Триллион долларов. В погоне за мечтой

47

Еще когда их самолет пересекал Атлантику, полетели соответствующие сообщения в агентства печати, во всем мире в новостях объявили о глобальном референдуме. И уже на пути из лондонского аэропорта Хитроу в лондонский район Сити в кармане пиджака Джона зазвонил телефон.

– Джон? – проревел голос в трубке. – Вы там что, совсем с ума сошли?

Молодой человек был вынужден отодвинуть трубку подальше от уха.

– Малькольм? Это вы?

– Да, черт побери. Скажите, вы что, совсем ничего не поняли? Всемирное голосование? Необразованные, ничего не смыслящие люди будут решать, что делать дальше? Не понимаю. Я годами объяснял вам, как устроен мир, и стоило мне уйти, как вы начали заниматься сказками. Как думаете, что решит крестьянин с рисовых полей Джакарты или горнорабочий из Перу, если вы спросите его, как он хочет жить?

– Я не собираюсь его об этом спрашивать, – холодно ответил Джон.

– Джон, если человечество сможет решать, какую жизнь ему вести, то придется сплошь покрыть Землю пригородными виллами, бассейнами и торговыми центрами. Это будет конец, надеюсь, вы это понимаете?

– Я уверен, что для большинства справедливость и будущее детей важнее, чем бассейн.

Маккейн издал такой звук, словно собирался одновременно закричать и набрать в рот воздуха.

– Вы мечтатель, Джон!

– Вот и мама моя всегда это говорила, – ответил Джон. – Думаю, поэтому судьба сделала наследником меня, а не вас. Прощайте, Малькольм. – Он разорвал связь, позвонил в секретариат и дал указание переадресовывать все звонки Маккейна не ему, а в правовой отдел.

Музыка, звучавшая в его гостиной так громко, что у него еще в прихожей едва не лопнула голова, показалась Джону смутно знакомой.

Unborn children
want your money
and their screaming
never stops.
House on fire,
god is leaving,
you’re not important
anymore.
Wasted future,
wasted future,
all you offer
me are tears…[98]

Дребезжащий саунд, чахоточное пение – это был диск Марвина, вне всякого сомнения. Но разве он не выбросил его еще тогда?

Войдя в гостиную, он увидел, что Франческа стоит посреди комнаты, закрыв глаза, обхватив себя руками, словно обнимая себя, и с упоением раскачивается в такт рокочущей бас-гитаре. Джон смотрел на нее словно на восьмое и девятое чудо света одновременно: эта глухая какофония электроинструментов, похоже, по-настоящему нравилась ей!

Однако она тут же обернулась и увидела в дверном проеме его. Бросилась выключать проигрыватель. Внезапно наступившая тишина была оглушительной.

– Scusi, – прошептала она, вынимая серебристый диск из проигрывателя и убирая его обратно в коробку. – Я совсем забыла, что вы сегодня возвращаетесь. – Она неловко обвела рукой комнату. – Но все убрано. Все чисто, все сделано.

– Va bene[99], – успокаивающим тоном произнес Джон, но она уже проскользнула мимо него с едва слышным «Buona notte»[100], прижимая к груди диск с портретом Марвина, словно сокровище.

Джон посмотрел ей вслед, странным образом обеспокоенный свидетельством того, насколько различными могут быть вкусы и ценности разных людей. И Марвин, боже мой! – он не слышал о нем уже целую вечность. И понятия не имел, где тот может быть.

Когда Марвину разрешали выйти, его тянуло к непроходимым холмам, наверх, в леса, которые окружали долину, словно величественные стражи. Там он мог часами бродить в подлеске, переступая через поваленные деревья, вдыхал чистый холодный воздух и вслушивался в тишину, в которой раздавались лишь звуки природы, его собственное дыхание и шорох шагов. Если бы не было этих красно-белых полосок на деревьях и стальных столбах, обозначавших границу между местностью, где можно бродить с электронным поводком, и всем остальным миром, он чувствовал бы себя свободным как никогда.

