Капитуляция Японии во Второй мировой войне. За кулисами тайного заговора

Глава 14. «Банзай! И умри, империя!»

В своем мрачном офисе в Домэй редактор отдела зарубежных новостей Саидзи Хасэгава, сидя за своим столом, погрузился в беспокойный сон. Было 5 часов утра, суббота, 11 августа. Он был в одной рубашке, воротник был расстегнут. Сквозь сон он услышал, как кто-то произнес его имя.

«Хасэгава!» — Кто-то сильно тряс его за плечо.

«Хасэгава!» — вновь прозвучал командный голос. Редактор с трудом открыл глаза и увидел жилистого средних лет моряка в форме капитана, который пытался разбудить его.

Он сразу узнал этого человека. Это был капитан Арима из оперативного отдела штаба флота. Хасэгава знал его как сторонника мирного соглашения. Он также знал, что Арима занимал важный пост на флоте, и потому он не мог открыто говорить о своих взглядах. Последние остатки сна, еще владевшего редактором, сразу же улетучились, как только Арима сел и спокойно произнес: «Наши наблюдатели перехватили пропагандистскую радиопередачу, которая велась из-за границы этим утром. Было сказано, что Япония приняла потсдамские условия».

Арима рассеянно оглянул все мрачное помещение, а затем посмотрел Хасэгаве прямо в глаза. «В передаче упомянули о Домэй как об источнике информации».

У Хасэгавы похолодело внутри, он ожидал самого худшего.

«Конечно, — улыбнулся Арима, тщательно наблюдая за выражением лица редактора, — я сам не верю пропагандистским передачам, но ради того, чтобы окончательно удостовериться, правда ли это, я согласился прийти и задать вам лично вопрос, верно ли, что Домэй отправил подобную информацию».

В этот момент Хасэгава понял, кто он есть на самом деле. У него не хватило духу сказать, что это он послал такое сообщение; он отнюдь не был храбрецом. Осторожность диктовала ему другой ответ. «Будьте добры, спросите Сакомидзу и Мацумото об этом, — ответил он. — Я ничего не могу сказать».

Капитан задумчиво посмотрел на него и встал. «Понятно, — сказал он. — Ну что же, мы поговорим с ними». Он надел фуражку и быстро вышел, направившись к своей штабной машине.

Полный нехороших предчувствий, редактор готов был держать пари, что на флоте, должно быть, горячо спорили, прежде чем отправить для разговора с ним человека, занимавшего такой высокий пост, как Арима. Обычно для выяснения вопроса было достаточно звонка одного из начальников отделов в информационном бюро флота. Теперь Хасэгава ожидал подобного визита представителя армии. И он не мог себе представить, что предпримут военные, когда секретарь кабинета или замминистра иностранных дел подтвердят, что послание было отправлено из Домэй.

Генерал Ёсидзуми, бывший также известным политическим деятелем, не стал беспокоить Хасэгаву. Ему доложили о передачах британской, индийской и американской радиостанций, и он знал, к кому надо идти. Он отправился прямо к Сакомидзу и Мацумото. И его протест выразился в гневных тирадах, обращенных непосредственно к ним. Почему они позволили себе отправить такое сообщение? Миллионы японцев все еще сражаются на фронтах. Эта новость из Домэй обезоружит их. Необходимо было прежде закончить войну, а уже потом отправлять подобную информацию. Как вы могли позволить себе такие безответственные действия? Он продолжал метать громы и молнии.

Ответ Мацумото был неопровержимым: «Почему вы возражаете против публикации информации, которую одобрил лично его величество? Вы оспариваете решение императора закончить войну? Война закончится тем скорее, чем раньше об императорском решении узнают союзные державы. Мы только передали то, что уже было одобрено правительством и послано союзникам через нейтральные страны».

Получив отпор официального лица министерства иностранных дел, Ёсидзуми обратил свой гнев на Сакомидзу.

Но у секретаря был уже готов ответ: «Если у вас имеется жалоба на наши действия, пожалуйста, попросите вашего представителя, военного министра, передать дело на рассмотрение правительства во время его очередного заседания».

Так ничего и не добившись, Ёсидзуми направился в Генштаб, чтобы обдумать свои дальнейшие действия. Он не стал обращаться с официальной жалобой к военному министру, и Анами так и не представил вопрос на рассмотрение Кабинета министров.

Хасэгава узнал о действиях Мацумото и Сакомидзу в свою защиту; теперь он мог вздохнуть с облегчением, но лишь на время.

В то ясное летнее утро генерал Анами вышел в сад своей официальной резиденции, чтобы поупражняться в стрельбе из лука. Военный министр отложил в сторону колчан со стрелами и натянул тетиву. Обращение с прекрасным семифутовым луком требовало от стрелка не только самообладания, но и сильных мускулов. Все свидетельствовало о том, что Анами находился в прекрасной физической форме.

Генерал Анами был главой ведомства, которое не смогло выполнить свою миссию и было раздираемо внутренними противоречиями. Советские самолеты и танки начали на равнинах Маньчжурии настоящую охоту на его солдат. Его пилоты беспомощно наблюдали за тем, как самолеты В-29, господствуя в воздухе над полем боя, накрывали разрушительным огнем позиции японских войск. Самолеты противника, взлетавшие с авианосцев, быстро обнаруживали японские самолеты и сбивали их. Войска генерала отступали на всех фронтах от Бирмы до Китая. В Японии его обреченная на поражение армия строила линии обороны в последней отчаянной попытке отразить возможное вторжение врага. И в то время как готовые к самым крайним мерам «молодые тигры» призывали Анами стать во главе страны и сражаться насмерть, император и правительство решили капитулировать.

