Да, нет, возможно

Глава тридцать первая. Джейми

Я даже не уверен, что спал сегодня. В голове туман, кажется, вместо мозгов у меня вата.

Все события прошлой ночи слились в непонятное размытое пятно. Я едва помню, как добрался домой после праздника. На столике у кровати лежит круассан: наверное, его оставила, перед тем как утром уйти, бабушка. Бумер свернулся клубком у меня в ногах. За ночь он ни разу не отошел от моей кровати.

Лицо у меня болит, потому что все это время я плакал. По-моему, мне ни разу со времени дедушкиной смерти не приходилось столько плакать. Говорят, слезы помогают. Они то ли токсины выводят, то ли выработку эндорфинов запускают, то ли дают новые силы, то ли еще что. Никаких новых сил я не чувствую. У меня едва хватает энергии просто поднять телефон с тумбочки.

Столько сообщений, как сегодня, я никогда в жизни не видел. От Нолана, от друзей по лагерю, от сестры Фелипе, от Питера, это парень, с которым мы познакомились на академическом Кубке. Тридцать шесть сообщений в общем чате с Дрю и Фелипе. Мне написали буквально все. Кроме Майи.

И папка входящих продолжает пополняться. Очередное сообщение приходит от Элисон, нашего стажера из штаб-квартиры: «Про вас с Майей написали на Buzzfeed!!!! » Ниже идет ссылка, но мне не нужно даже нажимать на нее: все ясно и по заголовку. «Двое подростков нашли любовь, работая на кандидата от Демократической партии. Это слишком мило». На заглушке – снимок, сделанный Мэдди. Снимок нас с Майей.

Я разворачиваю телефон экраном вниз и ставлю его на зарядку.

Поверить не могу. Вот все это. Совместная работа на штаб и кампанию, наша дружба, все, на что я так по-глупому надеялся. Мне-то казалось, эта история закончится как в кино. Правда. Застенчивый паренек встречает девушку своей мечты, и она отвечает ему взаимностью. Майя же сказала, что ей хотелось меня поцеловать. И было ведь сердечко, которое она нарисовала на моей руке глазурью. Это был самый романтичный момент в моей жизни. Трудно поверить, что это случилось только вчера. Двенадцать часов назад. У меня на запястье до сих пор остатки глазури. От сердечка уже ничего не осталось, только пара шоколадных пятен, что довольно символично.

Еще и восьми нет, когда мама стучит в дверь, но какая разница? Я уже столько часов не сплю.

– Привет. Я принесла бейглы с праздника, – говорит она, опуская тарелку на столик рядом с нетронутым круассаном. Потом сгоняет Бумера с кровати и садится на его место. – Как ты себя чувствуешь, солнышко?

Я рычу в подушку.

– Не лучший в жизни вечер, да?

В этом-то и подвох. Бо́льшая часть вечера удалась. Даже не так – вечер был потрясающий. Музыка, хора, тост. И Майя. Она сказала, я ей нравлюсь. И ее голова так удобно лежала у меня под подбородком, когда мы танцевали вместе.

А потом все разрушила одна фотография. Одна-единственная.

– Хочешь об этом поговорить? – спрашивает мама.

Я медленно сажусь и потираю глаза.

– Не очень.

Все было в порядке. В порядке.

Да, история со снимком вышла странная. Конечно, я злюсь на Мэдди за то, что она следила за нами из кустов (или откуда она там за нами следила), и на Гейба, который выложил фото в Сеть (это вообще никуда не годится). Но Майя просто как с ума сошла. Я никогда не видел ее такой бледной. Сначала она даже говорить не могла. Помню, какое у нее было лицо, когда она читала комментарии: словно само то, что люди о нас узнают, для нее смерти подобно. Н-да. Просто великолепно. Так же здорово, как когда она сказала: «Мы не можем быть вместе. Никогда». Да еще таким тоном, как будто мне давно следовало это понять. Как будто это очевидно.

Класс. Наверное, у меня галлюцинации.

Мама придвигается ближе и кладет руки мне на плечи.

– Милый, поговори со мной.

