Дипломаты в сталинской Москве. Дневники шефа протокола 1920–1934

Англичане и прочие «животные»

Думается, нет ничего предосудительного в том, что в названии этой главы использован – вслед за Брокдорфом-Ранцау – термин «животные». В конце концов любой профессиональный дипломат обязан быть «политическим животным», это его выбор.

Ранцау с любопытством наблюдал за политической и бытовой суетой окружавших его членов дипкорпуса, и Дмитрий Флоринский следовал его примеру. Правда, об англичанах он писал меньше, чем об остальных. Возможно, потому что британские дипломаты были лучше вышколены, вели себя осторожно, сдержанно, и не «светились», как некоторые их коллеги по цеху. К тому же в 1927 году в отношениях между двумя государствами произошел разрыв (причиной послужила деятельность Коминтерна, поддержка коммунистов в Великобритании и других странах, особенно в Китае), растянувшийся на два года. После этого англичане повели себя еще более осмотрительно.

Первым британским представителем в СССР, официально вручившим верительные грамоты в 1924 году, был Роберт Ходжсон, в статусе поверенного в делах. Флоринский писал о нем не иначе, как «хитрый и осторожный Ходжсон»[401]. Эти свойства оттенил Карлис Озолс:

«Р. Ходсон[402] прежде был консулом на Востоке, хорошо говорил по-русски, обладал широкими взглядами и основательно разбирался в политических вопросах. Мы часто вели с ним беседы о восточных и западных политических проблемах, которые особенно должны были интересовать Англию. …Вначале Ходсон охотно устраивал у себя большие вечера, приглашал деятелей искусства, русских артистов, людей аристократического круга, каким-то чудом еще уцелевших в тогдашней Москве. Однако после таких приемов советское правительство стало последовательно и непрестанно арестовывать этих лиц, и Ходсон их прекратил. … Ходсон всегда должен был себя чувствовать на военном положении. Каждая секретная бумага хранилась у него в специальном ящике в шкафу, ключи от которого находились всегда при нем»[403].

Флоринский уведомлял руководство о том, насколько тонко и умело работает Ходжсон: «поистине очень корректен, он не бранит и не осуждает, но его иронические замечания над нашими начинаниями, в которых он мастер подмечать недочеты и пробелы, ставят новичка на правильные рельсы, угодные Британской миссии»[404]. Еще в 1922 году Флоринский искал способы «нейтрализации» британской миссии, опираясь на «дружественные» германское и персидское посольства. Однако в полной мере это не удалось, «все свелось к паре обедов» и всему виной была «проявленная нами тогда пассивность»[405].

В отношении к англичанам Флоринский проявлял особую внимательность и следил за «идеологическим окрасом» дипломатов, военных и бизнесменов. И неизменно оставался точным в скупых, но исчерпывающих характеристиках. «Убежденный противник Советской власти», считает ее «весьма недолговечной», полагает что ей «вскоре должен прийти конец». Это относилось к сотруднику британской миссии Ли Смиту, с которым Флоринский познакомился на приеме в эстонском посольстве в декабре 1921 года. Шеф протокола быстро выяснил, что Смит – «бывший военный, принимал участие в империалистической войне, а затем был при штабе Деникина». И предположил, что Смит является «представителем британского военного ведомства и стоит во главе разведки»[406].

Собеседники не преминули обменяться мнениями о работе ВЧК и британской контрразведки в Лондоне. Смит поведал, что «в Рождественский сочельник был прием в Британской миссии», на который пригласили «немало русских дам». Они отказывались фотографироваться, боялись, что попадут в Чека «и это будет связано для них с неприятными последствиями. Стоило больших трудов уговорить их». И все же уговорить удалось – как видно жажда общения с англичанами пересилила страх привлечь внимание чекистов. Смит добавил, что многие русские боятся ВЧК, и эта организация «тратит немало усилий для наблюдения за британской миссией». Заодно упомянул, что советская миссия в Лондоне «наделала также немало хлопот пол[407]. Томпсону (он был тогда начальником Скотланд-Ярда и лишь недавно ушел), который очень тщательно следил за Каменевым и Красиным». Резюмировал Ли Смит так: «Мы не желали пропаганды Красина в Лондоне, следили за ним и мешали ему. Вполне естественно, если ВЧК не доверяет нам и следит за нами»[408].

