Триллион долларов. В погоне за мечтой

28

Два стула – вот и вся мебель в квадратной комнате с высоким потолком, где воняло мочой и плесенью. В двери, через которую привели Марвина, было зарешеченное окошко, ее массивные петли казались новыми – похоже, единственная вещь здесь, произведенная в этом веке.

И вот он, Марвин Коупленд, расстроенный и разбитый, едва способный усидеть на стуле. В своей одежде он, похоже, спал на протяжении нескольких недель, а не только те дни, которые провел за решеткой.

– Что произошло? – спросил Джон.

Марвин пожал плечами, скривился.

Наконец он произнес:

– Ну, что могло произойти. Поймали меня.

– На торговле наркотиками? Это правда?

– Ах, fuck! Моя фирма звукозаписи выставила меня на улицу, вдруг. Якобы мой альбом не продавался. А ведь они даже рекламы толком не сделали. Я имею в виду, что нужно время на то, чтобы пробиться среди таких асов, как Майкл Джексон или «Аэросмит». – Он сидел, наклонившись вперед, уставившись в пол, а потом посмотрел на Джона снизу вверх. – А почему «моя фирма звукозаписи»? Это ведь твоя фирма звукозаписи. Впрочем, тебе теперь принадлежит полпланеты.

– Марвин, у тебя было сто тысяч долларов. И я запросил данные из «Каската рекордс». Они заплатили тебе аванс в триста тысяч долларов. За полтора года ты промотал почти полмиллиона долларов.

– Чувак, не тебе говорить, с твоим «Джамбо Джетом».

– Это не «Джамбо Джет».

– Да, shit, все стоит денег. Я должен ездить на соответствующей машине, как рок-звезда, шмотки и так далее… Ты понятия не имеешь, во что это обходится.

– Ты хочешь сказать, я понятия не имею, во что обходится кокаин? Тут ты прав.

– Парень, парень! Ты бы себя слышал! Я говорил, что деньги изменят тебя. Я тебе говорил.

– Марвин, кокаин! Это же совсем не то, что твоя прежняя травка. И раньше ты категорически отказывался работать дилером.

Марвин откинулся на спинку стула с такой силой, словно хотел сломать ее, запрокинул голову и закрыл глаза. Он выглядел бледным и голодным. Просидел так некоторое время. Сквозь узкое, расположенное под потолком зарешеченное окно падал слабый свет, с улицы доносился шум, словно кто-то включил его погромче, – сигналы машин и мотоциклов.

– Это комета, – наконец произнес Марвин и снова открыл глаза.

– Комета?

– Хейла-Боппа. Комета. Только не говори, что ты ее еще не видел. Она такая огромная. – Он с шумом выпустил воздух сквозь стиснутые зубы. – Кометы предвещают несчастье. Это давно известно. А такой человек искусства, как я, чувствует это. Я чувствителен к подобного рода вещам, ясно тебе? Окей, кокс выносит тебя в другое измерение, но и без того… – Какое-то время он качал головой, размышляя. Потом взглянул на Джона. – Ты можешь вытащить меня отсюда?

Джон вгляделся в лицо Марвина, в выражение его глаз. На миг ему показалось, что он видит в них что-то вроде лукавства, но потом там снова осталась только просьба о помощи, сплошная мольба, словно только остатки гордости удерживали его от того, чтобы на коленях умолять вызволить его из заточения.

– За этим я и приехал вообще-то, – произнес Джон, спрашивая себя, действительно ли оказывает Марвину таким образом услугу. – Они сказали, что ты можешь выйти под залог. Не имеешь права покидать город и так далее. – Он глубоко вздохнул и с противным привкусом на языке добавил: – Хотя, если ты сделаешь это, я не разорюсь. Если ты понимаешь, что я хочу сказать.

Марвин посмотрел на него так, словно не понял ни слова, потом кивнул:

– Ты все-таки мне друг. Несмотря на все деньги.

Маккейн был не amused[51], когда Джон вернулся в Лондон.

