Жизнь на излом. Ранение навылет

31

Тогда она ничего не видела и не слышала от оглушившей ее боли. Кое-как перетерпела еще пару недель, даже пыталась ходить на занятия. Съездила к Вере Николаевне, но долго пробыть у нее не смогла. Та восхищалась Юрочкой, который постоянно заглядывает в гости и во всем помогает, и кажется не сильно переживала за то, что от сына нет никаких вестей. Возможно, сказывался жизненный опыт — быть замужем за военным всегда непросто, и нужно научиться ждать.

И с таким взглядом на вещи Кира была готова согласиться, только букет белых роз, постоянно напоминал о письме и все еще красовался на столе — настолько свежий, словно его только что срезали с куста.

— Ты так плохо выглядишь, Кирочка, — хлопотала мать Глеба, пододвигая гостье сладости в вазочке. — Угощайся вот! Это все учеба тебя так выматывает. И осень. Тебе бы витамины проколоть! Меня вот подлечили, и я готова теперь горы свернуть!

— Вера Николаевна, спасибо. Не хочу. Аппетита нет.

— Батюшки мои, Кирочка! Ну что ты! Исхудала вся! Глеб придет, тебя не узнает!

Кира, еле сдержав рвущийся наружу стон, произнесла:

— Да нет, я просто отравилась. Переболела, а желудок никак не восстановится.

— Не беременна ли ты, Кира? — вдруг спросила обеспокоенная женщина.

— Нет, к сожалению. Мне правда ничего не хочется, простите.

Она почти залпом выпила почти остывший чай. Немного помявшись, озвучила просьбу:

— Вера Николаевна! Если можете, сообщите мне сразу, когда от Глеба будет хоть какая-то весточка!

— Конечно, конечно сообщу! Я же тебе не рассказала, ведь этот Марк еще до того, как я в больницу попала, приезжал, хотел со мной поговорить, но не застал. Я в магазине, наверное, бын. ла, а мне соседи передали, что какой-то парень в форме был. Что хотел сказать, даже не знаю. И не позвонил ведь, — вздохнула расстроенно женщина.

Может и к лучшему, что не застал… Зато ничего лишнего не наговорил.

Пусть уж лучше Вера Николаевна на розы любуется.

— Простите, я поеду. Мне учить еще много, скоро зачеты.

— Кирочка, заезжай, как время будет.

Гнев душил. Отчего-то Кире казалось, что все неправильно, что так не должно быть. Хотелось закричать, все перечеркнуть, исправить, рассказать правду и найти, найти хоть какие-то доказательства! Но она понимала, что сердце Веры Николаевны может не выдержать, и прав ходить и рубить правду-матку она не имела. Да и этого Марка, по какой-то причине все же решившегося написать ей письмо о гибели Глеба, она ненавидела всей душой.

А потом, еще спустя пару недель, услышав по телевизору в новостях, что на границе уже несколько раз пытались обстрелять палаточные лагеря с беженцами, призрачная надежда разбилась вдребезги. И боль, с которой до этого момента она еще пыталась бороться, сожгла все внутри дотла.

Кира не смогла продолжить учебу. Она подала заявление о переводе на заочное, а когда через несколько дней ей позвонили из деканата и сообщили что одобрили перевод, собрала вещи и уехала домой к родителям.

Мать причитала, выла, ругалась. Отец молчал, но определённо был разочарован поступком дочери. Получалось, что все их труды, чаяния и надежды о том, что дочь выучится в ВУЗе и останется жить в большом городе, рассыпались прахом. Кира не стала ничего объяснять, не стала оправдываться. Она вообще не могла даже произнести те ужасные два слова, выжженные на сердце раскалённым тавро: " Глеб погиб! "

Теперь для нее жизнь словно остановилась. Не поставила ритм на паузу, не ушла в перезагрузку, а остановилась в своей предельной точке.

Кире не хотелось жить от слова совсем. Лишь стыд перед родителями и христианское, хоть и посредственное, но воспитание, все еще удерживали ее от последнего шага.

Ей было все равно, какой сегодня день, какая дата. Не хотелось есть и выходить из комнаты. Она целыми днями лежала на кровати, невидящим взглядом смотрела в стену, и даже слезные мольбы матери оставались лишь фоном.

— Чуяло мое сердце! — ругалась Кирина мать. — Чуяло, что не к добру эта твоя любовь! Ну что он сделал-то, хоть скажи, что? Обидел тебя? Изменил, бросил? Неужели стоит человек того, чтобы так по нему убиваться!

Кира молчала. Мать снова и снова принималась ее ругать, уговаривать, затем оставляла ненадолго одну, но боясь, что Кира сотворит недоброе, снова приходила и пыталась до нее достучаться.

Юрка приехал без предупреждения. Сначала долго разговаривал с матерью на кухне за закрытой дверью и только потом зашел в комнату к Кире. Сел на кровать, окликнул девушку, но она не реагировала от слова совсем. Он попытался поговорить с ней, но Кира не отвечала, продолжая бессмысленно смотреть в стену.

Со стоном Юрка схватился за голову, с силой сжимая кулаками волосы. Долго сидел на кровати, думал. Потом уехал.

В этот день Кира, едва передвигая ногами, вышла на кухню. Развела сладкий чай, выпила. Дождалась, когда придет мать и объявила:

— Не надо мама, никого ко мне впускать. Не надо. Я тебя очень прошу.

Безжизненный взгляд и черные круги под глазами, осунувшееся лицо, — мать понимала, что Кира, скорее всего, просто не хочет, чтобы ее такой видели.

— Кира, ну что же ты, доченька! Вот ведь, человек приехал, беспокоится о тебе, что ты учебу бросила, говорит, что вы друзья. Ну посмотри, какой вежливый, обходительный. И одет хорошо. Ну неужели на твоем Глебке мир сошелся! Душу ты мне уже всю вымотала! Смотреть не могу, как моя единственная дочь горем по какой-то сволочи убивается!

Кира резко встала, покачнулась, но вовремя схватилась за стул. Мотнула головой, не желая ничего больше слушать и ушла в свою комнату, оставив глотающую слезы мать одну.