Особняк

Он не помнил почти ничего из того, что случилось после. Не помнил, как одевался, обувался и помогал маме дойти до грузовика. Не помнил, как она отключилась, едва оказавшись на пассажирском сиденье. Не помнил долгую двуногую езду с креном до Уиски Ран и то, что его ботинок был весь в крови. Не помнил острый страх, что повернет за угол и в свете поцарапанных фар увидит отца, стоящего посреди дороги и размахивающего ремнем. Не помнил, как остановился у дома доктора Лернера и жал на клаксон, пока врач не вышел. Не помнил, как вместе с матерью ехал из Уиски Ран в Сиракьюс в машине скорой помощи. Не помнил, как ему накладывали швы, как он отказывался уйти из операционной, пока маме восстанавливали скуловую кость, и как санитары выводили его, кричащего, по просьбе хирурга.

Даже сейчас, больше двадцати пяти лет спустя, память об этом эпизоде так и не восстановилась. Не сохранилось в памяти то, что на третий день в больнице его мать позвонила кому-то из Уиски Ран – кому? Шон понял, что так и не узнал этого, – и попросила пойти проверить, жив ли его отец. Шон не помнил, как они с матерью возвращались в Уиски Ран и почему она не прислушалась к отчаянным просьбам тетушки Беверли бросить Саймона. Но, по его воспоминаниям, в следующие сорок два дня они жили относительно мирно, ведь к тому времени, как Саймона нашли лежащим там, где он проломил не один, а целых два потолка, отец Шона был на волосок от смерти. По словам доктора Лернера, еще день – и все было бы кончено. Может, хватило бы и пары часов. У Саймона были потеря и заражение крови, обезвоживание, инфекция в ране на руке и сотрясение мозга. К тому же колено раздулось и почернело от гангрены. И, разумеется, в довершение всего у Саймона Игла началась пьяная лихорадка. Белочка прибежала. Хуже всего было то, что организм не получал бухла.

– Чудо что за человек, – сказал доктор Лернер матери Шона. Он приехал в сторожку в конце недели, чтобы проверить швы Шона и его матери и посмотреть, хорошо ли заживает ее лицо после операции. – Учитывая, сколько он пьет, Саймон Игл должен был бы уже умереть, но в городе ходит молва о том, что он того стоит. Пьяница Саймон Игл или нет, но он мог бы работать за двоих. Но, учитывая его алкогольную зависимость… Думаю, его могло убить одно то, что он так резко завязал. Не говоря уже о повреждениях. Он блевал, пока не начала выходить только желчь, и, простите мне мой французский, высрал море. И он все еще продолжал облегчаться, пока с обоих концов не пошло одно и то же. Удивительно, что он смог выжить без алкоголя. Не говоря уже об увечьях, полученных от падения, и о том, сколько времени он пролежал там в таком состоянии.

Доктор Лернер осматривал мать в занавешенной «комнате» сторожки, чтобы обеспечить ей приватность, и хотя предполагалось, что Шон занят домашней работой, он слышал каждое слово. Шон был полностью уверен, что эта речь предназначалась именно ему, потому что добрый доктор Лернер даже не потрудился понизить голос:

– Если бы вы подождали еще день-два, прежде чем выразить свою озабоченность касаемо супруга, или если бы вы вовсе не потрудились этого сделать, можно сказать, для вас все закончилось бы куда более благополучно, миссис Игл.

Ответ матери прозвучал слишком тихо, чтобы Шон смог его расслышать, но доктор Лернер продолжил с нормальной громкостью:

– Да, сейчас он не пьет. Но, думаете, это продлится долго, после того как он выпишется из больницы и вернется домой? Все эти годы я делал вам одолжение, держа язык за зубами, моя дорогая, но однажды от вас не останется ничего, что я мог бы подлатать. Вам вряд ли хочется это слушать, но для вас было бы лучше, если бы ваш сын тогда все закончил. Он смелый малый, ваш Шон, но начатое нужно доводить до конца.

Шон охнул.

Стоя в сгоревшей сторожке больше двадцати пяти лет спустя, он готов был поклясться, что только что услышал, как до него донеслись слова, произнесенные доктором: «Нужно доводить до конца». Но он знал, что этого не могло быть на самом деле, ведь доктор Лернер умер, когда Шон еще учился в колледже.

И к тому времени он уже довел начатое до конца.

Шон шагнул к двери. Улица так и манила. Там, в свете закатного солнца, он мог представить, что все было совершенно по-другому.

Все это было так давно. Он не хотел возвращаться к тем воспоминаниям, пусть даже в итоге эти сорок два дня, что отец провел в больнице, были самыми мирными за все его детство. Доктор Лернер не верил, что Саймон будет держаться подальше от алкоголя, и забавно, что, несмотря на этот скептицизм, отец Шона действительно бросил пить, когда его выписали из больницы. Саймон долго был в завязке. До весны он передвигался на костылях. Зима выдалась непростой: денег было еще меньше, чем обычно, а снег валил так, что дома заносило по карнизы первого этажа. Но все это время Саймон вел трезвый образ жизни. Это продолжалось почти два года. Он не брал в рот ни капли, не поднимал на них с матерью руку, почти не повышал голос.

Почти два года Саймон Игл был в завязке. Точнее, ровно двадцать три месяца.

Но ничто не длится вечно.