то злая шутка. Ведь нет в новостях никаких таких страшных новостей о боях на границе, нет. Ведь Глеб уехал работать в палаточном лагере, где были беженцы из соседней страны. Но войны там нет, нет!

Шурки не было дома, и Кира решилась на отчаянный шаг. Она привела себя в порядок и взяв с собой письмо, так безжалостно жгущее руки, и поехала в военную академию. Там точно должны знать о том, что случилось. Не могут не знать!

Но попасть к начальству она, конечно же, не смогла. Ее даже не пропустили на входе.

— Звоните начальнику, договаривайтесь о встрече, вам выпишут пропуск.

Разговор был коротким и что-то доказывать или уговаривать дежурного Кира не решилась. Расстроенная вышла из подъезда и практически ничего перед собой не видя от слез, чуть не упала на ступеньках. От падения Киру спас мужчина, проходивший рядом.

— Что де вы, девушка, так неаккуратно! Будьте осторожны! Вам может помощь нужна? — обеспокоенно спросил он, увидев, как она расстроена.

— Нужна! Очень! Мне бы внутрь попасть, к начальнику! Вы ведь тоже работаете здесь, — слабо улыбнулась она, рассматривая форму и погоны. — Помогите, пожалуйста!

— Не положено внутрь без пропуска! По какому вы вопросу, может и не обязательно сразу к начальству?

— Мне письмо пришло. Что мой любимый…он погиб на границе. Маковецкий, он из медчасти, проходил у вас ординатуру в госпитале. Письмо его друг написал, они были там вместе, понимаете. А официальных бумаг не было.

Мужчина откашлялся. Вздохнул. Посмотрел на правую руку Киры.

— Вы же не жена? Простите, но официальные бумаги, тем более такого характера приходят только родным. А вам все равно никто ничего не скажет.

— Но там ведь нет войны! Я не верю, это не правда! По телевизору в новостях…

— Девушка, послушайте. Я не знаю, что случилось с вашим любимым человеком, но обнадёживать вас не буду. В новостях одно, на границе другое. Ждите похоронки, либо пусть родные делают официальный запрос.

— Официальный запрос? — переспросила Кира, ошарашенная ответом офицера.

— Да, пусть родители приезжают, или брат, сестра там, не знаю. И делают запрос о местонахождении своего родственника. Вам никто ничего не расскажет, даже если вы попадете на прием к начальнику. Простите, что расстроил. Всего доброго, мне пора.

Он разжал Кирины пальцы, вцепившиеся в его рукав, легонько похлопал ее по плечу и ушел.

Опустившись на ступеньки, Кира вдруг отчетливо поняла, что оказалась в тупике. Что она теперь должна сделать? Прийти в больницу к Вере Николаевне, только что перенесший сердечный приступ, похоронившей пару месяцев назад мужа, и сказать ей, что Глеб, ее единственный сын, погиб?

Она обессиленно уронила голову на руки, сжала голову, больно дернув себя за волосы. Нет, это не сон. Это ужасная, невыносимая, неприемлемая для понимания реальность. Письмо в сумочке просилось в руки. Она достала измятый тетрадный лист, перечитала его вновь. Поняла, что не сможет так — прийти и заявить о гибели Глеба. Пусть мать его верит, что он жив. Пусть потом придет похоронка, но только не она, не Кира, расскажет об этом Вере Николаевне.

А если это неправда, если это ошибка, и Глеб всё-таки жив, то конечно они об этом узнают. Он сам скоро объявится, позвонит, напишет. Он не мог погибнуть. Не мог ее оставить одну. Он обещал, что вернётся.