Виктор Шендерович

Ты кто?

Александру Сергеевичу Пушкину гадалка нагадала смерть от белой головы — и он погиб тридцати семи лет от руки блондина.

Игнату Петровичу Можжевелову гадалка нагадала казенный дом, дальнюю дорогу и кучу других неприятностей, но ничего этого с ним не произошло — вот только на восьмом десятке у Игната Петровича отшибло память.

Обнаружилось это так: однажды не смог Игнат Петрович вспомнить, где лежит его серпастый-молоткастый, и, стоя посреди комнаты, долго шлепал себя ладонями по ляжкам. Когда же супруга его, Елена Павловна, спросила, чего он, собственно, шлепает, Игнат Петрович тускло на нее посмотрел и спросил:

— Ты кто?

Супруга не нашлась, что ответить на этот простой вопрос, и завыла белугой. В тот же день Игнат Петрович забыл, кто он, как его звать и все остальное, что еще помнил к тому времени.

Приехали люди в белых халатах, померили Игнату Петровичу давление и начали водить перед его бурым носом молоточком — и водили им до тех пор, пока к склерозу Игната Петровича не прибавилось косоглазие. Большего врачи добиться не смогли и, прописав цикл уколов, уехали восвояси.

Уколы Игнат Петрович переносил мужественно — только, спуская штаны, всякий раз спрашивал медсестру:

— Ты кто?

Через неделю Елена Павловна, которой этот проклятый вопрос задавался два раза в час, села на телефон и через мужа снохи двоюродной сестры шурина добыла адрес одного старичка-боровичка, который, говорили, мог все.

Старичка привезли аж из-под Подольска. Войдя, он деловито просеменил в комнату, наложил пухленькие ручки на голову Игнату Петровичу и тихим голосом сказал:

— Вспоминай.

После чего пошел в ванную и тщательным образом руки вымыл.

Получив затем от Елены Павловны несколько красивых бумажек с дяденьками в париках, старичок не торопясь поскреб их желтым ногтем, спрятал в зипунчик и засеменил прочь.

— Ой, а мне можно?.. На всякий случай... — остановила его в дверях Елена Павловна.

— Конечно, конечно! И ты вспоминай, — погладив ее по голове, разрешил старичок — и был таков.

Внушение дало результаты совершенно волшебные. Старичок, щупая в кармане бумажки, только выходил из подъезда, а Игнат Петрович уже уверенным шагом шел к серванту. «Вспомнил, вспомнил!» — приговаривал он и бил себя по голове серпастым-молоткастым.

Дело пошло как по маслу. В тот же день Игнат Петрович вспомнил, кто он и как его звать. Опознанная супруга всплескивала руками и приговаривала: «Ай да старичок!»

Старичок действительно оказался ничего себе.

Наутро Игнат Петрович пробудился ни свет ни заря, потому что вспомнил во сне речь Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева на семнадцатом съезде профсоюзов. Причем вспомнил дословно.

Выслушанная натощак речь произвела на Елену Павловну сильное впечатление — отчасти, может быть, потому, что остановиться Игнат Петрович не мог, хотя попытки делал.

Произнеся на пятом часу заветное «бурные продолжительные аплодисменты, все встают», Игнат Петрович изумленно пробормотал: «Вон чего вспомнил» — и без сил упал на тахту.

За завтраком Елена Павловна с тревогой поглядывала в сторону мужа, опасаясь, что тот опять заговорит. Но, измученный утренним марафоном, Игнат Петрович молчал, как партизан, и первой заговорила она сама.

— Moscow, — сказала она, — is the capital of the USSR. There are many streets and square here!

Хотя хотела всего лишь спросить у Игната Петровича, не хочет ли тот еще гренков.

Игнат Петрович поперхнулся глотком какао, а то, что проглотил, пошло у него носом.

— Ты чего? — спросил он, отроду не слыхавший от жены английского слова.

