Капитуляция Японии во Второй мировой войне. За кулисами тайного заговора

Глава 24. Выжившие

Какова была судьба людей, которые решили «вынести невыносимые условия» и опустить занавес над императорской Японией?

Когда адмирал и барон Кантаро Судзуки ушел в отставку с поста премьера, он верил, что ему удалось выполнить желание императора. Для себя он хотел только мира и покоя. Это было невозможным. Его не могло оставить в покое прошлое. Постоянно на протяжении многих месяцев вплоть до его смерти его осыпали проклятьями, а экстремисты требовали, чтобы он покончил жизнь самоубийством, искупив свое «великое преступление».

Старик вернулся в небольшой городок, где он родился, в Секиядо, что в префектуре Тиба к северу от Токио. Туда не было удобных дорог, и он подумал, что это обеспечит ему уединение. Он ошибался. В городе проживало множество родственников его семьи, много друзей детства и их потомков. И вскоре случилось так, что его дом стал местом паломничества для друзей и знакомых из Токио, для репортеров, стремившихся узнать, «как это было на самом деле», и написать об этом статью, и для американских офицеров, искавших с ним встречи.

До того как он переехал в провинцию, в местах его проживания к нему всегда приставлялась охрана (он часто менял квартиры, чтобы не быть убитым, как мы уже это видели). В Секиядо, по крайней мере, Судзуки чувствовал себя в безопасности. Не жалуясь ни на что и сохраняя бодрость духа, он играл в карты, совершал длительные прогулки и занимался каллиграфией; небольшие листы бумаги с иероглифами он дарил посетителям.

Отец Судзуки умер от рака желудка, и старый морской волк был убежден, что и он умрет подобным образом. 16 апреля 1949 года, когда ему пошел 81 год, Судзуки скончался, тихо произнеся слова «Вечный мир, вечный мир». Причина смерти — рак печени. На надгробной плите было выбито выбранное им посмертное буддийское имя Смирение. Останки Судзуки почивают в храме Дзисодзи в его родном городе.

Министр иностранных дел Сигэнори Того, этот гонимый с каменным лицом человек, должен был ответить на просьбу принца Хигасикуни — продолжить исполнять свои обязанности министра в новом кабинете. Того уважительно воспринял ее, но отказался. Его причины были весомыми и обоснованными. Уход в отставку премьера Судзуки влечет за собой и отставку Того. Более того, хотя его совесть осталась чиста после тех трагических событий конца 1941 года, у него было предчувствие, что его могут обвинить как военного преступника, и это, несомненно, затруднило бы работу нового правительства. Поэтому Того передал управление министерством Мамору Сигэмицу. Того обратился с последней речью к своим коллегам в Гаймусё и в министерстве по делам Великой Восточной Азии и распрощался навсегда с государственной службой.

Как Того и предполагал, он предстал перед судом Международного военного трибунала для Дальнего Востока, более известного как Токийский процесс. Суд над японскими военными преступниками шел два с половиной года с 3 мая 1946 года до 12 ноября 1948 года. Того было предъявлено обвинение в развязывании агрессивной войны и в преступлениях против человечности. Он был полностью оправдан по многим пунктам обвинительного заключения, но обвинен в «преступлениях против мира», имевших место во время его пребывания на посту министра иностранных дел в период с октября 1941 года по сентябрь 1942 года. Как заявил суд, в эти месяцы он играл ведущую роль в принятии Японией плана по ведению агрессивной войны. Однако, когда дело дошло до приговора, Того, единственный среди обвиняемых по этой статье, не получил пожизненного срока. Он был приговорен к 20 годам тюремного заключения.

Срок не имел значения. У него было расшатанное здоровье. Со времени своего ареста и до смерти он провел половину своей тюремной жизни в госпиталях.

Достаточно только взглянуть на фотографии Того в его книге «Дело Японии», чтобы увидеть, как жизнь буквально утекала из его тела в те тревожные месяцы 1945 года. Вместо самоуверенного и подтянутого дипломата в кабинете министра иностранных дел в 1942 году мы видим совсем иного человека, исхудавшего, наслаждающегося солнечным теплом у окна в сентябре 1945 года. Между ними как будто пролегает дистанция, какую человек проходит за тридцать лет, — от мужчины мужественного и зрелого до бессильного больного старика.

На фотографии Того 1945 года мы видим Того (или это женщина?), сидящего в кресле, у него редкие седые волосы. Он носит очки с круглыми стеклами и тонкой оправой. Его щеки припухлые, как и губы. У него впалая грудь и длинная шея, руки сжаты, лицо повернуто к солнцу. Он отдыхает. Ждет. Искра в душе погасла. Конец предрешен.

В тюрьме Сугамо Того тщательно описал все события своего времени, включая, конечно, и те, в которых принимал участие, не имея под рукой документальных материалов. Его жене и дочери было позволено посещать его в госпитале дважды в месяц с продолжительностью свидания полчаса. Это было во время их посещения в середине июля 1950 года, когда он передал им несколько записных книжек со своими заметками и попросил их дать отзыв на них. Это была его последняя встреча с ними. Он умер 23 июля 1950 года в возрасте 67 лет.

Последние фразы его книги звучат как эпитафия: «Живо предстает перед моим взором помещение, в котором проходила Императорская конференция, на которой император принял решение о капитуляции. И я вспоминаю вновь мои тогдашние чувства. Осознавая, что Япония вечна, самое благословенное событие нашего времени — это конец самой ужасной из всех войн, что остановило агонию нашей страны и спасло миллионы человеческих жизней. В этом заключены труды всей моей жизни, и не важно, что выпадет на мою долю».

