«Все против всех»

Глава 17

— Одежда на мне воинская, что в бою годная — и тем от кимоно отличается. В лесу или кустах ее плохо видно, а потому ратник может стрелять во врага безнаказанно, когда тот не ждет нападения. А ружья любого противника уничтожат, на расстоянии до двухсот шагов. Заряжаются они быстро и при хорошо обученных стрелках в бою ваши пищали, что у стрельцов, супротив них ничего не стоят, как и луки.

Иван положил ладонь на собранное для демонстрации ружье, а священник задумчиво вертел в пальцах разряженную гильзу — на листке бумаги высилась грудка пороха, вытянутые пыжи, рубцеватая пуля Майера. А еще мультитул лежал, с выдвинутым набором всех приспособлений.

— Не помогли вам, княже, ружья и одежка ваша, раз лихие людишки отрядец твой истребили, а ты сам-один до Москвы добрался…

— Да кто же знал, что у вас тут такое творится? Да тут боевым походом с ратью идти надобно, а со мною всего полдесятка воинов было, да проводник, которого воевода дал! И то мы вражин по дороге за год много побили, может две сотни и будет, если не больше!

Гневным голосом резанул Иван и суровым взглядом посмотрел на смутившегося келаря. Тот опустил глаза, задумчиво глядя на мультитул, тронув пальцем чехол с застежкой. Две монашки на лавке за три часа не проронили ни слова, будто немые. Одна уже тетка в немалых годах, полтинник, никак не меньше, ровесница келарю, или чуть помладше, все время смотрела на него натурально «горящим» взглядом, порой покусывая губы, а пальцы на лежащих на коленях руках заметно подрагивали. Вторая монашка была намного моложе — женщина лет двадцати пяти, с гладкой кожей на бледном лице. И она также с нескрываемым интересом слушала его долгий рассказ, и порой даже ахала, не скрывая обуревавших ее эмоций.

Иван расстарался, сам не ожидал, что у него разыграется память с фантазией. Он в лицах пересказал трилогию «Сегун», за исключением начала и конца, и выставил вместо англичанина на место главного героя самого себя. А так как память имел хорошую, просто сыпал названиями предметов и именами, повествуя о событиях «своей жизни». С того самого момента, когда он не смышленым младенцем появился в стране Восходящего Солнца, и до окончания — сегун Торонага нох Миновара отправил его посланников в далекие земли, где он родился, с грамотой и подарками, и верными самураями для охраны. Но отряд побили, из «чудных хитрых повозок» осталась одна, а из оружия, понятное дело, единственное ружье. Само собой, что подарок для царя посланник спас, но тоже в эксклюзивном экземпляре — застегнутый на «молнию» прозрачный китайский пакет с покрывалами и вложенной красивой картонкой тоже лежал на столе, причем чуть в стороне.

Однако почему-то келарь к нему не прикасался и не просил открыть. Только взглянул на красочную картонку-вкладыш, с точно такой же помпезной пагодой как на покрывале, с золотым тиснением и непонятным набором иероглифов. Любой бы попросил перевода, и тогда Князеву пришлось бы импровизировать, но инок промолчал, причем демонстративно, ни малейшего любопытства не проявил.

— Но я все же добрался до родной земли, ибо здешняя речь на мою похожа. И я хоть понимать православных людей немного научился. А теперь не знаю, что мне и делать. Тот царь, что семью мою истребил, изведя ее под корень, умер больше двадцати пяти лет тому назад, за ним отдал богу душу его бездетный наследник Федор, и на трон избрали царем Бориса Федоровича Годунова, если я людей правильно понял…

Иван заметил, как вздрогнула молодая монашка, удивился, но про себя решил, что Годунов был скор на расправу, и немало людей по монастырям отправил, вычеркивая их из мирской жизни с ее вечной политической борьбой. Сейчас это просто сделать — насильно постригли в иноки, и все — дальше только в расстриги подаваться, а за это и казнить могут, если покровителя сильного не найдешь. Но лучше сразу за «бугор» сваливать — в протестантских землях всякого народа хватает.

— Да, это так, княже, царь Борис Федорович, правил семь лет…

— А потом пришел самозванец, да-да, именно так — самозванец, который назвался царевичем Дмитрием Углицким, что «чудесно спасся» от происков Годунова, когда тот был царским шурином. Грянул глад и мор на три года, и все возопили, что за грехи Борисовы наказание! Чушь собачья — он повсеместно был, во всех странах неурожаи, везде голодовали и умирали. Иначе бы столько иноземцев и ляхов, на русские земли не пришли, желая тут обогатится. Тут подумать только надо, чтобы понять, что пришел самозванец. Будь он настоящим государем, то не стал бы приказывать всю семью царя Бориса убивать! Так может поступить только самозванец, что боится, что вхождение его на престол могут оспорить! Детей истреблять и над ними глумы учинять может только вор и тать!

Иван разошелся не на шутку — только матами не сыпал. Но взглянув на молодую монашку примолк — та, со смертельно побледневшим лицом сползала с лавки, но ее поддержала пожилая инокиня, не дала упасть. Келарь же подошел к двери, открыл ее и вышел. Однако скоро вернулся с двумя дюжими монахами, и один из них осторожно унес на руках сомлевшую женщину. Дверь тихо притворилась, и наступила тишина, в которой негромко прозвучали сказанные келарем слова:

— Инокиня Ольга в девичестве своем мирской жизни царевна Ксения Борисовна Годунова, отец ее царь Борис был ктитором этой обители.

Иван обалдел — такого развития событий он никак не ожидал, и только произнес, помотав головой:

— Охренеть…