Марк Розовский

Призрак зюганизма

— Тревога! — закричал Капитан со своего мостика, и мы все, отдыхавшие после вахты, повскакали с коек в своих каютах.

Всю жизнь я работаю матросом на корабле, который ходит по Волге от Нижнего до Астрахани и обратно. Но такого еще не бывало… Корабль наш начало шатать, левый борт накренился к правому, а правый хлебнул воды…

Оказывается, кто-то невидимый подошел к нашему Капитану сзади и попытался отпихнуть его от руля.

Я заметил: это было как раз в том самом месте, где на берегу, на высоком утесе, когда-то стоял он, наш бывший усатый вождь и учитель.

Капитан, человек бывалый, удержал штурвал. Оглянулся — вроде никого.

Но через секунду — новое нападение. У штурвала началась форменная драка. Неведомая сила ударила Капитана и потащила в сторону. Корабль клюнул носом волну, корма бесстыдно заголилась. Затем нос вздернулся к небу, а корма ухнула в глубину. Так повторилось несколько раз, может быть, поэтому мы опоздали на помощь своему Капитану. Когда мы вбежали в рубку, наш Капитан, связанный, лежал на полу с кляпом во рту. И мы услышали голос Призрака, только голос, ибо говорящий не имел очертаний, но уже имел над нами власть.

— Всем оставаться на своих местах! Слушать мои команды! Под знаменем Ленина, под водительством Сталина вперед, к победе зюганизма!

Я не ослышался. Призрак хотя и говорил лозунгами, но все мы дисциплинированно слушали его речь. Слушали и выполняли. А что делать?.. Сопротивляться?.. Нашего Капитана Призрак выкинул за борт на наших глазах и, по-прежнему невидимый, встал у руля.

С этого момента положение стабилизировалось, на корабле воцарилась старая новая жизнь. Первым делом нас перестали выпускать на берег.

В столовой жрать стало нечего. Потом совсем нечего. Потом нечего стало совсем. Потом нечего совсем нечего, жрать нечего совсем стало.

— Это счастье, — сказал Призрак, и мы все стали целоваться друг с другом и поздравлять с праздниками.

Перед праздниками нам выдали талоны на водку, которые мы использовали как закуску.

Жить стало лучше. Жить стало веселее. А плыть вообще стало не нужно.

Мы месяцами, годами, десятилетиями никуда не двигались, стояли на мели, но по радио «Маяк» объявили, что «стоим на рейде». На верхней палубе установили китобойную пушку и стали ждать появления китов… Покуда киты в Волге до сих пор не появились, мы стали хранить в пушке ворованные друг у друга вещи.

В кинозале каждый день шел фильм «Кубанские казаки» — в память о великом итальянском режиссере Феллини.

Из Москвы приехал лектор Жданов и прочитал нам доклад о Михаиле Жванецком и постановление ЦК «Александр Солженицын — представитель социалистического реализма». Слушатели единодушно одобрили все, что увидели, а зрители единогласно поддержали услышанное.

Режим моей матросской жизни был таков.

С утра боевая и политическая подготовка. Считаем черные полоски на тельняшках и читаем книгу Леонида Ильича Брежнева «Малая земля».

Днем проверяем наличие якоря и пересказываем друг другу прочитанное утром.

Вечером драим пуговицы на бушлатах и переписываем стихи Анатолия Лукьянова, написанные в одиночном кубрике «Матросской тишины». Затем мичман читает нам наизусть стихи Юрия Владимировича Андропова о любви и дружбе. Затем пересказываем стихи прозой, хотя это и запрещено.

Ночью — сон. Во сне разрешается видеть каждому свое. Мне, например, регулярно снится, как я считаю белые полоски на своей тельняшке и — о ужас! — их количество не сходится с черными… В другом повторяющемся кошмаре я пляшу «Яблочко» на концерте художественной самодеятельности вместе с боцманом Черненко, почему-то Михаилом Сергеевичем.

А на Пасху (это новый коммунистический праздник) у нас была такая пьянка, что облевали весь корабль. Стали чистить и, видимо, не рассчитали: от стирки образовалась дырка в левом борту и началась течь.

Призрак сразу же заткнул дыру телами трех моих друзей-матросов и собрал общее собрание пассажиров.

— Среди нас враги! — сказал он. — Признавайтесь!

Все молча слушали, но признались те, кто не хотел молчать.

Их тотчас сослали на необитаемый остров.

— А крестьяне среди вас есть? — поинтересовался Призрак. — А евреи?.. А немцы?.. А татары?.. А чеченцы?.. А греки?.. А калмыки?.. А месхетинцы?.. А корейцы?.. А балкарцы?.. А гагаузы?.. А поляки?.. А ингуши?.. А карачаевцы?..

Вышел один гагауз, да и тот наполовину еврей.

Призрак дал ему орден «За чистосердечное признание» и отпустил на все четыре стороны вплавь до Мертвого моря.

Тут выяснилось, что течь продолжается (трем погибшим матросам присвоили звание героев), но на нее уже никто и внимания не обращает.

— Ну, течет, пускай себе и дальше течет! — сказал Призрак. — Главное, не раскачивайте судно!

И действительно, все привыкли к тому, что течет. Один, правда, диссидент, пытался что-то там такое сказать, но его тотчас отправили в Горький (так теперь называется этот город), чтоб только он нам всем не портил хорошее настроение.

Неожиданно на корабль приехала делегация из стран народной демократии.

Ее встретили, как полагается, хлебом-солью. При этом весь хлеб делегация съела на наших глазах, а соль мы слизали сами, потому как привыкли довольствоваться тем, что оставалось после наших дружеских встреч.

— Нам надо попугать мир, — сказал Призрак и пукнул.

Дело происходило в кают-компании на секретном совещании, на котором было решено нашу посудину сделать подводной лодкой стратегического назначения с ядерным оружием на борту. Для этого одну нашу трубу стали считать перископом и начали по-тихому готовиться к погружению и дальнейшим походам в Ледовитый океан.

— Да здравствует наш серебристый лайнер! — сказал Призрак. — У них «Титаник», у нас «Броненосец Потемкин»!.. Почувствуйте разницу!

Эти слова нельзя было слышать без содрогания. Корабль наш тотчас затрещал и в один миг развалился на куски

Мы все оказались в воде без спасательных жилетов и шлюпок.

— Помогите! — кричали многие матросы, которые за время нашего стояния на мели разучились плавать.

Оставшиеся в живых кое-как добрались до берега. Некоторые до американского. Некоторые до израильского.

1999