«Все против всех»

Глава 40

— Послушай меня, владыко. Князю Василию Ивановичу Шуйскому царем не быть — не примет его «земля», нет у него ни ума, ни сил надлежащих. Одно коварство с интригами, а ими ратную доблесть не заменишь. Да и всем царям, которым служил, он одни измены делал, под конец себя самого предал, и сидит в Москве как сыч в клетке. Я понимаю, что он помог тебе патриархом стать, но ты сам должен определиться, кому тебе служить — земле Русской и люду православному, или царю временщику, которому даже прежде верные слуги служить отказываются. Ты их всех в Дмитрове видел — бегут как из Москвы, так и Тушино. Скоро оба «царька» без подданных останутся, — Иван усмехнулся, посмотрел на патриарха — тот сидел молча, насупившись, видно было, что о многом передумал.

— Будет лучше, если в удел возьмет от меня Шуйское княжество, а братьям его города Кинешму и Юрьевец на Волге пожалую, даже Плес отдам. Село Лежнево с деревеньками, что моей сестре Марии Владимировне царем Федором Ивановичем пожаловано, она Василию Ивановичу отдаст, пусть обратно вотчиной станет. Род Шуйским вымороченный, за клятвопреступления их, наследников уже не будет — со временем княжество в казну отойдет. Да не вскидывайся владыко, сам знаешь, что ребенка невинного они умертвили, чтобы свою власть удержать, устроив по Москве шествие. И не говори ничего — они проклятые князья и род их сгинет!

Они встретились глазами, боднулись, и Гермоген отвел взгляд в сторону — догадка оказалась правдой. Теперь нужно было додавить, но бережно, в таких ситуациях ломать нельзя.

— Нам с тобой Русь из Смуты выводить нужно, Шуйские не смогут — все шансы, что им представились, они бездарно упустили. Пойми — нет им веры, еще пара месяцев, и сволокут с Ваську с царского трона, и поступят с ним бесчестно. Скажу одно — если сам не откажется, то казнить я его не буду, суду предам, чтобы все его неправды открытыми стали и народ знал его вину тяжкую, и как он царем стал тоже — мне многое бояре о тех днях поведали. А за злодейства свои Шуйские дорого заплатят! Так что слова мои в точности передай, чтобы осознали братья — врагами земли Русской их считаю, но даю время одуматься! Они могут не прислушаться ко мне — их право. Но пусть знают тогда — расплата будет страшной!

— Смири свое сердце, государь, — впервые патриарх не уточнил столичный град удельный, вильнул — угроза подействовала и на него. А она отнюдь не шуточная — патриарх это осознал сразу. — О словах твоих царю Василию Ивановичу скажу честно, все передам в точности.

— И еще одно скажу тебе, владыко, нелицеприятно — доколе церковь будет преступления царей покрывать⁈ Вы господу нашему служите, или кровавым упырям на троне, да временщикам хитрым⁈

Вот теперь Иван сделал уже откровенный «наезд», понимая, что нужно начинать выпрямлять ситуацию, в свою пользу, конечно. И за двух женщин, к которым он прикипел за эти долгие месяцы сердцем, нужно драться яростно, но лучше убедить патриарха, чтобы тот все сделал сам по собственной воле. Или достигнут результата, но уже с другим патриархом, более вменяемым и рассудительным.

— Почто насильно в иноки постригали мою сестру Марию Владимировну по наущения боярина Годунова, что данные клятвы призрел. А ведь его письмецо имеется, так что ложь страшную тогда Борис Федорович сотворил, клятвопреступник он, вот ему и аукнулось. За его грехи тяжкие дочь невиновную сурово наказали, а сына удушили. Как видишь — брошенное зло обратно и возвращается. И нам с тобой справедливость творить нужно, загладить обиды, над несчастными творимые.

Иван говорил доверительно, лучше убедить, чем начать давить — пусть по доброй воле сам все сделает. В тему он «въехал» благодаря детальным разъяснениям двух архимандритов, объяснившим, что к чему.

— Сам посуди — ведь царевну Ксению Борисовну насильно в монашки постригли по приказу самозванца, и сделал сие злодейство, да злодейство, ты не ослышался, поставленный Лжедмитрием патриарх, которого ты и сменил. И обет за нее на постриге давал князь Рубец Мосальский — а раз говорил слова, то пусть оный князь и монахом становится, так будет честно.

— Но ведь грех большой…

— Грех на самозванце, а так посудить что выйдет — насильник и убийца грех сотворил, а кается в нем жертва невинная? Да разве господу нашему нужны те, которых насильно в монахи постригают и по каменным кельям держат? Зачем нашей матери церкви это⁈ А власти впредь иначе вести себя будут — ты патриарх, и потворствовать не должен в сокрытии преступлений, как твой предшественник. Иначе его вина на тебя падет…

Иван не договорил, но Гермогену было и так понятно, что за мягкими словами может последовать железная хватка. А затянуть решение не в его интересах, и Князев тут же добавил аргументы:

— Это в твоей власти снять с православного человека насильственную схиму и вернуть его к мирской жизни. Зачем таких несчастных и скорбящих силком по монастырям держать? Если он виновен в преступлениях, то суду царскому предавать, на то дьяки и подьячие есть, пусть разбираются. Служить богу нашему, Иисусу Христу нужно с чистым сердцем и помыслами, не скорбеть о прежней мирской жизни. А Рубца Мосальского разыщем, и уже твоему суду патриаршему предадим, чтобы не смели глумы над монашескими обетами устраивать — в твоей он власти, богохульник и еретик, вот и карай, а все вотчины его церкви нашей передадим.

— Ну что ж — раз такое случилось, то нам с тобою милостиво обходиться нужно, государь, — негромко произнес патриарх. Иван понял, что тот тем дает понять, что выбрал, на какую сторону стать…