Ему уже разрешали гулять до четырех часов во второй половине дня. И несмотря на это, звуковой сигнал на его лодыжке, звавший его обратно, всегда звучал неожиданно рано.

Сверху клиника напоминала элегантный белый загородный дом, удивительно неуместный среди непроходимого безлюдья. То, что окна зарешечены, а подъезд охраняется, замечалось только уже вблизи. И другие пациенты, все сплошь янки – наглые, холодные сынки из богатых семей, паршивые овцы, которых приковывал к этому месту в тридевятом царстве ежемесячный папенькин чек, – их тоже можно было заметить, только войдя в двери. Марвин ненавидел этот момент.

В этот день у него было такое чувство, что в лесу он не один.

Никого не было видно. Скорее он… почуял. Кто-то из них? Он надеялся, что нет. Марвин побрел обратно, к месту на краю леса, откуда можно было видеть территорию клиники, пересчитал жалкие фигурки на садовых дорожках. Все на месте. Кто бы ни находился здесь, наверху, пациентом он не был.

Он решил не обращать на него внимания. Прошел по своей тропе в мелких зарослях, хрипло дыша, и при виде белого облачка собственного дыхания невольно подумал о прошлом, о городе, выхлопных газах на улицах, косячках у окна. Казалось, все это было в другой жизни. Он готов был поклясться, что живет в клинике уже лет сто, в комнате с зарешеченным видом на кусок газона, бесформенный и скучный, словно зеленый ковер. И, судя по всему, он останется здесь до конца своих дней.

Вдруг показался мужчина. На нем была мшисто-зеленая куртка на подкладке и темно-синяя бейсболка, он показался в подлеске внезапно, по другую сторону линии границы, и принялся наблюдать за ним.

Марвин смотрел на него. Мог просто не думать о нем и пойти своей дорогой; в конце концов, бродить по лесу не запрещено. Но он не сделал этого, а крикнул:

– Эй! Как дела?

Мужчина приветственно поднял руку, махнул ему, приглашая подойти поближе.

– Sorry![101] – крикнул в ответ Марвин, указывая на правую ногу. – У меня на лодыжке прибор, который вколет мне в ногу наркотик, если я пойду дальше. Здесь так принято, понимаете?

Похоже, мужчина понял это, потому что подошел ближе, неловко переступая через корни и камни.

– Правда так строго? – спросил он, добравшись до Марвина.

Марвин пожал плечами.

– Самое позднее двадцать шагов спустя подается сигнал тревоги. Как-то связано с расстоянием от передатчика. А если меня придут забирать с собаками, я минимум две недели не буду дышать свежим воздухом.

– Звучит невесело.

У мужчины было грубое, покрытое шрамами лицо с пышными усами над верхней губой. Марвину показалось, что он когда-то его уже видел, но в последнее время ему часто казалось подобное. Побочный эффект медикаментов, которые он получил вначале, утверждал доктор Доббридж, его терапевт.

Марвин пожал плечами.

– Думаю, они вынуждены так поступать. Здесь есть несколько совершенно ненормальных типов.

– Похоже, вы в их число не входите. В число ненормальных типов, я имею в виду.

– О боже, нет. Я ведь и принимал совсем немного. Если бы захотел, мог бы в любой момент бросить. – Марвин потянулся за травинкой, сорвал ее и зажал между губами. Ему казалось, что так он выглядит круче. – Это входит в образ рок-звезды, понимаете? Просто нереальный стресс. Может свалить кого угодно, если вы догадываетесь, что я имею в виду.

– Хм, – произнес незнакомец. – Но, похоже, вы снова в полном порядке.

– Да, ясное дело. – Он весьма смутно помнил, как чувствовал себя раньше. Но доктор Доббридж полагал, что скоро вспомнит. – Что они только с тобой не делают, просто невероятно! Водные процедуры, удаление токсинов, гипноз, разговорная терапия – но да, они неплохо меня подлечили.

