Время для жизни

— Ну и какой же это страх, если тебе от этого так хорошо?

— Ну… так-то — да… но не думала как-то об этом… вот мы бабы — все-таки бляди какие, а? Чем больше — тем лучше нам, да, Ваня?

— Ты глупости-то не говори! При чем здесь — бляди? Нормальные такие желания — получить удовольствие, если уж… этим делом занялась. А если он совсем… маленький — то какое здесь удовольствие, правда ведь?

— Ну… ты тут не хвастайся! Мне и раньше… бывало хорошо, а там размеры были… не такие, а куда как скромнее… Правда… не так хорошо, как с тобой. И вот — способы ты всякие такие знаешь… Иной раз… у меня обмирает все — думаю, а что — так тоже делают?

— Ну вот… а как теперь больше всего тебе нравится?

— Вот все ему знать нужно? Ты что любопытный-то такой? Ну ладно… ну… вот когда я на спине лежу, но ноги — подняты. Или еще — когда я на четвереньках, а ты сзади. Сверху сидеть на тебе — тоже нравится… только если ты снизу все сам делаешь! А если… ну — сзади, с маслом… то — лучше на боку, когда ты сзади… и так сладко целуешь меня и в шею… и в затылок, там, где волосы заканчиваются. Правда, Вань! Мне тогда и больно-то не бывает. А так сладко-сладко становится… и пальцами своими ты еще так… у меня между ног… ох как хорошо!

Иван видел, что глазки у Веры стали шальные, с такой… поволокой. Она стояла на четвереньках перед ним, все потискивала его… и глядела ему в глаза. Вот только были большие сомнения, что она сейчас его видела.

«Ушла в себя! Вернусь не скоро!».

Он кашлянул. Она встрепенулась, широко открыла глаза, и поволока стала рассеиваться.

— Вот… ты опять меня отвлек! Ну, давай, говори — как нужно? — логика женская, она такая!

— А ты уже насмотрелась на него? — он улыбался.

— Д-а-а-а… он красивый… он так мне нравится! Вот правда! Даже укусить его хочется!

— Не-не-не, хорошая моя! Вот кусать его точно не надо! Ему такое обхождение не понравится!

Урок продолжался еще долго. Вера… была старательной ученицей. И похоже — ей самой это нравилось. Нравилось даже то, что он смотрит на нее. Правда долго играть в «гляделки» у нее не получалось. Она начинала часто дышать, чуть постанывать и закрывала глаза.

— Ты зачем опять глазки закрыла, красавица? — шёпотом позвал он ее.

— М-н-н-я… я не могу на тебя так вот долго смотреть. У тебя такой блуд в глазах, что меня аж даром обдает… и я… теку вся… вот, не могу долго смотреть…

Он прислушался к себе. Пока она вряд ли сможет его довести до оргазма. Учить еще ее и учить, но как же она ласкова!

— Вань! А давай я масло принесу… я уже не могу терпеть… так хочется!!!

Топоток босых ног по доскам пола…

— Вот… только знаешь как? Ты сначала меня поласкай… ну… там, ага! У тебя такой язычок… ох какой он! А потом я… на бочок лягу… И ты… будешь целовать меня в шею, покусывать… и пальчиками там, пальчиками…. О-о-о-х-х…

Открытие клуба, а значит и концерт — все ближе. К ним как-то вдруг зачастили все — и из Лесосклада, из руководства совхоза, и еще какие-то незнакомые-неизвестные. И все что-то ходили-смотрели, а уж Илью-то как замучили! Ивану казалось, что еще чуть-чуть и директор начнет кусать всех этих посетителей-проверяющих.

Кира и Зина тоже наведывались частенько. Зина отдала ему его куртку и поблагодарила. А глаза у нее были… не понять какие. Вроде бы как — спросить что-то хочет, но… сдерживается. И еще — улыбалась.

Кира же была тоже улыбчива, но вид делала, что ничего такого и вовсе не произошло. Даже вроде бы не обращала внимания, что Иван изрядно смущается при виде нее. Но он видел, что иногда она улыбалась, отводя взгляд в сторону.

Эта неделя была бешенной. В клубе постоянно толклись какие-то люди — взрослые и дети, знакомые и незнакомые. Суматоха!

