На краю надежды

Глава 26 — Дима

Утро. Открываю глаза и дёргаюсь слегка. На моем плече лежит она, моя девочка. Её волосы щекочут нос, но я только рад этому. Молю высшие силы замкнуть эти два оставшихся дня в кольцо. Только, чтоб этот аромат, тепло и нежность её кожи больше никогда меня не покидали. Касаюсь губами ее лба. Она недовольно мурчит. Окаймляю ее руками, встав на локти. Склоняю голову к ее щеке, касаюсь губами и медленно движусь вниз. Дыхание Милы учащается, но я знаю, что она ещё спит. Тихонько спускаюсь ещё ниже. Убираю одеяло, скрывающее ее пылающее страстью тело. Переставляю руки по бокам Милы и зависаю над её животик. Он совсем не изменился, такой же плоский с лёгким пушком на коже возле пупка. Он дорожкой спускается к ее лобку. Сейчас он скрыт в тончайших кружевных трусиках танга. Присаживаюсь рядом и просмотрю, как Мила дышит. Живот то поднимается, то опускается. Готов до скончания времён это делать.

— Все в порядке? — долетает ее голос до слуха.

— Да, — рассеянно отвечаю я, поворачивая голову в ее сторону.

Мила садится на кровати, сложив ноги по-турецки. А потом и вовсе на колени.

— А мне что-то так не кажется, — обнимает она меня за шею и целует крепко в губы.

Ее напор сильнее моего. В какой-то момент я обрываю наш поцелуй и встаю с кровати. Подхожу к окну.

«Как мило, что на нем нет решёток. Хоть три дня посмотреть на мир не через ячейки. Иллюзия свободы и внутри этой квартиры все тоже иллюзия. Сейчас я отец, но детей ещё нет. Я муж, но четыре года моя жена будет без меня.»

Эти мысли скоро задушат меня. Чувствую, как они глыбой ложатся мне на грудь. Вцепляюсь пальцами в подоконник и теперь эта глыба у меня на плечах.

— Ты чего? — охватывает меня за талию Мила.

— Не знаю, — я по-настоящему начинаю задыхаться.

— Ну-ка, садись.

Мила возвращает меня на кровать.

— Держи, — протягивает она стакан воды.

Делаю глоток, ещё и ещё, пока не выпиваю всю воду. Голова разрывается на мелкие кусочки, но дыхание наконец затихает, и я могу сконцентрироваться на лице Милы. На удивление на нем нет ни капли испуга и тревоги.

«Почему? Она больше меня не любит, ей все равно. Что?»

— Давай, давай, три вздоха и выдоха. Медленнее. Ещё медленнее.

Я следую её совету, зажмурившись как можно крепче. Аж, мушки перед глазами полетели. Это срабатывает и когда я снова смотрю на Милу, то мне ощутимо легче и реальность вроде становится чётче в плане восприятия.

«Что за бред я несу?»

— Люблю тебя.

— И я тебя. И не шути так больше, — смеётся она.

— Был бы рад. Честно сказать сам перетрухнул знатно.

— Да…, панические атаки это не шутки. Надо расслабиться.

— Есть идеи?

— Жаль алкоголя нет, — переводит она взгляд на свою сумочку, — Хотя…

— Что?

Её пальчики ныряют в мешочек — а-ля сумочка и вынимает маленький флакончик с надписью антисептик.

«Я сказал, что глаза вылетели из орбит?»

Особенно, когда она смело открывает крышку и делает микро глоток.

— Это же…

— Сам попробуй.

Мила протягивает флакон. Беру и принюхиваюсь.

— Водка?

— Отличный антисептик, — смеётся она.

Делаю глоток. Резко выдыхаю в кулак.

— Забористый у вас антисептик, жёнушка, однако.

— Что? Что ты сказал? — улыбка стекает с её лица.

Я впервые назвал её женой. У самого по телу бегут мурашки.

— Жена, жена моя, — прижимаю её к себе и страстно целую. Мы валимся на кровать, обнимаясь и ласкаясь, — Ты мой ангел-хранитель.

— Дима…, — выгибается подо мной Мила, — мой муж.

«Как же приятно это слышать.»

— Да, да, ещё… не останавливайся.

Проникаю в неё. Она громко стонет подо мной, пытаясь желанием. С той секунды я ничего не соображаю, пока не извергается внутрь неё семя.

