Художник моего тела

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Олин

– Наши дни –

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что мы оба должны заплатить?

Мой вопрос повис в воздухе, когда я ступила на склад Гила. Он привез нас сюда на маленьком хэтчбеке, видавшем лучшие времена, с потрескавшейся белой краской и порванной обивкой. От него не пахло, не было никаких признаков регулярного использования.

Я держала язык за зубами всю дорогу.

Он не дал мне взять одежду и не спросил, нужно ли мне проверить квартиру. Он просто затащил меня в свою потрепанную машину и увез в то же место, откуда выгнал два дня назад.

Я пыталась быть рациональной.

Я пыталась быть терпеливой.

Но у меня кончается самообладание.

Гил не ответил на мой вопрос, двигаясь по просторному помещению тяжелыми шагами. Он выглядел сердитым. Злился на то, что я вернулась в его пространство.

Что ж, нас стало двое.

Самообладание, которое мне вдалбливал мой учитель танцев, немного пошатнулось. Мое самообладание, благодаря которому никто никогда не знал, насколько я одинока, пошатнулось.

Гил хотел меня.

Это было неоспоримо.

Гил защитит меня.

Это было проверено на практике.

Но... когда дело доходило до того, чтобы просветить меня о том, что происходит в его жизни, он всегда был хитрым. Ему всегда требовался аргумент, чтобы быть честным. Мне всегда приходилось давить и добиваться ответов.

Если бы я только надавила сильнее, когда он расстался со мной, мы могли бы спасти то, что он сломал.

Не позволяй ему скрывать секреты в этот раз, О.

Он закроется.

Исчезнет.

Снова.

Преследуя его, моя решимость не позволить ему разрушить нашу вторую попытку превозмогла потребность быть внимательным к его боли.

— Гил... ты не можешь просто притащить меня сюда, а потом игнорировать, понимаешь?

Он продолжал идти, его плечи сгорбились, как будто мой выговор причинил ему физическую боль.

— Гил. — Я побежала за ним трусцой, щелкая каблуками при каждом изящном шаге. Моя юбка в полоску была не совсем предназначена для быстрых шагов. — Ты не можешь этого избежать. Я заслуживаю объяснений.

Его руки сжались в кулаки, когда он остановился возле металлического шкафа, в котором стояли бутылочки с краской. Радуга цвета; все они ждали, когда их нанесут на кожу какой-нибудь женщины и сфотографируют.

Мне не понравились кисти в стеклянных банках. Мне не нравились свежие губки или аккуратные насадки его воздушного пистолета. Мне не нравилось ничего, связанного с его искусством, потому что мне было очень больно от того, что он превратился в чрезвычайно талантливого человека после того, как поделился со мной первыми зачатками этого таланта.

Никто больше не знал.

А я была слишком глупа, чтобы понять, насколько это было важно для него.

Мое разочарование переросло в нечто с более острыми когтями. Гнев, с которым я не справилась, вернулся. Гнев, который поселился глубоко внутри, метался, причинял боль, требовал ответов, которые я никогда не могла получить.

Гил украл мое сердце еще в молодости, но на этот раз он украл и мое тело. Он показал мне, как хорошо нам было вместе. Насколько глубока была наша похоть и тоска, но он просто захлопнул дверь перед моим носом.

В буквальном смысле!

— Ты мастер причинять мне боль в последние дни, Гил, — прошептала я застывшими, снежными словами. — Но я уже не молода и не собираюсь позволять своему разуму буйствовать от удивления — не так, как когда ты отверг меня в школе. Я отказываюсь лгать себе, как тогда... постоянно верить, что ты вернешься. Знаешь ли ты, какую пустоту я чувствовала, когда проходили месяцы, а ты не возвращался? Как трудно было быть честной и признать, что я тебе просто надоела? Я постоянно придумывала тебе оправдания: может, твоему отцу понадобилась помощь в семейном бизнесе? Может, у тебя внезапно не осталось времени на девственниц, когда в соседней комнате жили шлюхи. Это сломало меня, Гил, и я отказываюсь позволить тебе сломать...

