Триллион долларов. В погоне за мечтой

Джон положил ладони на стол – бессмысленный жест, словно ему непременно нужно было коснуться чего-то, удостовериться, что оно реально, что это не сон.

– Насколько точны ваши прогнозы? – негромко спросил он. Голос терялся в тишине темного зала, и в то же время его невозможно было не услышать. – Насколько надежна программа, профессор?

– Не считая предпосылок, которые восходят к работам Форрестера, Мидоуса и так далее, наша модель в основном базируется на трудах Акира Ониши, который в данный момент разрабатывает FUGI Global Model. FUGI – это сокращение от слов Future of Global Interdependence[53], то есть уже в самом названии есть указание на будущее, обширное взаимодействие всего происходящего. К этой динамической кибернетической модели, отдельные части которой были разработаны выдающимися специалистами, мы добавили факты, отобранные на основании исторических данных. Это означает, что наши модели начинают работу с 1900 года и их данные должны совпадать с тем, что мы наблюдали вплоть до сегодняшнего дня. Поскольку так и получается, мы исходим из того, что мы верно поняли систематические взаимодействия и поэтому расчеты на будущее верны.

Маккейн сложил руки.

– А та модель, о которой вы говорили, FUGI, она дает те же результаты?

– Нет. Профессор Ониши работает на ООН; он пытается получить прогноз будущих миграций и потоков беженцев. – Коллинз указал на пленку, все еще лежащую на проекторе. – Помимо этого в некоторых существенных моментах мы придерживаемся принципиально иного мнения. Иначе мы могли бы просто перенять его модель.

– Понимаю. – Маккейн отодвинул кресло. Раздался негромкий скрежет, напомнивший Джону похороны деда: когда могильщики закрыли крышку гроба и принялись закреплять ее, звук был точно такой же.

Никто ничего не сказал. Казалось, тишина слилась с темнотой. Быстро холодало или ему это только казалось?

– Следовало бы, – нервный голос профессора Коллинза нарушил молчание, – принять решение относительно того, что делать дальше. Опубликовать ли результаты исследования…

– Нет, – сразу же произнес Маккейн. Шумно втянул носом воздух, сжал подлокотники кресла. – И без того было опубликовано достаточно мрачных прогнозов. Это ничего не дает. Никто не хочет об этом знать. Я, кстати, тоже. – Он встал, очень резко, словно лопаясь от избытка энергии. – Я хочу знать, как мы можем это предотвратить. И тут нам должна помочь ваша модель. Вы завтра еще будете в Лондоне?

– Да, – кивнул профессор Коллинз, – у меня номер в…

– Хорошо. Соберемся завтра утром. Возьмите с собой этот пухлый том, описание системы. Мы определим все элементы, на которые можем влиять посредством «Фонтанелли энтерпрайзис», а также степень этого влияния. – Он прошелся в темноте, сделал пять шагов, повернул обратно, сделал пять шагов в другую сторону. – Вы создадите модели всех комбинаций возможных параметров влияния. Пока мы точно не будем знать, какая стратегия поможет предотвратить катастрофу.

Профессор Коллинз шумно вздохнул.

– Вы осознаете, что придется совершить довольно много попыток? Количество всех возможных комбинаций быстро переходит в миллионы и миллиарды…

Маккейн продолжал стоять.

– Ну и что? Вы получите столько быстродействующих компьютеров, сколько будет нужно. Я куплю вам «Дип блю», если вы сумеете его применить. Он ведь тем и занимался, что просчитывал миллиарды возможных комбинаций ходов? И он выиграл. – Его глаза сверкали. – И мы поступим точно так же.

Поезд проезжал мост через Эльбу, мимо проносились опоры. Открывался вид на гавань. Ярко сияло солнце, грузовые краны казались похожими на стадо древних животных, пасущихся в сверкающей реке. Гамбург, да, а почему бы и нет? Урсула Вален подышала на стекло, наблюдая за тем, как запотевшее пятно тут же снова исчезает. Если она действительно решит уехать из Лейпцига. Если найдет место – хотя даже не была уверена в том, что желает этого.

Зачем она здесь? Неужели действительно хочет заниматься рекламно-информационной деятельностью для торгового концерна? Конечно же, нет. Правда была в том, что она искала выход.

Оглядываясь назад, она понимала, что было ошибкой пытаться предотвратить неизбежное. Дела в магазине электроприборов, который открыл ее отец вскоре после объединения, поначалу шли хорошо, да. Но недостаточно хорошо. По крайней мере, ей нужно было настоять на том, чтобы он переехал в другое, более дешевое помещение, прежде чем начать затыкать постоянно открывавшиеся дыры собственными деньгами, подписывать долговые обязательства, по которым ей придется платить всю жизнь. Самое позднее – в тот момент, когда так безумно высоко подняли арендную плату. Но… Не помогло ни расширение, ни новые сотрудники, ни реклама в трамвае. Наконец ее отец сдался и стал радоваться тому, что получил место у одного из своих бывших клиентов.