Мы тяжело дышим, лёжа на спине. Смотрим в потолок.

— Так, что ты там говорила? Для чего нам алкоголь.

— Поиграем?

Приподнимаюсь на локтях и смотрю на неё.

— Я серьёзно.

Хмурюсь от недоверия, но киваю утвердительно.

— Знаю одну игру интересную. «Правда или действие». Давай, раз и навсегда закроем все темы, в которых у нас недомолвки.

— Ничего себе. Это прямо замашка на Вильяма Шекспира. Ну, что ж я согласен.

Сажусь на кровать по-турецки. Мила делает тоже самое.

— С правдой все ясно, но вот действие.

— Только раздевание и удовлетворение сексуальных желаний.

— Что? Я ещё не до конца удовлетворила?

— Я о тайных фантазиях. Твой ва-банк, мой ва-банк тайные сексуальные фантазии, — протягиваю ей руку, — Так что?

— Да, — пожимает она мою руку — я начну?

— Я весь во внимании, — с предвкушением чего-то эдакого улыбаюсь я.

— Правда или действие? — спрашивает она, облизывая губы.

— Ну, учитывая, что я пока ещё удовлетворён твоим телом, то правда.

— Телом? — насупливается Мила и тычет меня в коленку, — Ну, берегись тогда.

Потираю руки, смеясь.

— Что ты почувствовал, когда впервые меня увидел?

— Черт, надо было выбирать действие.

— Что? Это же простой вопрос.

— Шучу, малыш. Честно? Я не мог оторвать глаз от пола.

— От пола?

— То есть от брусчатки на мостовой. Как сейчас помню. Мы тогда вышли с парнями прошвырнуться на ночь глядя. Я увидел тебя задолго до того, как мы поравнялись. Свет фонаря высветил твою фигурку, и я… Я реально был так сражён твоей красотой, что буквально не мог смотреть на тебя от смущения. Я с трудом дышал, если честно. Зато помню какие на тебе были балетки. Нежные такие с цветочками.

— Да, я их тогда только купила.

— Какой же я идиот, что тогда выбрал Кристинку.

— А я Вову.

— До сих пор его ненавижу за то, что смотрел в твою сторону.

— Это с тех пор ты такой бешеный?

— Это второй вопрос.

— Ок, — она берет в руку флакончик с водкой.

— Э-э, нет, мать! — делаю глоток, — Моя очередь?

Мила кивает, поджимая губы. Боится, глупышка.

— Ок. Правда или действие?

— Правда.

— Ты когда-нибудь хотела Сашу в ответ?

Глазки Милы округляются, губки трясутся. А грудь колышется так часто, что сердце вот-вот выпрыгнет.

В эту же секунду прилетает звончайшая затрещина.

— Твою мать! — у меня чуть ли не искры из глаз вылетели.

Мила сама сгибается, чтобы унять боль в руке.

— Малыш, прости, — тянусь к ней.

— Не трогай меня, — рычит она, выставив руки в защитном жесте.

— Малыш, я правда не подумал. Но раз мы и правда играем в правду. Я знаю, что это… но я не мог не спросить. Это реально гложет меня.

В ее глазах стоят слезы. У меня у самого ком в горле.

— Малыш…

Мила снова выставляет руку, преграждая путь.

— Никогда, слышишь это, больной ты ублюдок. Никогда!

— Ты права. Я ублюдок. Я не должен был так себя вести с тобой.

— Правда или действие? — её голос словно напильником по ведру режет слух.

— Правда. Я заслужил это.

— Почему ты перестал приходить ко мне после восьми месяцев, как я села?

Я знаю и понимаю, что она имеет право на это вопрос. Делаю глоток водки и встаю с кровати. Подхожу к окну, ветер поднимает пыль вверх и закручивает её в вихрь.

— Мил, я…, — меня всего передёргивает о мысли о том времени, — Я не мог смотреть на то, что с тобой делало то место. Я… я испугался. Я испугался, что не смогу. Я урод, Мил, я бросил тебя. А ты здесь и не просто готова ждать меня. Я не заслуживаю этого.

Мила подходит ко мне, охватывает лицо холодными ладошками и поворачивает мою голову к себе лицом.

— В горе и радости, в болезни и здравии. Отныне и навсегда, — шмыгает она носом и целует меня в губу.

Усаживаю её себе на пояс и прижимаю спиной к стеклу.

