Комендантский час

9

…В раскрытое окно лился июльский зной. Горячий ветер шелестел листвой, развевал занавеси на окнах. Солнце заглянуло и в эту комнату, золотистым пятнышком прошлось по полу, юркнуло в сервант.

Евгения закрыла тетрадь. «А он ничего не знал. Не знал, что в моей памяти так и остался навсегда лицом к морю».

Она вспомнила, как терзалась дорогой, правильно или нет поступила, избежав встречи с Вячеславом. Но порог дома переступила другой… И то, что произошло там, на юге, потеряло свою значимость, растворилось среди скучных обыденных хлопот.

И в то же время она не забывала его. Нередко ловила себя на мысли, что у нее было не просто курортное приключение, и человек, с которым она не была близка по общепринятым понятиям, оставался для нее близким.

Но виделся он ей не в прямом представлении, а странно присутствовал в происходящем вокруг… Иногда ей казалось, что она видит его в смехе детей, задумчивости взрослых; просто чувствовала сделав, неожиданно приятное кому-либо из знакомых или совершенно чужим людям.

Евгения поражалась странным, не свойственным ее натуре проявлениям, как бы невзначай думала о Вячеславе, и, вмиг озарившись радостью, боязливо оглядывалась, ожидая чего-то плохого.

Никакие беды и несчастья, конечно, не сваливались ей на голову, но состояние недоверчивости и подозрительности долго не покидало ее. Евгения не могла понять, что с ней происходит, расценивала все как прихоть и ненужную фантазию.

Мир она не делила на добрый и злой. И уже тем более он не казался ей спящим и лживым… Он представал перед ней в ином измерении, где есть умные и глупые. И всякая чепуха, по ее твердому убеждению, могла занимать только глупых, а не умных. Умному можно поиграть в глупца, побыть в роли такового. И баста. Впредь будь самим собой, чтобы не доиграться…

Но письмо… У нее было ощущение, будто она только что прибежала, оставив на берегу моря Вячеслава. Время не являлось тому помехой. Наоборот, она гораздо четче видела происшедшее тогда…

Против обыкновения Вячеслав не сутулился, стоял резко выпрямившись… Куда он смотрел? На солнце, воду или на ту, едва различимую условную границу, где море соединяется с небом. Почему он так и не почувствовал ее присутствия и не обернулся? Может, горечь разлуки захватила его, а может, прибрежная рябь воды, отражающая розовый восход? Почему во всем: и в позе Вячеслава и в пустынном море так чувствовалась тревога? Особенно в море. Оно словно кровянело. Кажется, это и заставило Евгению остановиться… О, если бы Вячеслав обернулся.

Но испытывал ли он в ту минуту одиночество?

Евгения настороженно коснулась тетради. Его поза была горделива. Он будто вознесся над всеми. И вряд ли ему было одиноко. А вот ей…

Евгения совсем иначе взглянула на тетрадь.

Скорее всего ему уже не было до нее никакого дела. Наверное тогда и зародилась идея сказать, что они не пара. И написал, прикрывшись красивыми фразами.

Она вздохнула, несогласно покачав головой. Нет. Он был честен.

Евгению беспокоило само письмо. Настолько отдаваться воспоминаниям… Она пыталась себе внушить, что и тогда и теперь ей просто все мерещится. Было какое-то наваждение, нахлынуло и ушло. Он пытался ей многое привить. Подчас наивно и скучно… Сейчас она стала сомневаться, делал он это искренне или нет. Где гарантия, что так он не мог повести или не вел с любой другой.

Так или не так, плохой Вячеслав или хороший, судить о том она сочла занятием бессмысленным. Они расстались навсегда…

«Кончено, — щелкнула она по обложке. Последняя точка здесь давно поставлена».

Евгения пыталась отвлечься, но дерзкий и проникновенный голос вдруг заговорил, и она слушала, не в силах перебить: «Точки нет. Ее нельзя поставить и оборвать начатое. Все, что он желал видеть в тебе, должно жить. Такое не может бесследно исчезнуть, оно хранится как…»

Но голос затерялся в вопле других более властных и громких.

«Одумайся! На кого ты равняешься и хочешь походить? На человека-неудачника, ничего не берущего от жизни в твоем понимании. Ты прекрасно знаешь, что он выдумал тебя, прикрыв твою заурядность. Вы совсем разные. И с ним у тебя была одна морока. Ты еще совсем молодая… Вырви его, как занозу, и тебе станет легче».

«Но как можно вырвать?» — вяло отбивалась Евгения.

«Ты разве не поняла? Вырви!»

«Да-да, может быть поздно, — решилась Евгения. — Мне надо быть мужественнее».

Ей вдруг стало не по себе. Задуманное она не привыкла откладывать в долгий ящик. Но сейчас понимала, что решилась на что-то ужасное и необдуманное; однако остановиться уже не могла. Единственное, что Евгения позволила, так это найти оправдание себе.

Ради сохранения мира в семье пойдешь на всё, если, конечно, дорожишь им. Она знала много печальных примеров, когда семьи распадались даже из-за кажущегося пустяка. Только в ее группе почти половина детей без отцов. Иные мамы, ровесницы Евгении, откровенно делятся с ней… Все начинается, на первый взгляд, с незначительного, а приводит…

Эти полгода ее покой был обманчив. Теперь Евгения призналась, что невольно ждала…

Евгения вспомнила, как однажды, просматривая с мужем семейный альбом, она натолкнулась на фотографию пятилетней давности. Евгения, дурачась, позировала в обнимку с одноклассником. Она, смеясь, объяснила, кто этот мальчик и по какому поводу их засняли вместе. Муж ничего не сказал. Но когда Евгения отложила было альбом, стал внимательно перелистывать его. Глаза его при этом были уличающе насторожены, как будто он был уверен, что найдет еще снимки, на которые жена не сможет дать никаких объяснений. Тогда он показался противным Евгении. Но затем она успокоилась, поставив себя на место мужа. А случись это не единожды?..