Таков итог двух лет кропотливой работы: денег нет, по уши в долгах, вместо звания доктора в последнюю минуту едва успела получить степень магистра, причем с такими оценками, что диплом едва ли стоил бумаги, на которой был напечатан.

И что огорчало ее сильнее всего, так это то, что в конце концов именно большие траты на уход за дедом и положили конец бизнесу ее родителей. Почему все эти нацисты так чертовски долго живут? Восемьдесят восемь весен повидал ее дед, все еще бодрый, жесткий, словно выдубленная кожа, твердый, словно высококлассная сталь, полный бредней проклятого гитлерюгенда. Он подстрекал дряхлых идиотов вокруг себя, настраивая их против руководства дома престарелых, терроризировал санитаров-иностранцев расистскими высказываниями, а то, что некоторые темнокожие в итоге категорически отказывались иметь с ним дело, похоже, наполняло его огромной радостью. Расхлебывать же все это приходилось ее родителям, ясное дело. Если это вообще возможно, то после объединения Германии с ним стало еще труднее, чем прежде. Во времена ГДР он хотя бы время от времени пару лет проводил в тюрьме.

– Надо было вам меня отравить, – вот и все, что он сказал им, когда они в очередной раз упрекнули его в том, что он разрушил все их мечты.

Несмотря на то что Урсула Вален не верила в Бога, в ее душу иногда закрадывалось подозрение, что Он все же существует и теперь не торопится звать деда к себе, потому что не хочет с ним возиться.

Сутолока вокзала окружила ее. Огромный зал, в достаточной степени похожий на такой же в главном вокзале Лейпцига, чтобы на какой-то жуткий миг заставить ее подумать, будто она вернулась обратно. Девушка вышла из поезда, позволила потоку пассажиров нести себя, пытаясь думать о предстоящем разговоре, а перед глазами все стояли родители. Они были старыми и усталыми, простые люди, которые хотели всего лишь нормально жить и единственным светочем для которых была она, их дочь. Что бы ни увело ее из Лейпцига, все сводилось к тому, что она оставила их одних.

Она задумчиво изучала схему метро, выбирая нужную линию. Похоже, в Гамбурге немногое изменилось с тех пор, как она была здесь в последний раз. Два года назад, почти ровно два года. Тот визит оказался прибыльным, но, несмотря на это, все приходившие после запросы она отвергала, сама не зная почему.

Три часа спустя все закончилось. Ей сказали, что позвонят, но этот тон голоса она уже научилась понимать. Сквозь большие стеклянные вращающиеся двери она вышла на улицу, остановилась, закрыла глаза, сделала глубокий выдох, словно все это время задерживала дыхание. Облегчение. И полдня до отправления поезда обратно.

– Гамбург? Тогда вы непременно должны заглянуть в «Параплюи бле», – сказал ей кто-то, когда она мимоходом упомянула о предстоящей поездке.

– Что такое «Параплюи бле»? – поинтересовалась она.

– Бистро неподалеку от Гусиного рынка. Реклама – синий зонтик, мимо не пройдете.

– И что в нем такого особенного?

– Просто загляните туда, – сказал он ей, работник прессы, в прошлом репортер журнала «Штерн», теперь – высокий чин в «Лейпцигер».

Не заметить его было действительно невозможно. На тихой боковой улочке, в стороне от переполненных рядов Гусиного рынка балансировала на одной ноге кукла без лица, держа в вытянутой руке большой, метра три в диаметре, синий зонтик, который все время то раскрывался, то складывался. Урсула вошла, огляделась по сторонам. Здесь было довольно людно, пахло поджаренным хлебом и ветчиной, и вдруг она поняла, что проголодалась. Села на табурет у стойки.

Стоящий за ней мужчина нацедил два пива, поставил их на поднос, затем обернулся к ней. Меню выпало из рук Урсулы.

То был Вильфрид ван Дельфт.

– Что вы здесь делаете? – удрученно спросила она.

Похоже, ван Дельфт был удивлен не меньше нее. Поднял полотенце, выпавшее из руки, криво улыбнулся.

– Работаю.

Она невольно огляделась по сторонам в поисках забитых рукописями, журналами и книгами полок, поискала детские рисунки, приколотые к стене, но нашла только зонты всех цветов и форм, стойки для зонтов, фотографии дождя в городе – в рамках.

– Но…

Ван Дельфт посмотрел куда-то мимо нее. Его подбородок вдруг стал каким-то стальным.

– Я думал о том, чтобы позвонить вам и рассказать об этом, – произнес он. – Что меня вышвырнули вон.