Во взгляде мужчины появилось что-то хитрое, как у змеи.

– А почему вы тогда еще здесь?

– Понятия не имею. Думаю, еще не совсем долечили.

– И вы действительно в это верите?

Марвин недоверчиво поглядел на незнакомца. На нем был темно-красный вязаный свитер, из выреза которого виднелись густые черные волосы.

– Что вы имеете в виду?

– Вы ведь уже меня поняли. Никогда не задавались вопросом, что на самом деле стоит за всем тем, что вам пришлось пережить?

– И что же за этим стоит?

– Подумайте на досуге, – посоветовал ему мужчина и повернулся, чтобы уйти.

– Эй, что это все значит? – возмутился Марвин; больше всего ему хотелось пойти за ним. – Вы ведь не можете просто бросить меня здесь? Кто вы вообще такой?

Мужчина на миг поднял руку, не оборачиваясь.

– Я вернусь! – крикнул он. – А вы пока подумайте. – И он исчез среди деревьев.

Больше всего Марвину хотелось забыть эту встречу, но, конечно же, остаток дня он не мог думать ни о чем другом. А среди ночи он вспомнил, откуда знает этого человека.

СМИ не подружились с понятием «всемирный спикер». Даже принадлежащие концерну Фонтанелли газеты и телекомпании не стали с ним долго возиться. Из новостей можно было узнать, что будет избран президент мира. И первые комментаторы, похоже, не были уверены в том, что речь не идет о чьей-то злой шутке.

А ведь им стоило бы переспросить в отделе объявлений. Уже на следующий день практически во всех свободных газетах мира – даже в некоторых правительственных, где обычно не печатали ничего подобного, – появилось объявление на две страницы, оплаченное как положено, которое представляло организацию «Мы, народ» и поясняло план и условия голосования. Удивленные люди со всех концов света узнали о том, что каждый взрослый человек может претендовать на пост всемирного спикера при условии, что он наберет достаточное количество голосов, которые поддержат его кандидатуру, причем половина из них может принадлежать людям другой национальности. В забегаловках и столовых предлагали первые кандидатуры, еще прежде, чем правительства мира оправились от изумления. Уже на второй день после начала кампании послали первые заявления в Нью-Йорк. А выпуск огромных объявлений продолжался. Затем последовали минутные объявления по радио и телевидению в самые лучшие и дорогие часы. Логотип с пятью разноцветными головами появился вдруг повсюду: на стендах для афиш, на станциях метро, на обратных сторонах билетов в кинотеатры и перед каждым фильмом, демонстрировавшимся в любом кинотеатре на планете. На Интернет-страничке организации «Мы, народ» можно было прочесть, что до момента выборов организация потратит на рекламу больше денег, чем корпорация «Кока-кола» за десять лет. Люди поняли, что у «Мы, народ» бесконечное количество денег и что организация готова израсходовать на просветительскую работу столько, сколько понадобится. Люди поняли, что дело серьезное.

Политики разных уровней были достаточно умны, чтобы не высказываться без нужды относительно плана Фонтанелли. Инстинктивно они понимали, что таким образом только поднимут рейтинг его начинания. Но даже если их спрашивали, они увиливали от ответа, говорили о праве на свободное волеизъявление, хвалили проверенные демократические структуры. Комиссар Евросоюза, то есть член того могущественного органа, состав которого был выбран правительствами стран – членов Евросоюза, без какого бы то ни было участия избирателей, заявил, что не видит повода что-либо менять в существующих отношениях.

Интервью, данное Джоном Фонтанелли японскому телевидению, было лишь одной из остановок во время путешествия вокруг света, когда он рекламировал свое начинание. Уже спустя несколько дней он мог предсказать ход любого разговора практически дословно. Куда бы он ни приехал, любой собеседник подробно объяснял ему, насколько отличается его страна от других, как отличается его культура от всего остального мира, и в конце концов задавал те же вопросы, что и все остальные.