— Не надо. — Его глаза метнулись к моим. — Не смей, блядь. Это то, что ты обо мне думаешь?

Я беспомощно пожала плечами.

— Что? Что ты спал со шлюхами? Это был один сценарий.

— Были и другие? — Его ноздри раздувались.

— Их было много. Некоторые лучше, некоторые хуже. — Я позволила правде стать моим оружием. — Отсутствие ответов приводит к ужасным выводам. Ты ничего мне не дал, и я подумала о худшем. А теперь ты делаешь то же самое, и все, о чем я могу думать, — это ужасные, жуткие вещи. Мой разум снова придумывает болезненные гипотезы.

Его плечи напряглись, на лице отразилось отчаяние.

— Твои выводы будут лучше любой правды, которую я могу тебе дать. Я бы предпочел, чтобы ты думала обо мне самое худшее, чем узнала, на что я действительно способен.

Я замолчала.

— Все не может быть так плохо.

Он засмеялся, его тон был пустым.

— Все гораздо хуже.

— Ну... — Я медленно двинулась к нему, скрывая свою боль. — Позволь мне быть судьей. Скажи мне, и я помогу, чем смогу.

Он поднял руку, пытаясь не дать мне приблизиться к нему.

— Ты не можешь помочь с этим, Олин. Никто не может.

— Это не тебе решать.

— Мне. И я так и делаю. — Он провел рукой по губам, его глаза сузились в досаде. — Ты даже не должна быть здесь. Я не знаю, о чем я думал, возвращая тебя.

— Тогда позволь мне пойти домой. — Я скрестила руки. — Я вполне способна защитить себя...

— Ты не уйдешь.

— Ты не можешь держать меня здесь против моей воли.

Гил шагнул ко мне, его мощное присутствие выбило воздух из моих легких. — Я могу, если это означает, что ты останешься в безопасности.

— В безопасности? — Я моргнула, глядя в угрожающие зеленые глаза. — Как ты собираешься обезопасить меня, когда этот засранец был здесь? Он, вероятно, избивал тебя в этой самой комнате. Ты не сможешь обеспечить мою безопасность, если не поднимешь на него руку.

В его взгляде мелькнуло и исчезло что-то болезненное.

— Ты не знаешь, что говоришь. — Его брови нахмурились, и на лицо легла тень. — Ты не знаешь, во что ты ввязалась. — Его собственный гнев вышел из-под контроля, повысив его холодный голос до уровня метели. — Зачем ты увидела мою рекламу, а? Почему ты не могла держаться подальше? Остаться далеко от меня — забытой частичкой моего прошлого? Тогда ему было бы все равно. Я бы не ходил по этому чертову узкому тросу.

—Ты не можешь винить меня за то, что я нашла тебя. В жизни случаются загадочные...

— Жизнь — это самое трудное, что можно вынести. А ты... — Его грудь поднималась и опускалась, как будто он задыхался в попытке сделать полноценный вдох. — Ты делала ее намного лучше, когда мы были моложе. Но сейчас... ты делаешь все в тысячу раз хуже.

Мое сердце разбилось, кровоточа сквозь трещины.

— Это не входит в мои замыслы, Гил. Я пытаюсь помочь...

— А я пытаюсь уберечь тебя! Разве ты не можешь позволить мне делать это, раз уж я чертовски бесполезен во всем остальном?

Его крик эхом разнесся по складу, клокоча от ярости.

Он ущипнул себя за переносицу, склонив голову.

— Послушай, мне очень жаль. Я...

— Все в порядке, — я вздохнула. — Не знаю, почему я ожидала, что ты наконец-то доверишься мне.

Его глаза вспыхнули.

— Что это значит?

— Это значит, что ты никогда не рассказывал мне ничего в прошлом, так почему бы тебе начать сейчас? — Я не обращала внимания на то, как капает, капает, капает мое кровоточащее сердце.

