Поцелуй мамонта

Там же было оговорено встретить покупателя, чтобы пожать взаимно жадные, потные от тяжёлой службы держалки, хваталки и давалки.

Тишина! Красота!

НАТЕ ВАМ! Сверкнул солнышком одинокий бинокль на берегу.

Шмякнул со стороны сопки неопознанный и единственный, тяжёлый, будто бы случайный выстрел.

Стронулся и пополз по склонам, собираясь в глыбы и крошась в серебряную пыль, хворый наст.

Не фейерверк то был.

Попал снаряд в серёдку здорового баркаса. А разломилось запросто, будто попало в мелкотную джонку.

Дым засосался прожорливой водяною тьмой.

Доля рыбарей, высокая зарплата преступного капитана, сами разбойники, запутавшиеся в тягучих сетях, пустые бутылки дешёвой сингапурской водки, важная водяная бумага в стальных ящиках со всеми прочими неупомянутыми аксессуарами, — всё это, испустив предсмертный трюмный пузырь, ушло на дно морское.

Кепки и кепчонки поплыли — пока не намокли — махонькими корабликами обратно на японскую родину.

Вилли, узнав про это, глазом не моргнул. Свершилось задуманное: клюнули узкоглазые создания наживку!

Китайский баркас со второй партией, посланной параллельно первой, но, уже минуя обдираловки Макао, кабаки Гонконга и пыточные лаборатории Тайваня, с водяной бумагой не меньшего качества, но только в верхних слоях, был отнят другим нехорошим человеком с таким же, как и у Котосумова, количеством звёзд на собственноручно пожалованных погонах.

Разглядев товар, фальшивый генерал смачно плюнул в сторону леса. И выкинул только что закуренную папироску. Вот же сука какая: пошёл дым от валежника и перекинулся на стволы!

— Отодвиньте снаряды! — крикнул кому — то.

Как полагалось в то смутное время, и, назидая боевым товарищам впрок, срочно вызвал главного филёра.

Дважды стрельнул русский босс вдоль филёрских ушей седьмым номером браунинга с такими скверными выражениями и рисунком бровей, будто отгонял опаршивевшего кота, залезшего в сметанное блюдце фаворитной дамы.

***

Третья, наиболее тайная посылка, была подготовлена несравненно лучше.

Авантюристы обедневшей русской «ВССС» и международная спевческая артель «Гранаг» с Мыколя — Мурзой во главе хора, к удивлению отчаявшегося было на первых попытках Толстого Вилли, довольно быстро нашли между собой общий язык и отменно проконтролировали проезд — каждый на своей подведомственной территории.

За удачную операцию получили недурственный навар в виде крепкой американской валюты, телегу верховных квасных ярлыков и каждому сверху ещё по половине ящика драгорденов.

***

Рисковать далее своим бизнесом и жизнью Толстый Вилли Банглтэтот — по прозвищу Одноглазый — не желал. И вовсе не собирался раньше времени в Кремлёвскую стену. И потому придумал весьма экстравагантный ход.

Печатный мастер — класс организовал мгновенно и буквально под ногами у врагов своих заказчиков.

Удалив печатню в глухое и неподвластное никому — считай — что белое место на карте — гарантировал положительный исход, а заедино обезопасился перед свирепым Верховным правительством на всякий крайний случай живительного и лукавого бегства.

Уверить себя и товарищей в том, что они всяко обдурят злопыхательную красную власть, припрятавшуюся временно за Уралом, но пыхтящую и готовую сорваться с цепи, не составляло большого труда.

***

Клише прорезано наконец — то и переведено в масштаб великим мастером Мойшей.

Печатная техника давно уже получена и вытащена из схронного подвала Антошки Антихриста.

Бизнес Одноглазого Вилли полюбился Мойше Себайло. Да и кому, кроме опытного Мойши, можно было это поручить?

Народу разного и мазилок много в Сибири.

Много Соломонов и Мойш, но такой редкостности Мойша был один на всю империю.

