А потом он убил меня

ГЛАВА 36

Перед началом мероприятия у нас репетиция. Ну, не совсем в прямом смысле этого слова, просто встреча с другими участниками, во время которой нам показывают, где мы будем сидеть и все такое. Я соскучилась по ажиотажу публичных событий и рада вновь оказаться на сцене; я готова сиять. Вдобавок ко всему вместе со мной сегодня будут еще три писательницы — мероприятие посвящено женскому литературному творчеству, — и я в восторге, видя среди них Элизабет Хэллоуэй. Она теперь мой любимый автор, хоть я и не намерена говорить ей об этом. Раньше моей любимицей была Беатрис, и посмотрите, что с ней в результате сталось.

Элизабет Хэллоуэй работает в жанре нон-фикшн — пишет биографии. Но они так хороши, что от них просто не оторваться. У нее особый, совершенно захватывающий стиль, и ее книги лучше любых романов. Она создала биографию Симоны де Бовуар. Могу сказать, что вообще-то феминизм — не мой конек, но книга Элизабет посвящена в первую очередь отношениям. Если честно, я читала и гадала, как де Бовуар могла стать идеологом феминизма, учитывая, какой тряпкой она была в личной жизни. Сидя рядом с Элизабет Хэллоуэй, я чувствую себя так, будто меня перевели в высшую лигу, а это что-то да значит, учитывая вдобавок мое лауреатство.

Для начала мы представляемся, вспоминаем наши книги и рассказываем о самых лучших из них. Конечно, я говорю про «Бегом по высокой траве», но и о новом романе тоже, потому что рассуждать о нем я теперь могу долго. Аудитория замечательная, отзывчивая, все лица обращены к нам. Многие делают пометки, стоит одному из нас что-нибудь сказать. Меня это всегда смешило. А вдруг я брякну какую-нибудь несусветную глупость, допустим, «проще всего добиться вдохновения, если перед работой задержать дыхание на минуту или две», что они тогда будут делать? Не знаю, откуда у меня такие мысли. Может, Джим прав и я действительно психопатка.

Из зала летят вопросы, и у меня сжимается горло, когда раздается голос, который я узнала бы где угодно. В последнее время мне довольно часто приходилось его слышать. Сейчас я не обращаю на него внимания, а только снова наливаю себе воды и не смотрю на аудиторию.

— Вопрос Эмме Ферн.

Я резко поворачиваю голову, и вот он, пожалуйста, встал, и вид у него очень искренний, будто ему раньше никогда не доводилось меня видеть. Остальные писательницы смотрят в мою сторону, и я понимаю, что пока ничего не сказала, поэтому говорю:

— Здравствуйте.

— Привет, меня зовут Сэм Хантингтон, а вопрос у меня вот какой. Как нам всем известно, ваш первый роман, «Бегом по высокой траве», завоевал Пултоновскую премию. — По залу проносится одобрительный шепоток, слышится несколько разрозненных хлопков. — Скажите, вы сами его написали?

Не верю своим ушам. Все за столом посмеиваются, но я застываю на месте, лицо напрягается, а зубы сжимаются сами собой. Мне приходится дышать очень медленно и сосредоточиться на том, чтобы расслабить мышцы.

— Не знаю, правильно ли я поняла ваш вопрос, но мне посчастливилось быть ученицей Беатрис Джонсон-Грин. Она очень мне помогла.

— Это понятно. Тогда перефразирую: может быть, какие-то части романа написала она?

— В каком смысле?

В зале начинается шевеление. Вопрос настолько странен и оскорбителен, что публика ждет от меня взрыва возмущения и, возможно, гадает, почему я медлю. Надо что-нибудь сказать, и тут Сэм добавляет:

— Я имею в виду, вместе с вами. Вы писали этот роман вместе? Мне просто интересно, как именно выглядело наставничество.

— Она не писала вместе со мной, нет, но помогала. У меня вышли мемуары, они как раз об этом. — Я наконец-то выдыхаю, хотя до сих пор даже не чувствовала, что задерживаю дыхание.

— Понятно, спасибо. — И он садится на место.

Что за фокусы? Сэм говорил таким тоном, будто я обвиняемая, стою в зале суда перед присяжными, а сам он там за прокурора. До чего же ужасный человек! Он хочет сорвать мое мероприятие.