Мы ходили по кругу.

Гил смотрел на землю, фактически отгораживаясь от меня.

Может, он и был талантлив в работе с кистью, но он также был талантлив в том, чтобы держать людей на расстоянии. Ледник, который отказывался таять или уступать.

Обойдя его, я взяла с металлической полки бутылку с краской. Его внимание последовало за мной, сосредоточившись на моих руках, когда я перекатывала темно-синюю краску слева направо.

— Ты можешь хотя бы рассказать мне о телефонных звонках? — Я подняла глаза, поймав его взгляд, когда медленно откручивала крышку.

— Телефонных звонках? — Гил нахмурился, достаточно отвлеченный моей, казалось бы, несвязанной темой.

— Те, на которые ты отвечал, когда отказался дать мне работу. В тот вечер, когда Джастин спорил от моего имени.

Гнев вспыхнул в его взгляде, он зарычал:

— Просто телефонный звонок.

— Я не думаю, что это был просто звонок. — Нанеся синее пятно на кончики пальцев, я потерла их друг о друга, размазывая пигмент. — Это заставило тебя передумать и нарисовать меня.

— Я решил, что мне нужны деньги.

— Деньги для шантажа. — Мои пальцы продолжали размазывать краску, в животе у меня бурлило. Я была рада, что мне есть на чем сосредоточиться, а не замерзать на холоде от Гила.

— Перестань пытаться соединить точки, которых нет, Олин. — Он не сводил с меня глаз, словно ненавидел, что я прикасаюсь к его вещам.

— Я думаю, что связь есть. — Я подняла голову, изучая, как близко я была к тому, чтобы подтолкнуть его к краю.

Надавить сильнее.

Заслужить ответы.

Быть готовой бежать, если он сорвется.

— Неважно, что ты думаешь. — Его тело вибрировало от напряжения, а в глазах теплилась слабая искорка похоти. Вожделение к моим рукам, когда я выгибала запястья и танцевала в воздухе перепачканными синевой пальцами.

Он достаточно наблюдал за мной, когда мы были моложе, и мои танцы были для него прелюдией. Тяжелый фокус, эротическая цель его желания.

Танцуя для него, я окуналась в свет запретных, греховных вещей.

Мой живот подпрыгнул, когда Гил втянул воздух, не в силах оторвать взгляд от моих разукрашенных рук.

— А телефонный звонок, который прервал наш первый поцелуй? — Я коснулась рукава своей кремовой блузки пальцами с синими кончиками, переключая тему, ставя на себе метку. — Это тоже было неважно?

Его челюсть сомкнулась, когда горячее желание охватило нас. Чувственность внезапно переплелась с разочарованием.

— Это вопрос с подвохом, — проворчал он.

— Как это вопрос с подвохом?

— Если я говорю, что это было неважно, значит, наш поцелуй выглядит так, будто он ничего не значил. Но если я скажу, что это был самый важный телефонный звонок в моей жизни, тогда ты будешь оправдана в том, что затронула эту тему.

Я мягко улыбнулась, даже когда мое сердце упало.

— Так что же? Наш поцелуй что-то значил? Или это была просто ошибка? — У меня закончились краски. Я не хотела прекращать соблазнять его и разрушать. Схватив бутылку, я вылила лужицу насыщенного королевского синего цвета себе на ладонь.

Я с готовностью совершала акт вандализма в отношении собственной одежды, когда у меня не было свободных средств, чтобы купить еще. Жажда прикоснуться к его краске. Владеть ею, как он. Чтобы доказать, что то, что он ценил, можно заимствовать, пробовать, брать.

И через все это Гил застыл, как охотник. Охотник, который очень хотел бы наброситься.

Быстро растущая между нами потребность подталкивала меня к безрассудству.

Его голос был хриплым от страсти.

— Я не могу на это ответить.

— Можешь.

— Нет, не могу, — он застонал, глядя, как краска медленно сочится сквозь мои пальцы.