***

Умник, мастер, немного скряга, немного друг Одноглазого — два глаза бы лучше. а что делать — по совместной сибирской отсидке решил сэкономить на мастеровых, которых по завершению дела, как ни крутись, согласно приказу Александра Васильевича, пришлось бы пристрелить.

Крови добрый Мойша не хотел. А вовремя сбежать подумывал.

Потому позволил себе вовлечь в дело кручения машинки, смазки деталей и отопления дома младшего сынка. Рисковал. А в любом случае рисковал!

Звали того изворотистого, талантливого сына, — как многие в очередной раз догадались, — Никошей.

Был ещё и упомянутый хозяин заимки мастер Антон — Антоний — старовер с бородой, с беды от бороды подальше заткнутой за пояс.

Что — то имечко знакомое!

— Затянет такой волоснёй в колёсный валок — или башку сплющит, или вовек не отмоешь причёски.

Такой силы были краски хищной секретной химии.

Подстораживал подпольное производство Вохан Ян Мохел — каторжный пришелец, вроде бы инженер (врёт, поди), слегка понимающий в железе, сильно — в голландских напитках, вечно пахнущий мёдом, пчёлами и обоссаным папоротником. С такой же медовушно — сладкой периодичностью Вохан путается и заплетается в ногах — это летом; а после каждого падения в ледяные ручьи — то зимой — теряется на дальних охотах, отсутствует подолгу, заглядывая к Вихорихе, забывая караульную службу.

Проживал ещё там пёс по имени Невсчёт, потерявший от старости голос, но зато умеющий хранить чужие тайны и находить Йохана ван Мохела по сильнейшему голландскому храпу, в обнимку с ружьём, в таёжных крапивах, в снежных проталинах. Ладно что в берлогу на ночёвку не заваливался.

Не любят русские медведи ни незваных гостей, ни сюрпризов.

***

Сломанный в начале и починенный немецкий движок допоставили шахтовые начальники, поменяв его на круглые царские рубли. И сверх того испросив за починку пару мешков копчёнистого сала.

Враждующие стороны, сами того не подозревая, взаимно и охотно помогали сами себе во взаимной обеспеченности жратвой, вооружением и денюжками.

Никоше с папой скучно не было.

Никоша с удовольствием наблюдал закачку в машину типографской краски, слушал музыкальный стрекоток бельгийского полуручного — полумеханического пресса.

Постукивал по металлическим клише, определяя на звук содержание в нем будущего бумажного золота.

— Скоро станем богатыми, — уверял Мойша, выламывая с коллегами косяки и подпиливая брёвна сенок. Станок и в дверки, и в узкотаёжные противомедведные окошки не всовывался.

— Машина эта, хоть и через бумагу, но несёт нам немалый капитал. А как делишки завершим, так и подадимся в Америку.

— А это насколько законное предприятие? — спрашивал наивный тогда Никоша. Глупостью своей он сопоставим с глобальной ерундистикой, талантом и смехотворчеством незнакомого ему пока сыщика, грозы всех фальшивомонетчиков — Михайло Игоревича Полиевктова.

— Кому законное, а кому нет. Мы исполняем заказ белого временного правительства. А там как их бог даст.

— А если их белый бог не даст?

— Если их белый бог не даст, то другой, что красный, расстреляет. Боишься, сына, что ли красных гвардейцев? Есть за что. У них наганы, что посленемецкий Максим. Очередями стреляют, — посмеивается папа.

— Не знаю, ни разу красных не видел. И не то, чтобы боюсь, но меня иногда потрясывает. Помнишь, как врач приезжал на хутор с клещами?

— Ну и что?

— Вот с такой силой и трясёт. Как увижу твоего одноглазого американца, так и знобит. Как уедет — всё кругом рассветляется, и опять жить хорошо.

— Это мой лазоревый друг, хоть и одноглазый. Он не врач, но и не злодей. Красный он только тогда, когда за пазухой приберегает волшебный напиток виски. Он деловой американец. Делает бизнес.

