Дипломаты в сталинской Москве. Дневники шефа протокола 1920–1934

Без «Интернационала»

Одна из протокольных сложностей, вызванных антагонизмом между государственными интересами СССР и идеологическими установками, была связана с исполнением государственных гимнов.

В начале 1920-х годов советское руководство решило отказаться от этого в ходе торжественных церемоний (приезды глав государств, послов, вручение верительных грамот и т. д.). Гимном СССР был «Интернационал», настраивавший не на международное сотрудничество, а на свержение буржуазных режимов, что едва ли могло послужить укреплению межгосударственных отношений. Кроме того, советские представители в силу своей пролетарской сознательности не желали слушать национальные гимны других стран, носившие враждебный пролетариату классовый характер. Рассуждали так: конечно, хорошо бы «внедрить в международную практику исполнение “Интернационала”», но буржуазные государства будут всячески уклоняться от этого, «учитывая всю для них невыгодность такового с агитационной точки зрения»[178]. Поэтому было принято решение – гимны не исполнять, ни при вручении верительных грамот или приезде послов, ни в каких-либо других случаях[179]. Однако последовательно выдержать такую линию оказалось нелегко, возникали несуразные и смешные ситуации.

В феврале 1924 года в Москву прибыл первый французский посол Жан Эрбетт, и его торжественно встречали на вокзале. Но когда он обходил почетный караул, оркестр играл только военные марши, «а потом заиграл арию из “Кармен”». Этот случай настолько поразил иностранных дипломатов, что о нем еще вспоминали не один год. Некоторые подробности приводит в своих мемуарах Элизабет Черутти, наслышавшаяся о faux pas с гимном. В ее изложении оркестр все же собирался исполнить «Марсельезу», но эту попытку пресекло какое-то официальное лицо, присутствовавшее на церемонии и заявившее, что «Марсельеза» – «гимн меньшевиков»[180].

Эрбетт смутился, но, отдадим ему должное, не потерял самообладания и с достоинством выслушал «Хабанеру». А вот французская газета «Le Temps» напечатала по этому поводу насмешливую статью, которая огорчила советских дипломатов[181]. Вполне вероятно, что ее сочинил сам посол, до перехода на дипломатическую работу являвшийся главным редактором этого популярного во Франции издания.

Витторио Черутти с супругой, кстати, встречали (был уже 1927 год) без всякого гимна и сердечности, корректно, но холодно. Это могло быть вызвано тем, что тогда Италия признала румынскую аннексию Бессарабии, что в Москве совсем не понравилось[182].

Руководителям зарубежных государств ничего не оставалось, кроме как соответствовать, что давалось им, правда, без особого труда, особенно когда речь шла о государствах, настроенных резко антисоветски, таких, как Польша. А в Финляндии первый советский полпред Александр Черных настолько решительно озвучил советские требования, что финны вообще изменили собственный церемониал, отказавшись от исполнения национальных гимнов при вручении верительных грамот не только советскими, но и другими послами и посланниками. С точки зрения классической дипломатии в этом была своя логика – церемониал и протокол должны быть едиными, в отношении всех зарубежных представителей[183].

Если на суше советский ригоризм особых проблем не вызвал (во многих государствах ради того, чтобы не слушать «Интернационал», чиновники с готовностью шли навстречу Москве), то морские законы были незыблемыми. Не сыграть гимн принимающей стране при заходе корабля в ее порт, после орудийного салюта, стало бы ужасным оскорблением. Этой проблемой озаботился лично Чичерин, который 4 июля 1925 года написал циркулярное письмо Сталину, Михаилу Фрунзе (наркому по военным и морским делам), а также всем членам Политбюро и Коллегии НКИД. Он указывал, что в морской практике исполнения гимна трудно избежать – «после отдачи пушечного салюта крепости или военному судну другой национальности», когда на верхней палубе выстраивается караул, музыканты и весь экипаж. Чичерин писал: «с агитационной точки зрения исполнение на иностранных военных кораблях “Интернационала” имеет несомненно большее значение. Наоборот, исполнение национального гимна буржуазного государства на нашем воен. судне при высокой сознательности наших команд никакого разлагающего действия не может иметь»[184].

Мнения высказывались разные, позиция менялась, и в какой-то момент решили все же обойтись без гимнов. По этому поводу Чичерин обратился к Борису Канторовичу, главному секретарю Коллегии НКИД и управляющему делами наркомата, и Флоринскому: «В виду того, что вопрос об исполнении гимнов перерешен, надо немедленно взять обратно все, что в этом смысле сделано. Можно ссылаться… на отказ шведского правительства исполнять гимны при посещении нашими судами шведских гаваней»[185].

Аргумент сам по себе интересный. Как видно, для шведов «Интернационал» носил настолько отталкивающий характер, что они были готовы пренебречь морской практикой. Несмотря на это, в Москве потом передумали, здравый смысл взял верх. И был разработан целый документ, регламентирующий условия, при которых следовало исполнять гимн: при посещении корабля главой государства, с которым СССР поддерживал дипломатические отношения, при входе корабля в иностранный порт, в качестве ответа на салют и т. д.[186]

Со временем либеральное отношение к исполнению гимнов все больше превалировало, и не только в море. У советских руководителей росло понимание того, что дипломатические условности не нужно смешивать с идеологией, а западные страны привыкали к СССР как к равноправному партнеру. В феврале 1934 года, готовясь к приезду в Москву министра иностранных дел Польши Юзефа Бека, советник польского посольства Хенрик Сокольницкий попросил исполнить польский гимн в Большом театре – в программу входило посещение его высоким гостем. Флоринский напомнил, что когда в 1925 году в Варшаву приезжал Чичерин, то поляки категорически отказались играть пролетарский гимн. На что Сокольницкий «сконфуженно ответил, что в 1925 г. времена были другие и исполнение Интернационала могло бы вызвать нежелательные демонстрации; сейчас это соображение, конечно, отпадает»[187].

В каких-то случаях идеологический фактор весьма существенно сказывался на двусторонних отношениях (речь не о поддержке компартий и подрывной революционной деятельности, а о сугубо протокольных вопросах). В 1920-е годы это, пожалуй, ярче всего проявилось на «итальянском участке». В СССР ругали фашистский режим Бенито Муссолини, но одновременно не скрывали своего интереса к наращиванию экономического и политического сотрудничества с Римом. И вот однажды…