Евгения догадывалась, что жизнь ее уже не будет прежней. Она или выльется в сплошную муку, или станет такой, какой Евгения не может даже представить.

Но что значит менять уклад жизни не на день и не на два… Взрослея, Евгения все больше ценила постоянство. Оно виделось ей чуть ли не гарантией от всех бед.

Взгляд неотступно, как в прицеле, держал тетрадь. Теперь она не то, что раздражала — бесила Евгению.

«Все ты, ты… Не будь тебя».

Она схватила ее с конвертом, в желании спрятать подальше. Но куда?.. И разве есть такой тайник, который не давал бы о себе знать?

Евгения бледно, как во сне, улыбнулась, отбросив все колебания.

«Я уберу ее, — подбадривала она себя. — И мне станет хорошо… Я ее…»

Она вышла на кухню, немеющими руками разорвала тетрадь. Помедлив, поднесла спичку.

Покрытая кафелем стенка вдруг качнулась, вспыхнула в воображении, как голубой экран. Евгения застонала сквозь стиснутые зубы. Этому никогда не будет конца…

На блестящую эмаль печи хлопьями оседал пепел. Стенка опять качнулась, и отблески огня затрепетали на ней… Маленькая девочка и молодая женщина шли чуть поодаль одна от другой. Девочка порывалась побежать, а женщина все сдерживала ее. На девочке было голубое платьице, русая косичка спадала на белый воротник. Ее мама (так Евгения подумала) была коротко острижена.

Женщина что-то сказала девочке, и та послушно остановилась. Евгения обратила внимание, как похожи девочка и ее… Не короткая прическа, а черный траурный платок стягивал голову женщины.

Евгения побледнела в страшной догадке.

Она стояли на том самом месте, где она последний раз видела Вячеслава. Волны уже тихо плескались, прибивая к берегу венок полевых цветов.

«Нет, нет! — готова была закричать Евгения. — Он живой».

Они ничуть не сомневалась, что видит жену Вячеслава и его дочь. По женской логике следовало бы смотреть на вдову, а Евгения не сводила глаз с девочки. Та знакомо щурила ярко голубые глаза, горестно изогнув бархатные шнурочки бровей.

Девочка первой протянула матери руку, уводя дальше. Тоненькая косичка колыхнулась последний раз, когда девочка обернулась на скромный венок.

Евгения дрожала, закрыв глаза ладонями. Ее нестерпимо потянуло в тоннель. В ту самую переходную галерею, где всегда прохладно.

Она никогда не боялась одиночества. Но теперь, покуда закрыты глаза, Евгению обуял страх… Она надеялась на ободряющий голос. Но самый громкий ее «советчик» теперь был нем…

— Я себя презираю, — выдавила Евгения пересохшими губами.

Она явственно ощутила, как беспощадно царапнуло в груди. Евгения отняла руки, и сердце ее… остановилось. Все вытекло из него, неведомо как иссякло.

Она опустилась на стул, безразличная ко всему. Нагретый воздух показался ей сыпуче-слюдяным, потрескивающим, как разряды тока.

«Мне все равно, — обреченно шептала Евгения. — Все равно». Она пыталась заснуть, но голова безвольно опускалась. Пойти и лечь не хватало сил.

…Евгения не знала, сколько времени пробыла в забытьи. Ей казалось, что очень долго, но пепел, когда она разворошила его, еще хранил тепло. Она стряхнула пальцы и неожиданно средь мертвой тиши услыхала завывание ветра, как будто неистовые порывы сотрясали перекрытия над головой. Но ураган не испугал ее. Едва слабел натиск ветра, она тихо, но требовательно просила:

— Сильнее, еще сильнее.

Евгения почти упивалась охватившим ее азартом, ощущая, как что-то липучее, нехорошее сползает с нее, как сползает омертвевшая кожа.

Внезапно всё оборвалось. Евгения вскочила и в необъяснимом порыве покаянно вскинула голову.

— Не забуду… Никогда…

По кафелю скользнули застывшие было лучи. Привычный гам двора ворвался в квартиру. Но Евгения опять отрешилась ото всего. В груди словно били упругие ключи. Сердце ее наполнялось вновь. Она не смела пошевелиться… Рождалось новое, еще очень слабое и неокрепшее. Евгения с надеждой обратилась к нему, и оно, трепетное, ранимое, сказало ей то же, что говорил Вячеслав.

Она так и сидела бы смиренно, если бы не странный звук.

Вначале Евгении показалось, что это кричит раненая птица. Но прислушавшись, угадала слабый скрип уключин.

Прямо перед собой она увидела полоску берега, синеву воды, отражавшую, подобно множеству зеркалец, полуденное солнце, шлюпку. Двое ребят в алых галстуках слабо гребли веслами.

Недоумение Евгении сменилось догадкой. Это о них беспокоился Вячеслав. Тогда… на волшебной лавочке, открыл он ей свою тайну.

С неведомой прежде озабоченностью следила она за незнакомыми мальчишками… Рубашки, шортики. А на голове?

Ребята налегли на весла, и лодка вот-вот должна была скрыться.

— Пана-а-мки! — сорвалась с места Евгения. — Наденьте пана-а-мки!

Она распахнула окно. Раскаленный воздух плеснул в лицо нестерпимым жаром. Зажмурившись, Евгения увидела себя: маленькую, растрепанную, бессильную что-либо изменить, как бессильно было предотвратить ночь пылающее, неотвратимо бегущее к закату солнце…

1978

Глубокие броды