Положив точно все стрелы в цель, Анами тщательно собрал их снова в колчан и пошел к дому. Там он надел мундир и вместе с полковником Хаяси поехал в свой офис в военном министерстве.

«Меня все больше удивляет поведение премьер-министра. Начиная с 9 августа адмирал Судзуки ведет себя крайне подозрительно», — поделился Анами своими мыслями с Хаяси. Позднее, уже в офисе, Анами снова сообщил о своих подозрениях, теперь уже молодым офицерам, в частности Такэсите и Инабе. Все в министерстве говорили об «Инструкции войскам». Несмотря на то что генерал Ёсидзуми упрекал Такэситу за публикацию заявления, военный министр в этот раз не высказал своего мнения, хотя в действительности он был настроен решительно против Потсдамских соглашений.

В это утро Анами обратился к молодым офицерам с такими словами: «У меня такое чувство, словно меня обманули на Императорской конференции. Я полагал, что было необходимо представить оба плана — Того и наш, который содержал несколько добавочных условий. Но был предложен только план Того. Тогда я шепнул генералу Умэдзу: „Возможно, было заранее решено игнорировать наш план. Может быть, нам стоило строить нашу аргументацию не на предложенных условиях, но поставить кардинальный вопрос — принимать ли вообще Потсдамскую декларацию или нет, иначе говоря — продолжать войну или согласиться на мир“».

Надо сказать, Умэдзу не собирался поддерживать Анами. Что касается предложения обсудить план Того, то оно не выдерживало критики. Оба «плана» были распечатаны и вручены участникам конференции. Однако премьер резко прекратил дебаты и передал вопрос на рассмотрение его величеству после того, как «Большая шестерка» и барон Хиранума высказали свое мнение. Действительно, он не представлял солдатский план отдельно, но некоторые его положения были все же рассмотрены. Анами тактично не упомянул об этом.

Умэдзу сказал своему протеже, что приглашение барона Хиранумы на конференцию было делом подозрительным. Военные не были оповещены, что председатель Тайного совета должен был присутствовать на ней; и было незаконным включать его в число участников. Несомненно, предположил он, это было частью заговора. Хирануму пригласили для того, чтобы военные не получили преимущества. Но военные не возражали против участия Хиранумы в конференции, так как знали, что он был противником капитуляции. Старик в течение сорока лет постоянно возглавлял правых и был самоназначенным защитником «национального государства». Однако военные изменили свое мнение, когда он начал говорить. Что же касается законности присутствия Хиранумы, председателя Тайного совета, на конференции, Сакомидзу тщательно исследовал историю вопроса и нашел множество прецедентов для этого.

Тем не менее Анами продолжал внушать свои крамольные мысли молодым офицерам. Не раз он делился своими подозрениями с Такэситой и Инабой: «Мы попались на уловку конспираторов, которые предают страну. Они поддерживают связи с противником через некие секретные каналы».

Такэсита был уверен в собственных силах и полон замыслов. Он выполнял обязанности офицера связи и часто обращался к военному министру с просьбой посоветовать правильное решение и дать необходимые указания. Такэсита имел почти неограниченный доступ к Анами. Полковник Хаяси, секретарь Анами, отмечал, что «Анами делился своими сокровенными мыслями с Такэситой, не ставя меня в известность. Я уверен, что Такэсита говорил своим коллегам о различных соображениях военного министра… Хотя я и не знаю, о чем именно говорил Такэсита, но я видел, что его слова производят глубокое впечатление на молодых офицеров, вследствие чего военный министр начинал опасаться, что он может стать вторым Сайго».

Позерство и вызывающее поведение молодых офицеров были частью их фанатизма, вкорененного в них их военным образованием и воинской подготовкой. Они ощущали себя воинами, воспитанными на самурайском кодексе чести бусидо.

На протяжении семи столетий самураи, японские воины, были потомственным сословием, имевшим право владеть оружием и обязанным защищать своих сюзеренов. В феодальные времена они гордо носили двуручные мечи как знак их власти и высокого общественного положения.

Несмотря на то что они, принося присягу своему даймё и обещая вести спартанский образ жизни, быть верными долгу и сражаться за интересы господина до смерти, на деле нередко жили в комфорте, если не сказать в роскоши, не особенно утруждая себя при выполнении своих обязанностей и стараясь выжить при любых обстоятельствах. Их преданность высокому понятию «чести» была зачастую болезненной навязчивой идеей. Обладая беспокойным и непостоянным нравом, большинство из них не работали (это считалось ниже их достоинства) и не хотели заниматься повседневными делами. Поэтому они избегали любых мирских занятий, связанных с деньгами и торговлей, и общения с простым народом, крестьянами и купцами.

Самураи были правящим классом, и они правили при помощи меча. Они нисколько не колебались, если нужно было раскроить череп любому простолюдину, который не понравился им. Возможно, такой человек с недостаточным рвением пал ниц при поклоне. Один из великих правителей Японии издал указ о том, что «простолюдины, которые ведут себя неподобающе по отношению к самураю или не выказывают достаточного уважения к своему господину, могут быть казнены прямо на месте». Простым людям было неоткуда ждать помощи.

Упражнения с мечом были далеко не единственным занятием самурая. Со временем все большее число самураев начали развивать свои административные способности, необходимые для управления поместьями своих сеньоров. В мирные времена они проводили дни, занимаясь фехтованием на мечах и стрельбой из лука, но не только. Они играли в го, проводили соревнования в поэзии и в каллиграфии; принимали участие в чайных церемониях. Одни самураи становились художниками, другие занимались сочинением стихов. Но большинство шло в разбойники, которые выполняли все прихоти своих господ, от которых они полностью зависели.