Триллион долларов. В погоне за мечтой

Некоторое время они сидели, словно примерзнув к своим местам, предаваясь размышлениям. Затем Маккейн задумчиво откинулся на спинку кресла, которое издало пронзительный скрипящий звук.

– И все равно я не могу поверить, – произнес он. – Как, к примеру, насчет сырья? «Фонтанелли энтерпрайзис» де-факто обладает монополией на множество металлов, имеющих решающее значение в технике. Мы можем остановить добычу, если захотим. Или энергия? Хоть мы и не контролируем весь рынок нефти, но можем поднять цену до почти любого уровня. Это ведь должно иметь значение для ваших моделей.

Коллинз снова сел на краешек стола.

– Имеет. Даже если вы будете давить на всю сложную систему, то возникнут стратегии отклонения – совершенно автоматически, поскольку тем самым вы усилите привлекательность альтернативных вариантов. Возьмите хотя бы энергию. В той же степени, в какой будет расти цена на нефть, будут становиться все более привлекательными другие варианты, к примеру, солнечная энергия.

– Против этого я ничего не имею.

– Но тем самым вы теряете средства давления. То же самое касается сырья. Этому даже существуют прецеденты в истории. Во время мировых войн враждующие стороны пытались отрезать друг друга от обеспечения сырьем путем бойкота или морских блокад, от того сырья, которое считалось важным для ведения военных действий, – с тем результатом, что были изобретены заменители, иногда намного лучшие.

Маккейн с каменным лицом положил руки на подлокотники.

– Значит, таков ваш результат? Что все потеряно, что это только вопрос времени?

– Этого я не говорил. Результат таков, что ваших возможностей недостаточно для влияния на систему, чтобы предотвратить коллапс. Проще говоря, это не в вашей власти.

– О, спасибо, – произнес Маккейн.

– Однако никто не говорит, что благодаря далеко идущим мерам в рамках международного сотрудничества…

Профессор замолчал, когда его гость при этих словах запрокинул голову и издал резкий звук, отчасти напоминавший крик, отчасти смех.

– Международное сотрудничество? – проревел Маккейн. – Профессор, вы на какой планете живете? Когда и где существовало плодотворное международное сотрудничество? Для этого существуют прецеденты? Я знаю только прецеденты катастроф. Все эти экологические конференции, не давшие абсолютно никакого результата… Нет, не говорите мне об этом. Это просто смешно.

– У нас здесь есть самые точные, самые обоснованные прогнозы, которые когда-либо производились. Мы могли бы рассчитать результаты любой предложенной программы и представить их вниманию участников международной конференции.

Маккейн засопел и покачал головой.

– Забудьте об этом.

– Благодаря публикации мы могли бы…

– Публикаций не будет.

– Вы начальник. – Казалось, худощавая фигура Коллинза сморщилась еще больше. – Но если быстро и решительно не принять серьезные меры, то я не смогу предложить вам ничего, кроме голода и эпидемий, лежащих за границами воображения, а в конце концов – огромную пустынную планету, на которой уже не будет смысла жить.

Они ждали их перед домом, в котором у родителей Урсулы была маленькая трехкомнатная квартира с балконом. Вдруг словно из-под земли вырос Марко и произнес: «Добрый день, мистер Фонтанелли», изо всех сил стараясь, чтобы в голосе не было упрека. Полностью ему это не удалось. Остальные ребята, вышедшие из припаркованной машины, мрачно посмотрели на него и ничего не сказали.

Семья Вален жила на пятом этаже, лифт отсутствовал. Они ждали их в дверях, когда Урсула и Джон, с трудом переводя дух, поднялись по темной лестнице, – два скромных обывателя, лица которых при виде дочери, казалось, засияли. Они поприветствовали гостей. Мать Урсулы произнесла: «Welcome»[68], но тут же поспешила добавить: «I don’t speak English»[69], и ей пришлось произнести это несколько раз, прежде чем Джон понял, что она хотела ему сообщить.

Отец немного говорил по-английски; компьютерная фирма, которая раньше была его клиентом, а теперь стала работодателем, представляла собой немецкий филиал американского концерна, и ему пришлось немного подучить язык. В школе он изучал только русский, рассказывал он, но его уже совсем забыл. Разговаривая, он много смеялся и обращался к Джону так, словно они были знакомы уже целую вечность. За столом он то и дело откладывал в сторону прибор, чтобы мимоходом помассировать запястья; от Урсулы Джон знал, что у него ревматизм.

Сама Урсула была очень похожа на мать, и ту можно было бы счесть ее старшей сестрой, если бы не старческое платье в цветочек, которое она носила, и серый передник поверх него. Урсуле приходилось играть роль переводчицы, поскольку ее мать хотела многое узнать о Джоне, о его родителях, братьях, о том, хочет ли он иметь детей и сколько. Когда на последний вопрос Джон ответил «десять», Урсула отказалась переводить. Но отец понял ответ и выдал его своей супруге, после чего все громко расхохотались, а Урсула покраснела.

– Здесь я росла, – сказала Урсула, когда они смотрели с балкона на детскую площадку во дворе. – Да, здесь по-прежнему стоят старые качели. Я их так любила. А там, за мусорными баками, меня хотел поцеловать мальчик, когда мне было одиннадцать.

– Неподходящее место.

– Мне тоже так показалось.

Квартира была маленькой и тесной, кроме того, заставленной мебелью и разным хламом. Бывшую детскую Урсулы занимала собранная с любовью модель железной дороги, которую с увлечением продемонстрировал ее отец, в то время как мать на кухне добавляла последние штрихи к ужину. Перед ужином было шампанское, названное именем сказочного персонажа, – Джон не совсем понял, какого именно, равно как и того, какое отношение он имеет к шампанскому, но сам напиток был хорош. После десерта достали фотоальбомы, и Джон увидел Урсулу голенькой малышкой, в детском саду, в первом классе, подростком в Венгрии во время каникул. Пришлось им посмотреть и диафильмы о путешествии семьи Вален на Гран-Канарию для празднования тридцатой годовщины свадьбы, и когда они наконец распрощались, была уже полночь, а папаша Вален не совсем трезв.

Шел небольшой дождь. Заметно молчаливые телохранители проводили их до квартиры Урсулы на другом конце города и только оскалились, когда Джон заверил их, что они не понадобятся ему ночью.

Когда Маккейн вышел из института поздно вечером, с неба упали первые капли, а к тому моменту, когда он остановил машину перед хартфордским отелем, где он заранее забронировал номер, ливень шел вовсю. Он оказался единственным постояльцем в эту ночь, и номер, который он получил, был слишком велик для одного человека. Маккейн бросил дорожную сумку на казавшуюся неуместной двуспальную кровать и, не включая свет, вышел на террасу.

О сне нечего было и думать. Дождь стучал по крыше, как будто где-то снова ждал великого потопа ковчег, сверкали молнии, грохотал гром, словно желая разрубить небо на куски.