Не знаю, что она хочет услышать. Что мое сердце разбито? Что я чувствую себя ужасно? Что мне следовало знать: все это слишком хорошо и не может быть правдой? Может, Майя и испытывала ко мне какие-то чувства, но их было, очевидно, недостаточно. Если бы мы оказались на месте друг друга, я все сделал бы, лишь бы у нас получилось. Все. Я продолжал бы бороться, каким бы сложным ни был разговор.

Мама смотрит на меня так, что у меня снова сжимается горло.

– Эй, – говорит она, крепко обнимая меня. – Тише.

И треплет по волосам, как в детстве, когда мне было восемь. Конечно, у меня тут же снова льются слезы. В итоге я с трудом могу говорить:

– Я ведь люблю ее.

– Знаю, милый.

– И я сказал ей об этом, как ты и советовала. Сказал, что чувствую. – Я останавливаюсь, чтобы перевести дух. – Никогда и никому я такого не говорил.

– И она не обрадовалась?

– Сперва мне показалось, что обрадовалась. – Я выпрямляюсь и промокаю глаза тыльной стороной ладони. – Она сказала, я ей нравлюсь. И кажется, боялась признаться родителям, но… не знаю. По ее словам нельзя было понять, что это важный момент. – У меня снова пережимает горло. – А потом Гейб выложил это дурацкое фото, и все… рассыпалось.

– Так, во-первых, не знаю, утешит ли тебя это, но у Гейба сегодня очень тяжелое утро, потому что началось оно с нашей разъяренной бабушки. Она сейчас в штаб-квартире.

– Поделом ему. – Я снова вытираю слезы.

– Но вот что… Джейми. Эта история с ее родителями… Не знаю, насколько именно важно для семьи Майи то, что она встречается с иноверцем – или вообще с кем угодно.

Я качаю головой.

– Но если она знала, что ей нельзя встречаться с парнем, который не исповедует ислам, почему она едва меня не поцеловала? Так ведь нечестно. Не можешь ни с кем встречаться – я понимаю. Не хочешь – тоже. Не можешь встречаться с человеком другой веры и не хочешь этого делать – тоже вполне объяснимо. Но если твой лучший друг признается тебе в любви, нельзя вести себя так, будто ты уже его девушка, нельзя останавливаться в полушаге от поцелуя, а потом отворачиваться и говорить, что все это было ошибкой.

– Мне так жаль, солнышко. Мне правда жаль.

– Да ну и ладно. – Я стираю с запястья остатки шоколада. Несколько крошек падает на простыню. Но я слишком устал, чтобы об этом беспокоиться.

– Не ладно, – возражает мама. – Послушай. Мне сейчас нужно уехать – забрать украшения у организатора праздника, – но потом я весь день буду дома. Давай что-нибудь придумаем. Ты, я и Софи. – Она наклоняется вперед и сжимает мне щеки. – Мы это преодолеем. Обещаю. И кстати…

Я нерешительно поднимаю на нее глаза.

– Ты должен собой гордиться, – продолжает мама. – Посмотри, как многого ты добился. Твоя речь. Твоя работа по защите прав. Твоя смелость – без нее ты не признался бы Майе в своих чувствах. Это было очень смело.

– Сейчас мне так не кажется.

– А зря. Джейми, я знаю, ты считаешь себя этаким неловким парнишкой, который никогда не знает, что сказать, и вечно все портит…

– Негативный внутренний диалог, да-да…

Мама устало улыбается.

– Я не буду даже продолжать. Но хочу задать один вопрос.

– Давай.

– Почему ты считаешь себя странным и неловким?

– В каком смысле?

– У тебя есть доказательства этому? Почему ты думаешь, будто все портишь?

– Ну… – Я смотрю на нее. – Например… меня стошнило на твоего начальника.

– Было такое. Но посмотри, сколько вокруг людей, на которых тебя не стошнило.

– Довольно низкая планка того, что можно считать успехом.

– Просто пойми: ты сам это придумал. Именно ты выбираешь моменты, которые следует запомнить. Почему одно-единственное собеседование должно стать решающим? Может, у тебя утро не задалось. Может, ты за завтраком съел что-то не то. Что угодно могло случиться! Посмотри, чего ты с тех пор добился. Агитация, ролики, тост. Тост был потрясающий, позволь напомнить.

