Флигель-Адъютант

* * *

Нас разбудили молодые веселые голоса и шум шагов. Звук пехотной колонны на марше я бы различил, кажется, и с десятка верст, и в самом шумном городе, и даже с заткнутыми ушами.

Скрип снаряжения, бряцание винтовок, хрупанье камешков под ногами, тяжелое дыхание…

— Соловей, соловей, пташечка!

Канареечка! Жалобно поет!

Я выглянул из конюшни. По проселочной дороге шли юнкера. Судя по оливковой форме — из Пограничного корпуса. Впереди колонны вышагивал молодой усатый штабс-капитан.

— Кто там? — Царёв тоже проснулся.

— Наши! — улыбнулся я, а потом не выдержал, шагнул вперед и рявкнул: — Здравствуйте господа юнкера!

Молодые лица синхронно повернулись ко мне, и, увидев орденскую ленту гаркнули:

— Здра! Жла! Господин! Офицер!

А штабс-капитан скомандовал:

— Колонна, стой! Привал — четверть часа… Оправиться, попить воды, привести себя в порядок.

Их было сотни две, не меньше, этих юношей в «оливе». Цвет имперской молодежи! А еще недавно — беспризорники, сироты, нищие… Война породила целое потерянное поколение, и теперь Империя заботилась о своих детях. И это было чертовски хорошо.

— Господа! Штабс-капитан Верещагин, Николай Павлович, куратор четвертого курса Пограничного юнкерского училища… — офицер щелкнул каблуками. — С кем имею честь?

— Полковник Волков, Сергей Бозкуртович. В отставке. Ныне — руководитель этнографической экспедиции в земли Кафа и Шемахани. Рад знакомству, — я протянул ему руку.

Сухая, мозолистая ладонь штабс-капитана была крепкой, как кузнечные клещи.

— Царёв, Иван Васильевич, — шагнул вперед Ваня. — Ассистент доктора Волкова…

Верещагин дернул бровью — осталась некая недосказанность. Я всё понял, кажется, правильно:

— Иван Васильевич скромничает. Он служил под моим началом на Севере. Свальбард, Новый Свет, Янга… В иррегулярах, по молодости лет.

— Ах, в иррегулярах! Я-то глядя на ваши стати и не подумал бы никогда, что вы юноша…

— Двадцать лет от роду, — развел руками Царёв.

Действительно, ссадина на лице, короткая стрижка и отросшая щетина добавляли ему годков пять, не меньше. А учитывая обветренную и загорелую за последние дни кожу — сомнения Верещагина были вполне понятны.

— И уже понюхали пороху? Эх, забрали у нас молодость… Иррегуляры в шестнадцать, штабс-капитаны — в двадцать семь… Полковник, а вам сколько лет?

Я сделал неопределенный жест рукой:

— А чё-орт его знает, после двадцати одного считать перестал.

Он улыбнулся.

— Мы двигаемся к железнодорожной станции, должны дойти до полудня. Потом поездом — до Эвксины. Если вам по пути — присоединяйтесь. Расскажете, как всё было там, на Севере. Как брали Свальбард… У нас тоже дел хватало — два года от басмачей на границе отбоя не было, пока Империя крепко на ноги не встала…

— А место в вагоне для нас найдется? Мы как раз в Эвксину, но последний торговец, который нас подвозил, сворачивал к какому-то городишке — то ли Далан, то ли Балан… Нам туда точно не нужно, вот и двинули пешком.

— Точно — Далан. Мы как раз оттуда, стояли биваком, вышли на рассвете. Место в вагоне — найдем, — улыбнулся Верещагин. — Ну, собирайте вещи, а я пройдусь, присмотрю за ребятами. Они у меня — огонь, только дай слабину — выкинут какой-нибудь фортель…

Через каких-то пять минут весело гомонящие юнкера уже строились в колонну, пожилые унтера занимали свои места на флангах. Раздалась команда, какой-то невысокий белоголовый парнишка с непослушным чубом лихо свистнул и снова зазвучал над имперскими полями, лесами и перелесками «Соловей»:

— Соловей, соловей, пташечка! Канареечка! Жалобно поет! Эй, раз! Эй, два! Горе — не беда! Канареечка! Жалобно поет!