— Удивительно, как часто читатели сомневаются в авторстве книг, — произносит рядом со мной Элизабет, обращаясь к аудитории в целом. — Потому что вопрос не праздный: многие верят, что книги присваиваются куда чаще, чем это происходит на самом деле.

Ей и остальным писательницам, конечно, нравятся такие разговоры, ведь у них все по-настоящему. И сами они настоящие, самостоятельно пишут свои книги, и им только в радость поговорить о притворщиках. О таких, как я. Но, подозреваю, Элизабет пытается отвлечь от меня внимание, и я этим тронута.

— Совершенно верно, — поддакиваю я, но на большее не отваживаюсь: меня всю трясет, губы дрожат, и нет никакого желания тянуть на себя одеяло.

Я подношу ко рту стакан с водой и проливаю немного на свои заметки. Элизабет поднимает бровь, будто спрашивая: «У вас все нормально?», и я быстро киваю.

— Просто в «Нью-йоркере», — Сэм снова на ногах, и мне кажется, что я сейчас умру; нет, я просто знаю это, — упомянуто, что вы, возможно, недостаточно цените вклад Беатрис Джонсон-Грин. Вот и все, что я имел в виду. Я вовсе не намекал на плагиат! И уверен, что вы никогда бы не сделали ничего подобного!

Теперь смеются и писательницы на сцене, и аудитория, и я заставляю себя присоединиться, хотя меня почти парализовало. Углы зала слегка расплываются перед глазами, и я сосредотачиваю взгляд на входной двери в дальнем конце, чтобы прийти в себя. Голова начинает кружиться. Возможно, мне следует грохнуться в обморок и свалить все на духоту или объявить себя беременной.

Сэм опять садится и криво улыбается мне. Из-за него я чувствую себя больной. Неужели раньше его улыбка казалась мне очаровательной? Одна из писательниц начинает историю о романисте, которого поймали на краже рукописи, а потом о другом, который притворился, будто написал автобиографию, да вот беда: та не имела ничего общего с его жизнью. Все соглашаются, что это чудовищная глупость, ведь все тайное рано или поздно становится явным. Кто-нибудь да узнает, что биография придумана, а книга написана другим человеком. Я беспрестанно киваю и молюсь про себя, чтобы никому не взбрело в голову ко мне присмотреться, потому что напряжение до сих пор сковывает каждую клеточку тела. Наверняка я вдобавок еще и неприлично раскраснелась.

Наконец руку поднимает кто-то еще, и обсуждение плагиаторов заканчивается. Я опять заставляю себя дышать медленно, плавно и вдумчиво, уповая, что Сэм не вылезет с очередным вопросом. Или не ляпнет чего-нибудь. Вот закончу тут и засужу его. За клевету. И за то, что мешал мне выполнять принятые на себя обязательства.

Когда мероприятие завершается, мы все встаем, но я ускользаю через задний ход, пока никто не успел меня перехватить, и почти бегу прочь, но тут кто-то ловит меня за рукав. Я вырываюсь и оборачиваюсь, готовая изо всех сил дать нахалу в морду.

— Вроде отлично прошло, как по-твоему? — спрашивает Сэм. Он стоит передо мной с уязвленным видом, будто это я чем-то перед ним провинилась.

— Ты зачем пришел?

— Я всегда посещаю книжный фестиваль, Эмма, это моя работа. Ты ведь знаешь. — Он наклоняется ко мне. — Рад тебя видеть.

— Ты просто псих! — Я сердито смотрю на него, потом озираюсь по сторонам и вижу, что кругом люди.

— Зачем ты это сделал? Вылез с таким вопросом! — хмурюсь я.

— Пытался привлечь твое внимание.

Я обнаруживаю, что смеюсь, хоть мне и не хочется. Он касается моего плеча, но я отшатываюсь.

— Послушай, ну не надо так. Я увидел твое имя в программке и просто пришел с тобой повидаться. Ты же понимаешь, ведь правда? Как еще мне тебя увидеть, если ты не говоришь, где остановилась?

Мне хочется его стукнуть.

— Я должна идти, — говорю я.