– Потрясающий? Ну да…

– Вот ты и улыбаешься. – Мама треплет меня по щеке. – Потому что знаешь: ты всех сделал.

– Ладно. – Я закатываю глаза. – Я всех сделал. Потому что я прирожденный оратор, который воодушевляет толпы и которого никогда не тошнит на других людей. Довольна?

– Верно, – твердо говорит мама. – Воодушевляешь. И да, довольна.

Мне не хочется плакать. По-моему, у меня уже мышцы в глазах не могут больше сокращаться. Но пара слез все равно катится по щекам.

– Я люблю тебя, мам, – выдавливаю я.

Она целует меня в лоб.

– И я тебя.

Когда она уходит, Бумер убегает следом за ней, а меня оставляют последние силы. Но стоит мне упасть на подушку, как телефон жужжит, оповещая о новом сообщении. И еще раз. Я снимаю его с зарядки, сердце колотится где-то в горле…

Это бабушка. Ну конечно. Не то чтобы я ждал…

Ну да.

Бабушка: Привет, солнце! Хотела сказать тебе, что некая фотография уже исчезла из аккаунта Россума! Всего-то и нужно было, что пригрозить удалить все, что касается избирательной кампании, с моей личной страницы. Твой двоюродный брат сразу проникся осознанием важности момента. Оказывается, через два дня выборы, к которым он хотел привлечь внимание. Кто бы мог подумать. Сейчас я пишу письма на Buzzfeed, Hypable и Upworthy

Я кидаю телефон под подушку. Боже. Этот снимок уже и до Upworthy добрался? И до Hypable?

В дверь стучат.

– Пусти-и, – по-утреннему хрипло требует Софи.

Я сажусь, скрестив ноги, и зеваю.

– Не заперто.

В дверях появляется Софи в пижамных штанах и топе, на части волос еще держится укладка для бат-мицвы, на части отпечаталась подушка. Под мышкой у нее открытая картонная коробка.

– Папа прислал вафли, – говорит она. – Их доставили за ночь. Стоило все это миллион, наверное. Держи. – Она ставит коробку на кровать у моих ног, потом падает рядом с ней. – Нужно их съесть, что ли. Или типа того.

– Мне нравятся вафли. – Я беру две упаковки, одну передаю Софи, потом опускаю коробку на пол. Софи хмуро смотрит на свою вафлю.

Так. Пора собраться. Моя сестра явно свалилась в то мрачное настроение, которое наступает после бат-мицвы. А значит, заслуживает любящего старшего брата, а не рыдающую размазню.

– Ну как, что-нибудь изменилось? – спрашиваю я. – Ты теперь взрослая женщина…

– Заткнись. Что там у вас с Майей?

У меня сердце уходит в пятки.

– Нам необязательно об этом говорить.

– Ну уж нет. Я проснулась в непотребную рань утром после бат-мицвы и принесла тебе вафли. Рассказать мне все – меньшее, что ты можешь сделать после такого подвига. Мама молчит.

– Там нечего рассказывать.

Софи смотрит на меня уничижительно.

– Значит, ты не провел последний час вечеринки в мою честь, прячась в маминой машине?

– Прости. Я не хотел…

– Джейми! Я не против! Но я волнуюсь. И пытаюсь поддержать тебя.

– Это так не работает. Ты – младшая сестра, я – старший брат. Это мне полагается тебя поддерживать. К тому же это была вечеринка в твою честь, а я все испортил…

– Ты ничего не испортил. – Софи придвигается ближе. – Заткнись и расскажи уже, что произошло.

– Тебе не кажется, что я не могу выполнить эти две просьбы одновременно?

Она пихает меня.

– Я начну: вы с Майей поцеловались…

– Нет! Мы не целовались. Просто так кажется.

– Ладно. Вы почти поцеловались.

– А Мэдди в этот момент нас сфотографировала. Я ее не видел.

– Она ужасно расстроена, – сообщает Софи. – Вчера она заметила, что Гейб тебя ищет, и пошла за ним на улицу. Ты правда нравишься ей, Джейми.