Художник моего тела

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Олин

– Настоящее –

Вчера на моем телефоне не хватило заряда, чтобы дозвониться до Гилберта Кларка.

Сколько бы я ни умоляла его соединить меня с ним, все попытки были тщетны.

Теперь, когда мне нужно было побыть одной, эта чертова штуковина не переставала звонить.

Этим утром я пошла на работу.

Я припарковала хэтчбек Гила в нескольких кварталах от моего офиса и дошла до работы пешком, при этом на меня не напали и не похитили. Я сделала вид, что это совершенно обычный день, хотя мои нервы были на пределе.

Я удалила со своего телефона новостное приложение, не в силах справиться с регулярными обновлениями о нарисованных убийствах. Я нацепила профессиональную улыбку, и «Status Enterprises» окружил меня повседневной толпой сотрудников, готовящихся к долгому дню. Я притворялась, что все нормально — что у меня есть парень с обычными секретами, что моя история любви достойна сказок.

Когда в моей кабинке за обедом появилась Шеннон, я рассыпалась в извинениях за бардак, в который превратилась моя жизнь. Я поблагодарила ее за предоставленную возможность трудоустройства и пообещала, что больше ее не подведу.

Она обняла меня, когда мой измученный, сдавленный слезами голос дрогнул, и я возненавидела себя за свою слабость.

За смятение.

За свое ноющее, разбитое сердце, подозревающее худшее, что можно только заподозрить в человеке.

Я не могла перестать думать о грязных ботинках Гила одиннадцатого размера.

Не могла перестать объединять факты от его исчезновения до необычного употребления водки и окутанных ночью признаний.

Внутри меня творилось настоящее бедствие — я совершенно запуталась и устала, делая все возможное, чтобы ухватиться за ответ, который придал бы смысл лабиринту, в который меня втянули.

Снаружи я сидела в своей кабинке, отвечала на электронные письма и звонки. Я казалась идеальной сотрудницей, выполняющей работу, за которую ей платили.

Мне удавалось занять себя до обеда.

Держаться подальше от Google и перестать придумывать истории без фактов. Но когда я поднялась на лифте в кафе на втором этаже, то совершила большую ошибку, проверив свой телефон.

Десять пропущенных звонков от Гила.

Первый всего через несколько минут после того, как я от него ушла— как будто он почувствовал, что меня больше нет в его доме.

Я подумывала перезвонить ему, но понятия не имела, что сказать. Прошлой ночью он вывалил на меня свои трудности без каких-либо конкретных объяснений, что все это значит. Мне нужно было время, чтобы понять — или, по крайней мере, попытаться. Мне нужно было пространство, чтобы прочистить мозги, прежде чем я смогу вести дальнейший разговор, который не в силах расшифровать.

Гил может быть убийцей, а может и нет. Его могут шантажировать, а могут и не заставлять делать то, что он ненавидит. У него в прошлом может иметься трагическая тайна, объясняющая все происходящее, но может, ничего такого и нет.

Единственное, что помогло бы нам выбраться из этого бардака, это правда. Горькая, жестокая правда, безо всяких недомолвок.

И я не думала, что он к ней готов. Не думала, что у него хватит сил рассказать мне, что он спрятал во второй спальне, где был прошлой ночью, и почему исчез в то же время, когда пропали две девушки.

А если он не был готов об этом говорить... я определенно не была готова слушать.

От одной мысли о том, что мои подозрения хоть чуточку верны, у меня сжалось сердце и ушло в пятки.

Не выключая вибрацию телефона, я заставила себя съесть сэндвич с салатом. С бурлящим желудком бороться было тяжело, хотя у меня кружилась голова от голода.

Избегая взглядов коллег по работе и не желая общаться, я открыла интернет-браузер и провалилась в кроличью нору новостных сайтов и расследований убийств.

С трясущимися руками и колотящимся сердцем я прочитала новые подробности о последнем убийстве, просмотрела гипотезы и изучила возможные описания от так называемых свидетелей.

Расплывчатым описанием был мужчина в бейсболке. Никаких отличительных черт, таких как цвет волос или татуировки. Просто мужская фигура.

Гил никогда в жизни не носил бейсболку.

Было ли это просто маскировкой или его гардероб — это еще одна вещь, о которой я ничего не знала?

«Ты так мало знаешь...»

Я стиснула зубы.

«Я знаю его сердце. Это не меняется».

Вздохнув, я провела большим пальцем по фотографии убитой прошлой ночью девушки, по нарисованными на ее безжизненном бедре линям художественных теней и вкраплениям колокольчиков.

«Уверена? Сердца могут меняться. Сердца могут маскироваться под чужие».

Покачав головой, я закрыла телефон и сунула его в сумку. Он казался в тысячу раз тяжелее обычного, когда я выбросила остатки обеда и вернулась к работе.

* * *

Рабочий день закончился.

Сотрудники медленно покидали здание, направляясь домой к любимым.

Мне буквально некуда было идти.

В моей квартире было небезопасно. Гил был небезопасен. Не стоило ожидать, что Джастин будет со мной нянчиться.

Я не знала, куда идти, и у меня все еще было недостаточно информации.

И раздобыть мне ее нужно было быстро, чтобы я могла решить, чему доверять: своему сердцу или разуму.

Мое сердце призывало меня вернуться к Гилу и рассказать ему о своих чувствах. Создать лояльную, полностью благоприятную обстановку, в которой он мог бы поделиться всеми своими откровениями. Но мой разум проклинал меня за то, что я такая тупая идиотка. Хотел вызвать полицию. Воспользоваться карточкой, данной женщиной-офицером, и попросить совета извне.

