Марк Розовский

Расстрел

За пять минут до расстрела я твердо решил уехать в Израиль.

— Собирайтесь, — сказал мне вертухай. — Прощайтесь с жизнью.

Я подумал: «Все-таки приятно, что теперь они обращаются к нам на «вы». Это, безусловно, наша заслуга. Мы добились этого еще в годы перестройки».

Мы вышли из камеры, и он повел меня по очень темному коридору.

«Дорога к свету, — подумал я, — и должна быть нелегкой».

Коридор тянулся с загибом вправо, затем налево и снова прямо…

«Наш путь извилист, — подумал я, — но в конце концов именно он приведет нас к избавлению».

Вертухай толкнул меня прикладом в спину. Я подумал: «А все-таки Лубянку надо было снести или в крайнем случае передать «Детскому миру».

Вертухай приставил мне к затылку холодный ствол.

«Эх, сейчас бы мороженого и кофе эспрессо!»

Надо сказать, я очень люблю эспрессо в итальянском исполнении. Когда я был в Риме лет пять назад, мне очень понравилось сидеть в кафешках на свежем воздухе и бодрить себя рассматриванием элегантных итальянок, летающих мимо с распущенными волосами на мотороллерах… В эти минуты эспрессо особенно приятен.

— Встать к стенке, руки за голову.

Оказывается, мы уже были во дворе знаменитой на весь мир тюрьмы. Я с удовольствием вдохнул свежего воздуха.

«Жаль, Гайдар с Явлинским так и не объединились. Ведь если бы Гриша был не такой самовлюбленный…»

— Повернитесь спиной! — раздался чей-то голос.

«…всего этого могло бы и не быть!..»

Я повиновался команде. А что можно еще сделать в моей ситуации?! Визу?!

Нет, визу они мне, конечно, уже не дадут. А если дадут, то другую. В иной мир.

Мне было приятно думать о себе хорошо. Все-таки они не сломили меня, суки, не сломили…

— Именем Союза Советских Социалистических Республик…

Это тот же голос начал зачитывать приговор. Значит, у меня еще есть минутка.

Я вспомнил маму, своего школьного учителя по прозвищу Ганнибал, друга Альку, с которым вместе когда-то плавали на теплоходе по Волге, и почему-то целину, которую я зачем-то поднимал вместе со всеми в студенческие годы.

— …к высшей мере наказания.

Хотя чтение приговора закончилось, я попросил, чтобы мне дали все же сказать последнее слово.

— Ну скажи, ладно, скажи, — вяло согласился мой палач.

— Видите ли… — начал я издалека. — Будучи на протяжении всей своей жизни горячим противником смертной казни, я обращаюсь сейчас к Организации Объединенных Наций, Нобелевскому комитету. Совету Европы и другим гуманистическим сообществам во всем мире со страстным призывом приложить все усилия, чтобы покончить…

— А мы что делаем? — мрачно улыбнулся палач. — Мы это и делаем…

— Нет! — воскликнул я. — Вы дадите мне договорить!..

— Да договаривай, ну, договаривай… только быстрее!..

— …чтобы покончить с этой вашей мерзкой практикой уничтожения людей.

Они вскинули ружья.

Мне захотелось плюнуть им в лицо, но я сдержался. Воспитанный мужик, каковым я себя считаю, все-таки должен уметь вести себя с достоинством в любых, даже экстремальных ситуациях.

Поэтому я, как истинно интеллигентный человек, ограничился всего лишь одним матерным словом, да и то про себя.

— Конечно, мы, демократы, сделали большую ошибку на тех выборах… Нам надо было голосовать за Анпилова… «Ведь тогда бы он наверняка не прошел… — подумал я. — С другой стороны, в случае его победы над Ельциным электорат Жириновского перешел бы в аппарат Зюганова, а аппарат президента вообще стал бы электоратом…»

Они милостиво ждали, пока я окончательно приготовлюсь. Я встал в героическую позу.

— Стреляйте, сволочи! — крикнул я. — Всех не перестреляете!..

Раздался залп, но то ли патроны у них отсырели, то ли ружья были кривые и ржавые… Я стоял невредим.

«Все-таки коммунистическую партию надо было запретить, — подумал я. — Может быть, я не прав…»

Тут на середину двора с грохотом выехал танк и направил на меня свое милое моему сердцу жерло.

«А может, и прав», — посетила меня последняя мысль.

Танк выстрелил… и я проснулся.

1996