Шарнирные куклы. Мир под стеклом

Расфокусированные глаза девушки, наконец, привыкли к тусклому свету, и она, неслышно задвинув за собой блок, сделала несколько осторожных шагов в глубь помещения. В центре комнаты, в старинном бархатном кресле с тёмно-бордовой обивкой, расположился пожилой джентльмен весьма представительного вида. Он склонился над дубовым письменным столом, на котором в идеальном порядке было разложено бессчётное количество документов, книг и старинных рукописей, и сосредоточенно изучал какую-то карту. Казалось, что весь его облик излучает какое-то благородное достоинство, редкий ум и начитанность. Было видно, что этот господин крайне щепетильно относится к собственной внешности. Он был гладко выбрит, слегка надушен, а его длинные седеющие волосы, как всегда, были аккуратно уложены. Девушка мимолётно подумала, что один приталенный коричневый фрак, наверное, обошёлся её благодетелю в годовой доход: ведь этот костюм был сделан на заказ у одного из лучших портных, чьи услуги можно было найти в приморских городах.

Но всё же в этом джентльмене — то ли в его строгом, проницательном взгляде, то ли в излишне прямой осанке — было что-то такое, что внушало лёгкую опаску. В этой роскошно обставленной комнате он почему-то показался девушке хищной птицей, притаившейся в засаде. Конечно, сейчас её наставник был спокоен и сосредоточен, но казалось, что ещё мгновение — и он, точно коршун, броситься вниз, чтобы схватить своими острыми когтями ничего не подозревающую жертву.

— Итак, чем я обязан удовольствию видеть вас, леди Патриция? — с внимательной улыбкой спросил граф Сергий Валлоу, отрываясь от своего исследования.

Девушка с непередаваемым изяществом отвесила ему короткий книксен, в котором одновременно чувствовались непринуждённость и глубокое почтение. Он всегда обращался к ней с подчёркнутой вежливостью — впрочем, его учтивость странным образом заставляла её чувствовать себя загнанной в угол. Как бы то ни было, её поведение никогда не давало ему ни малейшего повода для беспокойства. Она знала, чем заканчивается своеволие и непослушание. Знала это так хорошо, что никогда бы не решилась на подобную ошибку.

Да, подумала девушка, судьба её ненавистной предшественницы всегда была и будет для неё наглядным примером.

— Она будет здесь примерно через час, господин граф, — проговорила Патриция своим тихим, чистым голосом, в котором ещё слышались детские нотки. — Джессамина Элисон Виламар получила ваше приглашение.

Девушка слегка округлила свои большие светло-голубые глаза, стараясь тем самым придать себе простодушный вид: это был один из её излюбленных и проверенных приёмов, который всегда срабатывал даже на самых проницательных людях.

Граф, услышав её слова, не изменился в лице: новость была вполне предсказуема. Он знал, что его бывшая воспитанница просто не сможет не прийти. Впрочем, мужчину немного позабавил тот факт, что она протянула с этим целые сутки: он не сомневался в том, что Мона рассказала своей будущей родственнице об его просьбе ещё прошлой ночью.

Конечно, Сергий Валлоу прекрасно понимал, что после всего, что произошло, ему будет весьма непросто вновь привлечь своевольную отступницу на свою сторону. Как бы то ни было, ни сам граф, ни его поздняя гостья нисколько не сомневались в том, что он сделает всё от себя зависящее, чтобы добиться успеха в этом нелёгком деле.

— Благодарю вас за предупреждение, — ласково обратился бывший хозяин острова к скромно потупившейся девушке. — Вы, как всегда, были весьма полезны. Скажите, пожалуйста, удалось ли вам за время, прошедшее с нашей последней встречи, разузнать что-нибудь ещё?

— Сегодняшним вечером по приказу Уильяма Оливера, также известного как Кардинал, к железному мосту подъехали около трёх десятков крытых повозок. Предположительно, в них находится чёрный порох. Все повозки прячут в прибрежном лесу, у самого начала моста. Их охраняют, по меньшей мере, две стаи волков и около полусотни людей, — послушным, невыразительным голосом проговорила Патриция, будто отвечая заученный урок, который сама до конца не понимала.

На этот раз граф не смог сдержать собственного удивления.

— Неужели? — пробормотал он в глубокой задумчивости и, помолчав, продолжил говорить сам с собой: — Впрочем, я догадываюсь, что он хочет сделать. Ну, конечно. Какая энергия! Жаль, что она направлена в неверное русло. Разрушить мост — порвать единственную нить, связывающую нас с Ластертадом и всем материком. С другой стороны, как же он собирается взорвать железо?

— Большая часть моста стоит на деревянных сваях, — её тихий, низкий голос, казалось, как эхо встроился в его собственные рассуждения — граф даже не заметил, что эта мысль была не его.

— Да, там же есть деревянные сваи. Ха-ха! Мне кажется, что я невольно начинаю его уважать. Право, это даже смешно. Он отрежет остров от внешнего мира и… наконец-то всем отомстит. Ума не приложу, как он это сделает, никого не убив, но творческие натуры (его памятные сонеты — меня от них до сих пор коробит!) вообще странные создания.

Девушка в плаще стояла на видном месте, прямо напротив массивного письменного стола, но каким-то образом ей удавалось практически сливаться с собственной тенью. Лорд Валлоу даже на несколько минут и вовсе позабыл об её присутствии: ему казалось, что он находится в комнате совершенно один.