Генерал Ёсидзиро Умэдзу, образец сурового военного бюрократа, превратился в одночасье в самого узнаваемого, если не самого известного японского солдата во всем мире. Несмотря на то что его имя было неизвестно или забыто теми людьми, которые видели фото церемонии подписания акта о капитуляции 2 сентября 1945 года на палубе американского линкора «Миссури», его облик запечатлелся в их памяти. Он стоит в помятой куртке, ботинках и кавалерийских бриджах и кепи.

Когда пришла его очередь, Умэдзу выступил вперед и расписался на документе о капитуляции от имени императорского Генерального штаба. Он одолжил для этого унизительного действа ручку и, только начав выводить первые буквы, обнаружил, что она не пишет. Фото, на котором Умэдзу изображен на пике своей карьеры, увидели повсюду в мире, и оно стало свидетельством того факта, что японские военные признали наконец свое поражение.

Немногие, наверное, могли бы с большим презрением отнестись к той грязной работе, которую на них взвалили, чем Умэдзу. Для доказательства того, что армия действительно признает поражение, требовался любой военный, который подписал бы документ, не обязательно им должен был быть высокий чин, как предполагал Умэдзу, то есть министр флота Ёнаи.

Когда Умэдзу впервые услышал, что его выбрали в качестве подписанта со стороны вооруженных сил, он заявил протест и сказал, что, если ему прикажут это сделать, он сразу же сделает харакири. Но как и многие его заявления, это было рассчитано только на публику; и он принял на себя выполнение этого почетного поручения после прямой «просьбы» императора. Но это была не только неприятная задача, но и опасная. Умэдзу и другие участники делегации были доставлены тайно и быстро, чтобы избежать попыток покушения на них, в Иокогаму, откуда они отправились на борт линкора.

Позднее он присутствовал на церемонии роспуска Императорской японской армии и был одним из «больших военных преступников», представших перед судом. Он был одним из известнейших офицеров страны и занимал много важных постов в армии: начальника штаба, командующего Квантунской армией, заместителя военного министра, начальника Бюро общих вопросов Генерального штаба, начальника Секции военных дел военного министерства.

Трибунал, судивший военных преступников, признал Умэдзу виновным в заговоре с целью ведения агрессивной войны, так как он имел непосредственное отношение к планированию операций против Китая в 1937 году, разрабатывал планы армии на 1936 год и план мобилизации 1937 года, которые, по заявлению суда, стали главными причинами Тихоокеанской войны. Умэдзу был приговорен к пожизненному заключению. 8 января 1949 года, в возрасте 67 лет, он умер в тюрьме Сугамо от рака. У него остались сын и дочь.

В отличие от Того, «белого слона», адмирал Мицумаса Ёнаи остался в кабинете Хигасикуни на посту министра флота, он был единственный из правительства Судзуки. Этот факт говорил о многом. Это означало, что действия на флоте Ёнаи имели одобрение властей и что он твердо следовал своему курсу в политике. В самый мрачный период истории страны он не изменил своим убеждениям. Таким он и продолжал оставаться в новой нарождавшейся Японии.

Ёнаи была поручена ликвидация Императорского флота, занятие крайне неприятное для любого кадрового моряка. Его обращение в конце 1945 года к морякам было искренним, как обычно: «С началом войны именно военно-морской флот показал свою верность и, не щадя сил, храбро сражался. Но в итоге мы не смогли выполнить пожелания императора…Я чувствую ответственность за эту неудачу не только перед императором, но и перед всей нацией».

Стоит заметить, что Ёнаи не был расположен сделать харакири из-за того, что флот тоже нес ответственность за поражение. И кроме того, союзники не предъявили ему обвинения в военных преступлениях. В этом он был чист перед ними. Как он выразился: «Я продолжаю считать до сегодняшнего дня, что основной военный план не соответствовал реально сложившимся обстоятельствам и нашей военной мощи. Я полагаю, что его вообще не следовало принимать, и я могу твердо заявить, что, если бы я в то время был премьером, мы бы не начали эту войну».

Несмотря на предсмертную просьбу Анами к Такэсите убить Ёнаи, адмирал выжил. На него никто не покушался: ни упертые сторонники Ониси, ни горячие головы, такие как Такэсита, в армии. Есть что-то монументальное в облике человека, который выше своих соратников и в физическом, и в моральном отношении, в таком как Ёнаи. Прямота и мужество этого человека были достаточны для того, чтобы возможные убийцы еще до того, как совершить покушение, прежде дважды бы подумали об этом.

Ёнаи, покончив с делами на флоте, сосредоточил свое внимание на Хоккайдо, северном слаборазвитом японском острове. Совместно с другими энтузиастами он начал разрабатывать планы развития этой «новой» земли. Но 20 апреля 1948 года на 68-м году жизни он умер от воспаления легких. Его жена пережила его; у них было три дочери, два сына и много внуков.

Адмирал Соэму Тоёда, начальник штаба флота и член кабинета Судзуки, был привлечен Ёнаи в качестве помощника к важному делу — завершить войну. На встречах «Большой шестерки» и на двух Императорских конференциях Тоёда зачастую действовал так, словно он был сторонником продолжения войны. Все же Ёнаи терпел прямое противодействие Тоёды его намерениям. Почему?

Это трудно объяснить, но особую роль в общении играет такое понятие, как харагэй: не всегда любое высказывание надо принимать за чистую монету. Коллеги часто превратно толковали его поведение. «Некоторые люди могут упрекать меня в трусости и нерешительности, — говорил адмирал. И продолжал: — По-видимому, министр флота недоволен моими неожиданными действиями. Но меня нисколько не задевает эта критика. Я твердо знал, что на тот момент не мог поступить иначе».