«Блин! Когда же это кончится-то?».

За два дня до открытия, в клуб приехали все калошинцы, с самим во главе. Ну что сказать? Работать ребята умели, не отнять! И все инструменты сами затащили, прошлись по сцене, переговариваясь между собой, обмениваясь какими-то им одним известными фразами. Потом встали, и отыграли все, что было нужно. Здорово отработали! Даже Илья признал — молодцы!

С Игорем Иван больше не конфликтовал, даже шутками перебрасывались порой. Как сказал ему Калошин:

— Я должен был попробовать перегнуть Вас. Мы же за денежку работаем, есть-то все хотят, и почему-то — что получше требуют! Мне в ансамбле абы кто не нужен, а значит и зарплату людям я должен платить привлекательную. Ну — не вышло с Вами. Но жизнь-то продолжается. Чего уж теперь ругаться? Глядишь, ты еще что-нибудь нам подкинешь.

Потом помолчал и продолжил негромко:

— Ты это… Иван! С Варей держи ушко востро! Она баба умная, тоже может попробовать тебя облапошить. Да что там может попробовать? Она точно так сделает! Не ошибись. У меня же нет того, чем она может тебя прельстить, а она — умеет, да! — как-то сально у него получилось это…

А Варя на сцене была — хороша! Похоже она приняла то, что он ей советовал, да еще и сама подумала. Вот и выдала — ух! От ее исполнения песен даже Мироныч стал своей больной ногой притопывать, да и Яков плечом подергивал — «хороша, стерьвь!».

Мироныч подошел к нему и придержав за локоть скзал:

— Ты это, паря… смотри — девка-то — огонь! Такие ух как умеют парням головы глумить! И не думай, что ежели ты ее целовал, да за задницу тискал — что все, твоя она! Хрен там! Такую попробуй еще удержать в руках! Оно-то для баловства… такие девки — ох и хороши! А вот ежели что серьезное… то — не советую!

Окружающим людям, смотревшим на генеральную репетицию, солистка тоже очень понравилась. Ладная, в ситцевом простеньком сарафане чуть ниже колена, в простом светлом платке, наброшенном на плечи, она была — очень и очень хороша! А уж по канонам здешней и нынешней красоты — так и вообще, восходящая звезда Никольской эстрады! А уж как она в конце песни закружилась, да сарафанчик до середины бедра у нее поднялся — фурор, не иначе! И пела она — очень здорово! Косов не мог сказать — лучше или хуже, чем Толкунова или Герман. Наверное — по-другому, но тоже — здорово!

«Мда… похоже «динамо» — оно не то, что назревает! Оно уже вызрело, и хрен тебе Ваня, что достанется из этого местечкового великолепия! На концерте явно будут какие-то местные шишки, и Варя, очень на то похоже — упускать свой шанс не собирается! Вон как щечки-то горят, и глазки блестят! Видит же, как на нее реагирует народ, особенно мужская его часть!».

Улучив момент, он прижал ее за вешалкой, которую организовали в фойе, перед дверью в его каморку:

— Варя, Варя, Варя… Душа моя! А что же ты так забывчива? Позабыла мил-дружка Ванечку, а? А ведь мы, я думал, с тобой обо всем договорились? Или жизнь на этом кончилась, или тебе в будущем песни новые будут не нужны?

Эта лиса, улыбаясь, внимательно выслушала его слова, даже позволяя себя изрядно так потискать, а потом прошептала ему на ухо:

— Ну что ты, Ваня! Ну что ты надумываешь всякое на бедную девушку? Все я помню. Но сам же видишь — и не время, и не место! Людей же вокруг сколько? И где же мы с тобой миловаться будем? Не у всех же на виду, бесстыжий! Мы не помрем, вот прям завтра, что же — времени не найдем, да чтобы в уюте да хорошенечко так… близко познакомиться?

Увидев взгляд Ивана, направленный в сторону его каморки, засмеялась:

— Ну… может и вариант, конечно. Но не сейчас же? Ну все, все… пусти, а то не дай бог, кто увидит!

От ее слов, да такого горячего дыхания, да прямо в ушко… Иван размяк и выпустил Варю из своих похотливых и загребущих рук. Ух и стерва, тут Яков прав.