— Любовь — вот причина всех бед, — граф скривил свои тонкие змеиные губы в издевательской усмешке и проговорил голосом, в котором отчётливо слышалось чувство собственного превосходства: — Я искренне благодарен небу, что мне никогда не понять этого странного чувства. На какие только безумства оно не толкает людей, от природы вполне умных и достойных, даже здеазз после того, как его источника уже давно нет в живых!

Лорд Валлоу, весьма довольный собственным высказыванием, выдержал эффектную паузу. Признаться, ему всегда нравилось казаться умнее своего собеседника, даже если последний был им самим. Патриция с неожиданным ехидством подумала, что её наставник был как античный Нарцисс, только, к сожалению, без его красоты.

Впрочем, её миловидное детское личико до сих пор выражало лишь очаровательную робость и глубокое почтение. Маска была так хороша, что если бы девушка увидела сейчас свое отражение, то, пожалуй, сама бы поверила в собственную ложь.

— Но вы не волнуйтесь, миледи, — граф, наконец, обратил внимание и на свою притихшую гостью. — Мы уж-то с вами не умрём в этом холодном аду ни от голода, ни от чьих-то зубов, даже если всех остальных и настигнет подобная участь. Конечно, помешать Уильяму исполнить свой план «благородного мстителя» едва ли представляется мне возможным. С такой бдительной охраной — нет, даже самоубийство здесь будет бесполезным. То, что вам удалось узнать об их приготовлениях, и так является огромным преимуществом. Кстати, как же Геката-то вас не учуяла? Ах, да, ваши загадочные духи, нейтрализующие человеческий запах. Как бы то ни было, я немедленно напишу нашему столичному другу — почтовый ворон долетит до столицы через несколько дней. Уверен, что она не замедлит прийти к нам на помощь.

Граф, верный своему слову, взял со стола чистый лист плотной дорогой бумаги, и, обмакнув перо в старинную чернильницу, принялся сочинять письмо. Девушка искоса, скорее, по привычке, наблюдала за ним: его морщинистая аристократическая рука то задумчиво зависала в воздухе, то едва успела записывать мысли за своим хозяином.

Конечно, Патриция Блейн знала, кому будет адресовано это поспешное письмо. Наш столичный друг — он всегда называл так только одного человека. Её. Обворожительную светловолосую даму в тёмном плаще, которая изредка появлялась в её жизни. Она всегда казалась девушке такой прекрасной и далёкой, будто звезда, едва различимая на туманном небосклоне. Большие светло-синие глаза — пылающие сапфиры — ярко горели на её белокожем, утончённом, словно нестареющем лице. Она была до того грациозна, что даже сама Патриция на её фоне чувствовала себя неуклюжим ребёнком.

Тем не менее, ещё с глубокого детства, девушке почему-то казалось, что если приглядеться, то на её мягких ухоженных руках, которые заботливо расчёсывали ей волосы, можно было различить засохшие брызги крови. С ней загадочная дама всегда была добра, наигранно весела и приторно ласкова — она вела себя как злодейка, которая впервые в жизни почувствовала неловкость, потому что не знала, как ей сыграть эту новую положительную роль. Она напоминала девушке прекрасную кровожадную волчицу, которая могла растерзать любого, кто вставал у неё на пути, но при этом была внимательной и нежной со своим маленьким волчонком.

Дама всегда называла её не иначе, как Патрис. Все её слова и фразы, даже самые незначительные, произнесённые низким завораживающим голосом, звучали так, будто она доверяла своей маленькой протеже какую-то тайну. «Патрис, — не раз повторяла она взволнованным, но таким убедительным тоном, — если бы ты только знала, насколько важна! Запомни, ты была рождена не просто ради великой цели, ты сама — эта цель. Пусть другие люди умрут, пусть все они обратятся в прах, но ты… Ты останешься. Ты, моя девочка, самый ценный бриллиант, который можно найти в этой проклятой стране — и ты должна жить и править, даже если думаешь, что тебе этого не суждено».

Очевидно, дама мечтала о том, чтобы они с девушкой стали лучшими подругами, однако обстоятельства не позволяли им встречаться так часто, как ей того бы хотелось. Впрочем, сама Патриция, казалось, нисколько не была этим огорчена: признаться, она всегда порядком тяготилась обществом этой блистательной великосветской леди, которая по неизвестной причине из кожи вон лезла, чтобы притвориться перед маленькой островитянкой великодушной и доброй. Её ласковость и восхищение быстро утомляли — девушке куда больше нравилось проводить время с теми, кого она привыкла считать своей единственно настоящей семьёй.

Впрочем, Патриции никогда не говорили прямо, кем на самом деле были её кровные родители. Однако девушка была слишком умна и проницательна, чтобы не догадаться самой. Конечно, она прекрасно понимала, что Питер не был ей родным братом. Его мать, местная «королева» шпионов Александра Блейн, никогда не носила под сердцем дочери: в ходе кропотливого исследования Патриции удалось узнать, что эту женщину отравили мортисом (или она сама его приняла) сразу после рождения первого ребёнка.

Она знала, что два совершенно разных человека — пожалуй, одни из самых могущественных людей в Ластертаде — больше всего на свете жаждали сделать её своей наследницей. Но едва ли при этом ими двигала душевная доброта или щедрость. Разумеется, нет. Гордость, тщеславие, жажда власти, приземлённая алчность — казалось, все эти пороки были неотъемлемой частью их выдающихся, но таких отталкивающих натур. Впрочем, Патриция искренне считала, что всё это не имеет совершенно никакого значения: важна была не кровь, но настоящие родственные чувства. Да, её растила приёмная семья, но девушка была твёрдо уверена в том, что они делали это не только потому, что им так приказали.