— Moscow metro is the best of the world, — ответила Елена Павловна, удивляясь себе. — Ой, мамочки! Lenin was born! — крикнула она, и ее понесло дальше.

Процесс пошел. Через час Можжевелов, не в силах удержать в себе, уже рассказывал супруге передовицу «Собрать урожай без потерь!» из августовской «Правды» какого-то кромешного года. Супруга плакала, но Игнат Петрович был неумолим. Кроме видов на давно съеденный урожай, Елена Павловна узнала в этот день данные о добыче чугуна в VI пятилетке, дюжину эпиграмм Ник. Энтелиса и биографию Паши Ангелиной, всю.

День пролетел незаметно.

На сон грядущий Игнату Петровичу вспомнились Чомбе, Пономарев и Капитонов.

В антракте между приступами Игнат Петрович лежал на тахте и с выпученными глазами слушал излияния супруги. Воспоминания Елены Павловны носили характер гуманитарный: она шпарила английские topics про труд, мир и фестиваль, переходя на родной язык только для того, чтобы спеть из Серафима Туликова, помянуть добрым словом царицу полей и простонать: «О господи!»

Только перед самым сном Елену Павловну наконец отпустило, и она звонко несколько раз выкрикнула в сторону Подольска: «Сука! сука! сука!»

На рассвете Игнат Петрович (была его очередь) произнес речь Хренникова на съезде композиторов, а за завтраком с большим успехом изобразил Иосифа Броз Тито с карикатуры Кукрыниксов. К счастью для супруги, наблюдать все это ей пришлось недолго: в семь утра она приступила к исполнению ста песен о Сталине — и уже не дала себя отвлечь ничем.

Дело принимало дурной оборот. Коммунистическое двухголосие, доносившееся из окон дома в центре Москвы, начало привлекать внимание. К вечеру по городу поползли слухи, что в районе Кропоткинской функционирует партячейка истинно верного направления. Под окнами начали собираться староверы с портретами. Ночью на фасаде дома появилась надпись, призывающая какого-то Беню Эльцина убираться в свой Израиль, а в половине седьмого утра, судя по понесшимся из окон крикам «Расстрелять!» и «Говно!», Игнат Петрович дошел до ленинского периода в развитии марксизма.

Супруга, всхлипывая и из последних сил напевая «Варшавянку», уже писала срочную телеграмму в Подольск.

Старичок приехал к полудню.

— Что ж ты наделал, ирод? — с порога закричала на него Елена Павловна. — The Great October Socialist Revolution!

— Чего? — в ужасе переспросил старичок.

Елена Павловна только замахала руками. В комнате, сидя в кресле со стопкой валокордина, осунувшийся Игнат Петрович бормотал что-то из переписки Маркса с Лассалем. Старичок, вздохнув, почесал розовую лысинку.

— Дозировку не рассчитал, — признался он наконец. — Передержал. Теперь уж... — И развел окаянными руками.

— Верни! — закричала тогда Елена Павловна. — Lenin died in nineteen twenty four! Верни все как было! Сейчас же!

— Хорошо, — покорно согласился старичок. — И тебя, что ли, тоже?..

-Да!

— Не желаешь, стало быть, помнить? — осторожно уточнил старичок.

— Не-ет! — крикнула Елена Павловна и, рыдая, звонко запела: — «Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка-тошка!..»

— Товар — деньги — товар, — откликнулся из кресла Игнат Петрович.

— Ясно, — вздохнул старичок. Он ласково погладил женщину по седым волосам и тихо разрешил:

— Забывай.

К вечеру того же дня староверы ушли из-под притихших окон и шумною толпой откочевали обратно к музею Ленина, где начали раздавать прохожим листовки с требованием добиваться от дерьмократов расследования по делу об исчезновении двух коммунистов-ленинцев.

А Игнат Петрович с Еленой Павловной живут между тем и по сию пору — там же, на своей квартире. Живут хорошо, мирно; только каждое утро, встав ото сна, спрашивают друг друга:

— Ты кто?