Он хватает меня за локоть:

— Я по тебе скучаю.

— Не надо, Сэм, пожалуйста, только не здесь.

— Тогда где?

— Чего ты от меня хочешь?

— Да просто провести с тобой хоть немножко времени. Я скучаю по тебе. Скучаю по тому, что мы делали вместе.

— Да хватит уже, а? Сэм, ну правда, мы же обсудили это вчера вечером. Ты что, меня преследуешь? Может, ты самозванец? Ты правда писатель-призрак?

— Это просто смешно! Ты спрашиваешь, не выдаю ли я себя за писателя-призрака? Тогда получается, что я призрак писателя-призрака, так, что ли? Конечно, я не самозванец. Не нужно мне было задавать на фестивале этот вопрос, я ведь профессионал. И никогда не рассказываю ни о чем, ты же знаешь. Не только о том, что мы с тобой трахаемся, а вообще ни о чем.

Он смеется, громко и весело, и я принимаю решение раз и навсегда. Второго романа не будет. Надо поскорее развязаться с этим придурком. Как будто все сговорились против меня! Я просто не могу сейчас взять паузу. Придется рассказать все Фрэнки. Мол, я наняла писателя-призрака, чтобы он мне помогал, но теперь передумала, и придется начинать все сначала. Найду другой способ.

— Я скучаю не по работе над твоей книгой, — сообщает Сэм, — а по тебе самой.

Он явно сумасшедший. Говорит так, будто мы с ним встречаемся. Типа: «Как насчет ужина? Тут за углом такой романтический ресторанчик, тебе там понравится. Я угощаю!» В голове у меня лишь одно: «Этот мужчина опасен». Меня окружают опасные мужчины. И женщины, если вспомнить Кэрол.

— Мне надо идти, — говорю я, а сама думаю: «Если убить троих, но дать обещание остановиться, станешь ли серийным убийцей? Нет. Если пообещаешь на этом остановиться».

Честное слово, я на этом остановлюсь. * * *

Я вымоталась.

Такое ощущение, что мне действительно изменила обычная жизнестойкость. Я могла бы легче пережить все это, обычно так оно и бывает, но сейчас происходит слишком много всего сразу. Не терпится вернуться домой и раз навсегда сбыть с рук проблему Кэрол и Джима.

Я иду к Кэдман-Плаза, чтобы взять там такси, и набираю сообщение Фрэнки, дескать, все прошло хорошо, из дому позвоню. Наверняка после одного-двух-десяти скотчей жизнь станет проще.

На стоянке такси очередь, но сил нет идти дальше, чтобы побыстрее поймать машину, так что я просто пристраиваюсь в хвост. Телефон издает звуковой сигнал, оповещая об эсэмэске. Это ответил Фрэнки: «Отлично! И знаешь что? Планы изменились. Сюрприз! Мы едем к тебе, уже почти на месте. Я говорил, что Брэд замечательно готовит? С нас ужин, увидимся в пляжном домике. Ф. Целую-обнимаю».

У меня не просто сводит живот, там переворачиваются все внутренности; сердце перестает биться, перед глазами плывет туман, и вдобавок подкатывает неудержимая тошнота. И все это прямо на обочине тротуара. Мне очень нехорошо. Надо бы перечитать текст сообщения, но не получается: слова расплываются, а буквы прыгают, так что смысл непонятен, но он наверняка не такой, как показалось мне в первый раз. Просто наверняка. Я озираюсь по сторонам, ищу, где бы присесть, но вижу лишь гребучую очередь на такси, причем стояние в ней, наверное, займет века, потому что — ну-ка, отгадайте, почему? Потому что сейчас час пик! В этом городе он всегда.

Я подношу трубку ближе к глазам, но тут на плечо мне ложится рука, и я слышу:

— Вы не против подвинуться вперед?

Подняв взгляд, я вижу над собой указывающий вперед мужской подбородок. Оказывается, очередь пришла в движение, и только я стою на прежнем месте. Мужчина смотрит на меня с опаской. Может, я сильно побледнела? Наверняка. Делаю шаг к голове очереди. Хорошо бы тут было за что держаться. Я опять гляжу на экран, а потом дрожащей рукой сую телефон мужчине и прошу: