«Все против всех»

Глава 23

— «Но ежели царя именуют микадо, то главного наместника, что от его имени правит — сегун. И назначается он из двух родов, из которых цари были — Миновара и Фудзимото, хотя раньше из трех. И разбита страна на княжества, и у тех свои правители — дайме. Князья эти враждуют промеж собой, как только сегун умрет, али убьют его, и один, что силой или интригами отличен, возьмет власть сегуна на себя».

Архимандрит Троице-Сергиевской Лавры читал вслух, «спотыкаясь» на незнакомых словах. Покачал головой и тихо произнес:

— Страна сия чудная далеко, а все как у нас, Авраамий.

— Я то же немало удивлялся — сильно человеческое в нас, мало к богу прислушиваемся. То же и в закатных странах творится — там католики с лютеранами сцепились, и вот сто лет друг дружку смертным боем бьют без всякой жалости. А у нас что сейчас твориться⁈

Келарь огорченно вздохнул и засопел. Архимандрит снова углубился в чтение листков, удивленно ахая. Да и сам Авраамий был немало удивлен рассказам князя Старицкого, а чтобы не забыть ничего важного, посадил за стеной «холодной кельи» двух иноков, что повествование записывали слово в слово. А так она именовалось потому, что печь в ней никогда не топилась, зато через хитро выложенные отверстия все сказанное было хорошо слышно. А для понятливости келарь порой останавливал князя, переспрашивал, специально говоря чуть громче. А иноки записывали каждый свое, а потом переписали все в общую грамотку, которая вышла очень большой, на два десятка листов. И перечитав ее несколько раз, Авраамий еще раз похвалил себя за то, что поступил и правильно, и разумно.

— Мыслю, будь он самозванец, то сразу бы сказал, из каковых будет. А так сам толком не знал, какого рода, — после долгого размышления отозвался Дионисий. — Да и не рассказывал бы столь чудесных историй, тут запутаться можно в словах непонятных, и нравы не опишешь, если не жил с этими нехристями, что животы сами себе с легкостью вспарывают.

— Я тоже о том думал отче, — наклонил клобук Авраамий. — Выдумать такое трудно, да и подзабудешь наболтав, так лгуны проверку не проходят. А я ведь князя с утра о многом расспрашивал, все совпало, что давеча нам говорил. Тут жить надо, много своими глазами видеть, да и говор тот странный знать — а он в беседе больше сотни слов тех назвал, вестимо, тамошняя речь ему хорошо знакома, отче. Оттого и по-нашему говорит плохо, а по-ляшски или латыни не разумеет совсем, да и когда разговор ведет, то медленно, слова подбирая, будто ему не совсем привычно.

— Да с чего, если дядька его помер — с кем там говорить ему? Схизматики только и остаются, что сами плохо беседы ведут⁈ Ничего, поживет тут, научится скоро. И то, что веру православную князь Иван Владимирович не отринул, хорошо — мыслю, сам схожу к нему, службу там проведу и исповедь приму. Вот тогда сердцем своим и уверую. И на подарки чудные взглянуть надобно, и на повозку чудную надобно взглянуть, что есть механика хитрая. Святой водой окроплю, дым диавольский не пойдет и рычания не будет, как он тебе говорил…

— Идет дым, и рык слышен громкий — о том мне князь сказывал. А от лукавого он или нет, то самим смотреть надобно.

— Вот и зрить будем собственными очами, а там и решим, чего больше — божьего или бесовского. Но скажу так — многое, что князь сказал, есть правда, и на лжи язык его не поймали. То вера ему, что Иван Владимирович действительно князь Старицкий. Да сестрица родная признала, на которую он и ликом схож — а то о многом говорит, в отца или мать пошли оба, тут на князей Одоевских нам глянуть нужно.

— Церкви нет в деревеньке той, даже часовни — малая и худая она, брошена пять лет тому назад, потому боярин Телятьевский закладную на нее написал обители нашей на два семьдесят рублей, хотел сотню получить. Но я от него почитай на три десятка рублей платы за вотчинку ту выбил.

Келарь вздохнул — семьдесят два рубля большая сумма, но угодья земельные втрое дороже. Большие они, до Черехи реки и сельца оного доходят. Но в деньгах боярин нуждался вот и заложил вотчину, а выкупить не смог. Утекает серебро сквозь пальцы быстрее водицы.

— Мужиков отправь, страдников — церквушку «однодневку» поставят пусть. А я инока пошлю службы править, за князем присмотрит. И сам приеду — храм божий освящу, службу в нем поведу. Убранство и утварь дай, раз у князя на сие денег нет…

Архимандрит осекся, посмотрел на стрельцов. И негромко произнес:

— Грамотку напиши, что по закладной той полтораста рублев князем Старицким уплачено за вотчину нашу монастырскую. Негоже ему у нас в «примаках» быть. А так меня на «своей» землице встретит — нет его чести поношения никакого. Обители же прибыток будет изрядный, вернет все со временем и даже больше того. Княжеское слово, раз у него оно твердое, дороже всякой записи будет.

Келарь только наклонил голову, прекрасно понимая, что деньги за «подарок» сей вернутся в монастырскую казну с большим прибытком — инокиня Марфа не бедна, сама ктитор обители, что на земле князей Шуйских возвела. И денег втрое больше отдаст, и всякой утвари ценной. Ведь для брата ее поруха чести выйдет, если за деревеньку эту щедро не отплатит. Да и сам Старицкий, как в силу войдет, многое Лавре пожертвует.

— Да, выяснил уже, чьих воровских людишек князь Иван Владимирович побил под стенами Подсосненской обители?

— Воеводы Исайки Болотникова воры и холопы беглые, что в прошлом году разбежались. Долгонько они окаянствовали в округе, стрельцы с дворянами не могли поймать. А тут один князь их всех разогнал, и семерых побил смертно, а еще полудюжину поранил, да помог мнихам их повязать. Мыслю, пищали такие самим делать нужно, и стрельцов ими вооружить. Князь знающий воевода, и лавру нашу от ляхов самозванца уберечь сможет…

Картины Смутного Времени — сражение под Добрыничами 1605 года. Князь Василий Михайлович Рубец Мосальский отдает своего коня Лжедмитрию I, и тот благодаря этому спасается. А так бы гибель самозванца на раннем этапе могла бы резко снизить накал Смуты, если бы новый претендент не нашелся бы быстро — а в том есть сомнения. Ведь свято место пусто не бывает, даже плаха не пугает тех, кто жаждет получить все и сразу любым способом…