– Ваш друг, или тот человек, которого вы таковым считаете, – произнес он, – представляет собой самый явный тип неудачника, который я когда-либо видел. Он ничего не достиг, он никогда ничего не достигнет. Забудьте о нем, Джон. Как можно скорее. Избегайте контактов. Неудачники опасны для людей с высокими целями, поверьте моему слову. Вы можете быть самым способным человеком, который когда-либо ходил по созданной Богом земле, но если вы свяжетесь с неудачниками, все равно ничего не достигнете. Они утянут вас на дно. Они опошляют ваши планы, отравляют вашу жизнь тысячей разных способов, словно ходячая болячка. И я даже не уверен, что они действительно таковыми не являются.

Джон устал, он уже жалел, что не попросил отвезти себя из аэропорта прямо домой. Он был совершенно не в настроении спорить.

– Вы говорите о нем так, словно он крыса какая-то или что-то в этом роде.

– А как вы назовете то, что он делает с этой Константиной? – Маккейн стоял, как скала, на фоне вечерней панорамы Лондона, скрестив руки на груди. – Марко был столь любезен, что рассказал мне всю подоплеку.

– Константина Вольпе – взрослая женщина и отвечает за себя сама, – раздраженно ответил Джон. – А Марвин очень помог мне в трудные моменты жизни. Я ему кое-чем обязан.

– Вы были ему чем-то обязаны? А. Ну, ясно. И когда вы перестанете быть ему обязанным?

– Понятия не имею. – Об этом он еще не думал. Вообще-то, действительно, бесконечно так продолжаться не может. – Что ж, полагаю, теперь мы в расчете.

Маккейн хрюкнул.

– Вы, конечно же, исходите из того, что своими действиями оказали ему услугу.

– Я вытащил его из тюрьмы.

– А дальше? Вы об этом подумали? Вы внесли за него залог, он вышел и может убираться на все четыре стороны?

– Примерно так.

– Вы действительно полагаете, что с его затуманенным наркотиками рассудком он способен уйти от пограничного контроля или розыска через Интерпол? Не будьте наивны.

– В таких вещах я считаю его очень находчивым, да, – раздраженно ответил Джон.

Маккейн опустил руки, немного постучал кончиками пальцев по краю стола Джона, затем произнес:

– Ну да ладно, как бы там ни было… Вообще-то я хотел попросить вас, Джон, только об одном: если когда-нибудь вы снова столкнетесь с проблемой подобного рода, обратитесь с ней ко мне. Договорились?

– Что вы имеете в виду под «проблемой подобного рода»?

– Вы понимаете, что я имею в виду. – Маккейн остановился в дверях, положив ладонь на дверную ручку. – Ничего не делайте тайком. Приходите ко мне с такими вещами. Я позабочусь об этом.

Джон поручил проект премии менеджеру по имени Лайонел Хиллман, суетливому человеку с ржаво-каштановой вьющейся шевелюрой; такого же цвета волоски торчали у него из носа – было просто невозможно не смотреть на них во время разговора с ним.

Хиллман с такой энергией окунулся в проект, что, казалось, стал с ним единым целым. Он предложил дать премии имя Геи, античной богини Земли, матери неба и титанов, источника снов, кормилицы растений и детей. Джон, которому все эти ассоциации были неизвестны, с восхищением согласился. В дальнейшем Хиллман собрал комиссию из пяти известных биологов, экологов и защитников окружающей среды из разных частей света, придумал устав и модель фонда – по образцу Нобелевской премии, поручил художнику создать эскиз награды, который всех, кто видел его, заставил бы благоговейно кивать, и, наконец, разработал рекламную кампанию, обещавшую заставить каждого жителя Земли осознать тот факт, что премия Геи существует, и понять, каково ее значение, еще до того, как в ноябре 1997 года, в последний понедельник месяца, ее присудят впервые. Момент – ровно две недели до вручения Нобелевской премии – был выбран столь же тщательно, как и место – Копенгаген, город, который должен был соотнести в сознании общественности премию Геи с этой высокой сферой.