И поскольку оба варианта были непрактичны, мне пришлось положиться на себя, чтобы принять правильное, осознанное решение. Точно так же, как мне приходилось полагаться на себя в детстве, когда я готовила, убирала и училась. Единственный урок, который преподали мне мои родители: независимость — это тяжело и одиноко, но это означает, что ты сильна независимо от ситуации.

Когда из офиса ушел последний сотрудник, я склонилась над клавиатурой.

Я ввела все возможные параметры. Я читала статьи в Интернете и изучала факты.

Гилберт Кларк.

Убитые девушки.

Предыдущие убийства в Бирмингеме.

Карты лесов и парков, где были найдены жертвы.

Магазины красок для тела.

Другие художники бодиарта в Англии.

Плохая репутация «Совершенной лжи», хорошие отзывы прессы, негативные рецензии, восторженные отклики.

Я старательно изучала всё, взамен получая бешено колотящийся от разочарования пульс и головную боль от замешательства.

Ничто не намекало на то, что здесь может быть замешан Гил.

Чем дольше я торчала в Интернете, тем больше ненавидела себя за сомнения.

Я так сильно хотела довериться своему сердцу. Хотела набраться храбрости, чтобы вернуться к Гилу и прямо спросить его, где он был прошлой ночью. Почему он исчез во второй раз. Почему он бродил по тем зарослям. Почему инстинкты подсказывали мне, что в его жизни было нечто большее, чем он мне рассказал. Больше тьмы. Больше боли. Больше греха.

Но все, о чем я могла думать, это его грязные ботинки.

Одиннадцатого размера.

Такие же, как у убийцы.

Мне нужно было больше времени.

Времени вдали от всех.

Воспользовавшись лифтом, я ушла с работы через черный ход на случай, если Гил, как и в прошлый раз, будет ждать меня в фойе. Выйдя на узкие улочки, я спрятала свои темно-русые волосы под серый шарф.

Засунув руки в карманы блейзера, я влилась в поток спешащих с работы пешеходов и направилась из рабочего района в более вычурную часть города. Где на углах улиц располагались маленькие театры, а фонарные столбы украшали плакаты с изображением талантливых танцоров.

Войдя в помещение, где я занималась своим искусством до переезда в Лондон, я изо всех сил старалась не расплакаться.

Я скучала по танцам.

Скучала по запаху затхлых кинотеатров и бумажных афиш.

Я скучала по Гилу, даже когда от него пряталась.

Дневная танцевальная репетиция для штатных сотрудников закончилась, и, похоже, сегодня вечером никаких внеклассных занятий не проводилось, поэтому я проскользнула в студию, где меня когда-то заметила Лондонская танцевальная труппа. В поту и слезах я летала на эндорфиновом кайфе в комнатах, которые выглядели совершенно одинаково.

Зеркала и деревянный пол, простая сцена для балерины.

Мне здесь больше не место.

Несчастный случай лишил меня этого права.

За моей спиной щелкнул замок; меня объяла тягостная тишина помещения.

Закрыв глаза, я глубоко вдохнула.

На глаза навернулись слезы, когда в голову хлынули воспоминания о трико, балетных тапочках и сладких фортепианных нотах.

Здесь я была в безопасности, потому что никто не ожидал, что я приду. Те, кто раньше знал меня, привыкли к моему отсутствию, а тем, кто не знал, никогда и в голову не придет, что значила для меня каждая танцевальная студия — где бы они ни находились.

Бросив на табурет у пианино сумочку, я скинула туфли на каблуках и положила телефон с выключенным звуком на полированный инструмент с клавишами из слоновой кости.

Еще десять пропущенных звонков от Гила с обеда.

Еще десять раз я не ответила, потому что понятия не имела, что сказать.

Я хотела, чтобы он все мне рассказал.

Но я была слишком в него влюблена, чтобы услышать правду.

Невиновен.

Виновен.

И то, и другое сопровождалось заморочками, вынести которые у меня не хватило сил.

Балансируя на носочках, я развернулась в одних чулках на скользком деревянном полу и закрыла глаза. Я не обратила внимания на боль в спине, в которой благодаря операциям обрела подвижность, но лишилась гибкой грации. Я стиснула зубы от стеснения и ограниченности украденных движений. Вокруг меня шептались музыкальные ноты, и я танцевала...одна.

Я скользила и кружилась, поднимая руки, как бесполезные крылья.

Меня вновь нашло мое детство, как это часто случалось, когда я освобождалась от взрослой жизни. Я вспомнила одиночество в обществе родителей, которым на самом деле было все равно. Я купалась в счастье, зная, что любовь Гила с лихвой компенсирует мне любую пропавшую или отсутствующую семью. Мои руки сами собой раскрылись, чтобы обнять парня, которому принадлежала моя душа. Музыка в моих венах зазвучала громче, быстрее, и я откликнулась на ее призыв.

Я взметнулась в воздух, выполнив движение, доведенное мною до совершенства. Больше всего я любила большой прыжок в воздухе. Я обнаружила, что это очень просто. Так легко перепрыгнуть с одной ноги на другую и сделать шпагат в самой высокой точке.

Мой учитель и работодатель говорили, что в полете никто не может выгибаться так сильно, как я.

Не открывая глаз, я заново переживала ощущение того, что я невероятно хороша в чем-то, не требующем навыков или повторения — это был просто дар. Дар моего тела. Цель моей души. Замысел моей жизни.

Но, в отличие от сотен других случаев, я не приземлилась невесомо и элегантно. Мне не удалось оттолкнуться и взлететь. У меня больше не было этого бесценного дара.