«Все против всех»

Глава 57

— Умотался я, Ксюша, да и свадебные обряды длились долго, думал, не доживу до ночи, — устало произнес Иван и оторвал от жареной курицы ногу. Не бройлер — хоть и откормленная, но обыкновенная курица начала 17-го века, когда о генетике как науке тут еще и не подозревают.

— И я тоже устала, мой милый, и это видели. Все же знают, как ты в сражении доблестно бился, подобно знаменитым мужам прошлого. Знали, а потому обряды проводили быстро, старались не затягивать. Патриарх Гермоген, также службу вел, видно было, и певчие на клиросе поторопились. И в опочивальню нас быстро проводили…

— Да? То-то мне показалось, что вроде все идет не так как всегда, — Иван протянул куриную ножку супруге, уже венчаной жене, с которой они сейчас были вместе в супружеской спальне. Прислушался — свадебный пир шел своим чередом, потихоньку превращаюсь в пьянку. А как иначе — царя и царицу проводили в спаленку, теперь гостям можно оторваться по полной программе. И никак иначе, если в дупель не нажрутся — ущерб «государевой чести» нанесут, со всеми вытекающими отсюда нехорошими для себя последствиями. Ведь найдутся те, кто за всеми внимательно наблюдают, и сообщат сразу, донесут попросту, кому следует.

Последние дни он сильно опасался, что их отравят, а потому резко усилили бдительность. Любого, кто вызывал малейшее подозрение, с поварни отчислили под благовидными предлогами. Еду пробовали на три ряда, охрана сопровождала каждого, кто нес блюдо царю, чтобы по пути ничего не подсыпали. Все подарки, что он оставлял у себя и у супруги, проверили на сто рядов на наличие любых ядов, включая потайные шипы или иглы, и прочие «премудрости». Иван прекрасно понимал, что есть ситуации, когда лучше перебдеть, чем потом перебздеть!

Теперь потайную кольчугу он носил постоянно, в телохранителях не сомневался — круговая порука и поголовная ответственность семей в это время были обычным явлением. Все правители хорошо знали, что они смертны, их завсегда готовы застрелить или ткнуть в организм чем-нибудь «остреньким», причем отнюдь не приправой. И теперь этот крест придется таскать всю оставшуюся жизнь, привыкнуть к нему…

— Чего печалишься, милый, — Ксюша, завернувшись в белое полотнище, как римляне в тогу, внимательно смотрела на него темными глазами. И спустя секунду спросила чуть дрогнувшим голосом:

— Я тебе не понравилась?

— Дурочка, мы ведь с тобою пару часов безумствовали, позабыв про усталость и то, что ничего не ели, — Иван как можно ласковее обнял жену, и стал поглаживать, понимая, какие в ней могут бушевать комплексы. Тут ведь куда не тки, а девчонке больно будет — и старая дева 26 лет, и не девственницей мужу досталась, и бывшая монашка, и прочее, прочее. Но злые языки пока молчали, да кумушки не шептались — но он был готов, что вскоре слухи пойдут, их специально распускать будут.

Можно, конечно, языки урезать, и в прямом и переносном смысле — но лучше контрпропаганду заранее пустить. А для этого нужно изменника и вора князя Рубца Мосальского взять, тот всем «чистосердечно» расскажет как измывался над царевной и пытал ее первый Лжедмитрий, домогаясь, и склонял ее к католической вере. Но ему не уступили, а потому несчастную в монастырь и заточили. Тут проблем не будет — влияние церкви сильно, и любой шепоток священники махом урежут. Ведь это, как ни крути, «государевым словом и делом» попахивает — на дыбу сразу вздернут без лишних разговоров, невзирая на положение, пол и возраст.

Излишним гуманизмом Иван не страдал, прекрасно понимая, что нравы 17-го века такое не приемлют. Тех, кто на разбое попадался, тут прямо у дорог развешивали помещики, руководствуясь нехитрым правилом — разбойник должен висеть на крепком суку в петле. Всем добрым и честным людям в радость, а злым в назидание!

— Я никогда не думала, что так хорошо может быть — сердце в груди порой замирало, кричать хотелось от радости…

Ксюша неожиданно перебралась к нему на колени, и прошептала, обняв за шею и уткнувшись в грудь носом. Он ее стал поглаживать, чувствуя под полотном горячее тело. И опомнился — все же надо немножко отдохнуть, а то просто «переест сладкого». А ночь долгая, однако, прикосновения жены от робких стали настойчивыми, хотя и неумелыми.

— Постой, любимая, всему свое время. Поешь немного, целый день маковой росинки не вкушала. Да и мне перекусить надобно, хотя Вельяминов меня тайком подкармливал, и попить взвару давал. Так что давай, налегай на курочку, зря, что ли, сюда принесли.

— Это все сестрица твоя, Мария Владимировна. Крепко за дворню взялась, напугала многих до беспамятства. Бояре дрожат перед ней, низко кланяются — она ведь королевой была всей Ливонии.

— От нее не отнимешь — властна зело, и мстительна. Все те, кто ее обижал, теперь боятся взглянуть, на колени падают, челом бьют. А она их трогать не будет, как и меня просить наказать их со всей суровостью. Говорит, что лучше для наказания будет долгое ожидание оного.

— Смеется она, когда мы вместе остаемся, часто дочкой меня называет. Добра ко мне, батюшкой не попрекает…

Царевна, вернее царица, всхлипнула, Иван же крепче обнял ее, принялся ласково поглаживать, и зашептал на ушко:

— Вы обе у меня горемычные, страдалицы — вот и дружите меж собой, а иных в свой круг не пускайте. Да и матери тебе сестрица по возрасту годится, она и меня намного старше.

Царевна всхлипнула еще раз, и стала неожиданно горячо ласкать его, и сбросила с себя полотно — и охрипшим голосом произнесла:

— Я твоя, Ванечка, вся твоя, и в животе, и в смерти — любовь моя…