Он пригласил Джона на фотосессию. Образ матери-земли представляла не кто иная, как Патрисия де Бирс, самая высокооплачиваемая модель в мире, единогласно провозглашенная СМИ прекраснейшей женщиной столетия. И, видит бог, она была действительно красива – настолько, что дух захватывало. Джон скромно остановился в тени – как называется эта штука, что-то вроде большого белого зонтика? – наблюдая за тем, как фотограф дает указания, как одетая в одну только вуаль богиня Земли эротично потягивается, наклоняется и извивается, как сверкают вспышки фотоаппаратов. Если это не подвигнет людей на то, чтобы заняться сохранением природы, то он не знает, что и предпринять.

– Перерыв! – крикнул фотограф. Он дал указания своим помощникам по поводу установки кулис и, оглядываясь по сторонам, заметил Джона.

– А, мистер Фонтанелли!

Он подошел к молодому человеку и пожал ему руку. Фотограф был старше, чем казалось издалека и из-за его подвижности: жилистый мужчина с пшеничными волосами и возрастными пятнами на лице.

– Кертис. Говард Кертис. Лайонел намекал, что, возможно, вы заглянете к нам. Добро пожаловать. Как вам, нравится?

Джон кивнул, колеблясь. Да, он был под впечатлением.

– Классная женщина, правда? Действительно крутая. Абсолютный профессионал, на сто процентов понимает, что как работает, полностью контролирует себя. Настоящий профессионал, правда.

Джон посмотрел мимо него на кулисы. Патрисия де Бирс сидела с прямой спиной на табурете, сбросив вуаль, чтобы полноватая гримерша чем-то смочила ей грудь, наверное, смывая грим. Из-за такого зрелища ему с трудом удавалось следить за тем, что говорит фотограф.

– Знаете что? – Человек, которого Хиллман назвал лучшим в мире фотографом, отступил на шаг и, прищурившись, посмотрел на Джона. – Один вопрос, мистер Фонтанелли: нет желания кое-что попробовать?

– Только не говорите, что собираетесь меня фотографировать.

– Обязательно.

– Нет.

– Я не понимаю слова «нет», мистер Фонтанелли.

– Ни в коем случае.

– Ради вашего фонда.

– Именно поэтому. Я не хочу выставить премию на посмешище еще до того, как ее вручат впервые.

С очень глубоким вздохом Кертис отошел еще на шаг, почесал подбородок, ни на миг не отводя взгляда от Джона.

– У меня предложение, – произнес он.

– Нет, – сказал Джон, намереваясь просто уйти.

– Я сфотографирую вас вместе с мисс де Бирс и призом. А уже на основании готовых снимков вы примете решение. Пожалуйста. – Кертис поднял руку, прежде чем Джон успел что-либо сказать. – Ради меня. Я обязан сделать это ради своего реноме фотографа.

– А имея в руках готовые фотографии, вы будете обрабатывать меня до тех пор, пока я не соглашусь.

– Слово чести, нет. Можем записать эти слова, пригласить свидетелей, как пожелаете. Если скажете «нет», значит «нет», и точка. – Кертис лукаво улыбнулся. – Но вы не скажете «нет».

Спустя пару дней после фотосессии – он протягивал богине Земли приз, так сказать, передавал в надежные руки, стараясь не смотреть при этом на ее грудь, а затворы щелкали, вспышки сверкали, и так без конца, – он обнаружил за завтраком газету, лежащую таким образом, что взгляду открывалась заметка на одной из последних страниц. Кто-то к тому же еще и подчеркнул ее красным. Джон понятия не имел, кто именно. «Обвинения в торговле наркотиками, выдвинутые против американской рок-звезды, оказались беспочвенными». В тексте говорилось о том, что с Марвина сняли обвинения; первоначальные подозрения оказались ложными.

– Не будьте так наивны, Джон, – сказал Маккейн, когда Джон вошел в его офис и показал ему заметку. – Ваш друг виновен, как Иуда. Мне пришлось подкупить пятерых чиновников полиции и двух судей, чтобы они замяли это дело.