— Что есть бизнес?

— Это когда без ихней дрянной выпивки дело не идёт.

— А когда начнём листы резать на боны?

— Не имеется пока такой техники. Зубчатая пила не пойдёт. Лезвий не напасёшься. Ножницами долго. Сами пусть режут. Я на обрезку не договаривался. Пусть чиновники сами режут — сколько им нужно. Ты только ручку шибче верти. Устанешь, пусть сменяет тебя мастер Антоний. Он с лица только несведущ, а по части кручения ручек таких вертихвостов ещё поискать!

***

Приезжали люди Одноглазого Вилли на подводах.

Везли мирную, довоенную, готовую и высушенную пищу в плетёных китайских корзинах. Везли консервы, копчёность, соленья.

Выгружали железные бочата красок с синими полосками на гербах: все в печатях и пломбах на крышках, с непонятными буквами «made in» вкруговую.

Шурша каучуком грузовиков, привозили сырье в тубищах. А увозили на подпись огромные цветные листы — все раскрашенные прямоугольниками, скрученные как великаньи папироски.

Затоптало и заездило тропинки стадо неумных, механических колёсных коров. Завоняло в лесу нефтяными сливками. И будто рассыпались природные фашины — габионы: столько на дорогу накидали камней, засыпав все ейные лужи.

— Медведя — задеруна на них нет, — злился Никоша, — попортют боры сцхшвилизацией, улетят птички, и разбежится прочая таёжная еда.

Наспех здоровались со смертниками приезжие люди смурной наружности. Небритые все. — А не продадут пацанчики? — спрашивали они отца строго.

— Вам ещё в охране добавка не нужна ли? — и подмигивали, считая листаж.

— Совладеет ли оружием Мойша при последнем расчёте? — думали так.

Поди, никого, кроме таёжных комаров в своей жизни не убивал старший Себайло. Уж не говоря про дичь и живую курятину. Так оно и было. С курами (пока жива была) справлялась Явдохея. Чик! — и готов сырец к бульону.

— Этот не продаст, — усмехался Мойша, зная наперёд план бегства, вытирая о фартук замасленные краги и пряча немыслимой величины авансцы.

— За следующей партией приезжайте через неделю. Запас бумажный пока есть. Нам и без того не спать.

Это будет четверг.

За папашу и его скорую прибыль Никоша не сомневался ни на ложку золотого песка.

***

А станет ли Никоша тоже богатым, он не узнал, так как уже 23–го октября 1919–го года (ровно в свой день рождения) он мял седалище об вагон № 4П поллитерного поезда, отправляющегося согласно билету на запад — через Москву в постреволюционный Петро — Питер, — объевшийся груш и одетый в дырявый свитер. Именно так писали блудливые проказники белых газет, и именно так переводили на язык вражеский и получали незаслуженные роялти свои жёлтые, глумящиеся алчно англичане и немчура с францозишками.

Мастер Антоний, изобразив Никоше прощальный жест — постучав рукой с пирожком в стекло плацкарты — прощай, мол, попутчик, — а я в обратную сторону к своим золотым пчёлкам подаюсь, — бросил несмышлёного Никошу сразу за Омском, оставив ему только тот скудный карманный капитал, что мамка Авдоша зашила тому в штаны пару лет назад.

Полно в Омске новых красных жандармов, но кому нужен малец с мешком тряпья за спиной! Знали бы они — сколько в мешке вкусного питанья!

Колбасные шкурки домашних колбас и ненужные скорлупки Никошка, ничуть не брезгуя убытком и не взирая на попутчиков, жадных глазами, смачно бросал он всё это в окно на полном поездном ходу.

— Тук — тук — тук — стучат стишками голодные колёса, перебирая сточенными дёснами стыки железа.

— У — у–у: везу — у–у Никошу в Петер — Питер… — это уже карканье трубы, накурившейся угольного сырца — дерьма: «Там хорошо станет ему — у–у…»