А Варя была права — вокруг много людей, и не все они занимались своим делом. Кое-кто и увидел, то, что видеть вовсе не стоило.

Когда он вышел покурить, и сел на крылечко, возле входа в свою каморку, из-за угла вышла Зина. По ее устремленности было понятно, что вовсе не прогуливалась она здесь случайно.

— Вот уж Ваня, не подумала бы, что ты такой кобель! И что ты там за вешалками с этой… прости господи… делал? Песенки разучивал? А ну-ка подвинься… дай девушка сядет, невежа.

Зина села рядом с ним на крыльцо. Эти ступеньки и так широкими было не назвать, и сидела она сейчас, прижавшись бедром к ноге Ивана.

— Зиночка! А пристало ли комсомолке — господа поминать? Разве это… не дурной тон для современной девушки?

Та отмахнулась:

— Да ладно! Понятно же, что это просто присказка такая! Так ты мне не ответил. Что ты там с этой… делал?

Иван «включил чекиста»:

— С какой целью интересуетесь, гражданочка?

— Вань! Ты тут дурака не включай, так же ты говоришь, да? Спросила — значит надо.

Иван задумался:

— А позволь спросить — кому это надо? Тебе… или… Кире?

Девушка рассмеялась, махнув в его сторону рукой:

— Что, несчастный влюбленный, не можешь успокоиться никак?

— Зин! Вот сейчас… сейчас я серьезно хочу тебя спросить… как умную, и э-э-э-э… не злую девушку, которой я плохого вроде бы не делал… А что… так заметно, ну… про Киру?

Она, как показалось, с жалостью на него посмотрела:

— А ты думаешь, что нет? Ты, Ванюша, и так-то… умным не выглядишь. Вон, хотя бы по этим, твоим шурам-мурам с Варькой этой — понятно. Ну… бывает. Мужчины, они вообще, как смазливое личико увидят, немного больными становятся. А если к этому личику и задница смачная прилагается, то болезнь резко начинает прогрессировать. Буквально — на глазах. Вот и ты — такой же! Она тебя вокруг пальца сейчас водить будет, дурачка этакого! Илью вон, в свое время, замотала. Потом, выгоду почуяв, к Калошину переметнулась. Но тот парень-жох, он свое не упустит, но и мозги себе заси… запудривать не дал. Та еще сволочь!

Иван сидел, несколько опешив от напора девушки. Как-то она представлялась ему немного другой. Красивой такой, стройной куклой. Недалекой и не очень умной. А здесь получается, что он здорово ошибся.

— Ну что сидишь, глазками блымаешь? Не ожидал такого услышать? Так я, как и предмет твоего воздыхания, врачом хочу стать. А медики они, если не знаешь, люди довольно циничные. И говорят, как правило, то, что думают. А-а-а-а… тебя сбило с толку, что я раньше такой… куклой была… глазками так — мырг-мырг, ротик приоткрыт, улыбка глупая в пол лица, да? Ой, какие Вы парни все-таки предсказуемые, как с Вами легко… и даже иногда скучно! Да мы с Киркой уже сколько раз так проделывали! Знаешь, как ржем потом, когда Вас наедине вспоминаем? Важные такие, умные, речи двигают, про все знают, а на бедную девушку смотрят как на… болванчика такого — дескать, что с нее возьмешь, ну дурочка, зато — красивая. Самооценку вы так себе поднимаете! А это значит — что она у вас изначально — ниже нижнего! Иначе и поднимать-то ее нужды бы не было!

— Знаешь, Зина…, - Иван задумчиво произнес, — вот сейчас… правда! Очень стыдно! Очень! И обидно, да!

— В-о-о-от! То, что стыдно, это говорит, что ты не совсем потерянный человек! А то, что обидно — так это твое мужское самолюбие зубками скрипит! Так… особь мужского пола! А дай-ка девушке папироску!

Иван удивленно уставился на Зину:

— Ты что… куришь?

— Ну а что тут такого? Вам, значит, бабуинам озабоченным, можно нервишки никотином лечить, а бедной девушке — нельзя что ли? Это в тебе сейчас шовинизм говорит? Или ты опять свою недалекость и косность проявляешь?