— Люблю тебя! Люблю, — страсть охватывает нас неистовым пламенем.

В мгновение ока я внутри сладкой девочки, а она такая влажная, такая упругая. Мы движемся в унисон. Наши крики заглушают прочие звуки и нам плевать на то, что кто-то может видеть наш акт любви.

«Главное, что мы есть друг друга. Сейчас я знаю, что эта белокурая красотка навсегда со мной, а я буду с ней, чтобы не случилось. Я не имею права сплоховать. Нет, только не теперь, когда совсем скоро появятся наши детки.»

Весь следующий, нашей последний день, когда мы можем беззаботно обниматься, целоваться и радоваться, что лежим рядом и видим глаза друг друга, мы посвятили тому, что в деталях обсудили дальнейшие наши шаги. Мила ещё верит, что все может наладиться между ней и моими родителями. Ведь, наши детки, это их внуки, и я хочу в это верить. Мама все же взрослый человек и хочется надеяться на её здравый смысл, но сейчас совсем не хочется думать об этом. Обнимаю ее и целую нежно в лоб. День клонится к вечеру. Очень не хочется, чтобы он кончался, но если он не закончится, то и дня рождения деток не будет.

И вот пришёл тот час. Появляются на пороге нашей квартиры охранники и, дав нам пару секунд на последний поцелуй, уводят меня назад в унылую камеру.

— Ну, что парниша. Говорят, ты мужик теперь, — ржут сокамерники и каждый хлопает меня по плечу, — Молоток! Поздравляем тебя. Это ж та блондиночка, да?

— Милана.

— Имя-то какое. И че залетела от тебя? Нет, ты конечно мужик, что женился на ней.

— да, возможно дочка будет, созданная лучшей любовью.

«Самому не вериться, что так говорю»

— Ладно-ладно, мужик, ты извини. Мы ж не в курсах были. Прими поздравления ещё раз.

— Спасибо. Правда. Я сам ещё не совсем понимаю, что и как теперь. Но однозначно счастлив, что она есть в моей жизни. Кто знает, чтобы было…

— Не пускай эти мысли в башку. Живи моментом, мужик.

— Да. Постараюсь.

День выдаётся выматывающим с психологической точки зрения. Падаю на нары без сил и отрубаюсь.

— Эй, парень, ты живой? — растряхивает меня, словно мешок с картошкой, один из сокамерников.

Сквозь пелену на глазах лица не видать. Потираю их пальцами.

«Что ж так голова гудит? И тут до меня доходит, что я водку почти без закуски пил. Пусть и немного, но блин с тем рационом, которым тут от души потчуют. Короче, мощно я вчера накачался»

— Живой вроде, — спускаю ноги с нар и вынужден вцепиться пальцами в их металлическую раму. Иначе не удержать себя в вертикальном положении.

— Мужики, ну-ка, метнулись кабанчиком. У кого чего пожрать есть? Ну, че вылупились? Парня спасать надо.

Через полчаса на нашем мини-столе лежат и печенья, и колбаса, и хлеб. Даже чефир в кружке дымится.

Я пересаживаюсь на табурет и сметаю полстола за пять минут.

— Ну как лучше стало? — теперь вижу, что это Толян. Садится напротив меня.

— Да, реально спасли. Жахнул вчера, не подумав.

— Ой, знаем мы, чем ты вчера думал, — смеётся он.

Остальные подхватывают, а мне не до смеха. Смотрю на еду на столе и понимаю, что если б с ними такое, то мне и вывалить-то нечего.

— Жеребцов! На выход, — дверь открывается и появляется рожа Алексеева.

С таким лучшим не шутить. Охрана, так охрана. Убить, так убить.

Без лишних слов и телодвижений встаю и выхожу. Как полагается, поворачиваюсь лицом к стене, подставляю руки под браслеты. Алексеев защёлкивает их и словно кувалдой бьёт кулаком по горбу, чтобы согнулся в три погибели. Без единого звука подводит к комнате для свиданий.

Подводит, методично открывает дверь. Я естественно лицом к стене, ноги чуть не в шпагате, попробуй, пикни. Сразу же можешь прощаться с яйцами. Алексеев удовлетворён властью надо мной и усаживает на стул, пристёгивает один из наручников к кольцу в середине стола и объявляет, что у нас как обычно пятнадцать минут.