Флоринский категорически отрицал, что под «крышей» советского полпредства в Лондоне ведется разведывательная работа (признать такой очевидный факт в нкидовском дневнике было немыслимо): «Совпра не считает возможным отпускать на это какие-либо кредиты. Мы действуем открыто и нас не интересует закулисная жизнь иностранных миссией». Но чтобы поддержать беседу, высказал пару живых замечаний: «Я сослался на свою прежнюю службу, на которой мне приходилось сталкиваться с деятельностью военных агентов. Последние сами признавались, что 95 % получаемой ими информации ничего не стоят, но что зато остающиеся 5 % ценных сведений компенсируют их за все понесенные труды и расходы»[409].

Это наблюдение лишний раз говорит об осведомленности Флоринского, разбиравшегося в практической деятельности заграничных служб, дипломатических и разведывательных.

Другой пример лапидарности и точности его оценочных суждений. Спустя три года после разговора со Смитом, на обеде у Ходжсона, он встретил некоего Пешкова[410] (помощника «представителя английских пароходных обществ»), которого охарактеризовал следующим образом: «…Пешков убежденный белогвардеец. Я его знал еще по Нью-Йорку, когда он был офицером гвардейского экипажа и прибыл в САСШ[411] в 1917 году с эскадрой яхт под командой князя Голицына. В ту пору у него были постоянные скандалы с матросами, не терпевшими его заносчивого характера и презрительного к ним отношения со стороны Пешкова»[412].

Флоринский оказывал разные услуги Ходжсону, как и другим высокопоставленным дипломатам, то есть опекал и решал малейшие бытовые проблемы. К ним относилось и спасение любимой собаки Ходжсона, которую отловили на улице с бродячими собаками для физического уничтожения («была захвачена на улице и должна быть уничтожена согласно постановлению Моссовета»). Умерщвление собаки планировалось в Пастеровском институте, но туда подоспел Флоринский. И «нам удалось приостановить приведение в исполнение смертного приговора»[413].

Когда в 1927 году эвакуировали советское и британское посольства, обе стороны поступили по-джентльменски. Литвинов распорядился пропустить весь багаж британских дипломатов без таможенного досмотра, а англичане точно таким же образом поступили с багажом наших дипломатов[414]. Ходжсона провожал весь дипкорпус, некоторые коллеги даже прослезились.

В 1929 году, после восстановления отношений, на место Ходжсона прибыл Эсмонд Овий, к которому Флоринский отнесся с некоторой иронией и пренебрежением. И невысоко ставил его профессиональную квалификацию. На одном из первых обедов, который англичане давали в гостинице «Савой», Овий (запись Соколина) «показывал приемы, обычно свойственные только очень юным атташе. По поводу всего, что говорилось, он вставлял политически глубокомысленные замечания. По поводу блинов, которыми его кормили, он заметил, что странно, как до сих пор не надумали о замене дефицитного хлеба блинами; по поводу сухумского питомника, где обезьяны живут в удобных помещениях с ванной, он сказал, что несмотря на их хорошие квартиры, обезьяны все-таки хуже людей». Высказался «о нашей болезненной мнительности, об отсутствии всяких козней, направленных против нас» и о том, что «страх приличествует малым нациям, но не такой стране, как ваша». А когда Флоринский повел посла в цирк и «зашел разговор о лошадях и кавалерии», Овий заметил: «Зачем вам кавалерия? Зачем вам армия? На вас никто не покушается. …В Англии правительство очень расположено к СССР. Запросы твердолобых это внутренняя политика. Консерваторы теперь боятся власти»[415].

Овия, как и других дипломатов, возили на завод АМО. Более сильное впечатление на него произвело не производство, а сам Иван Лихачев, «его простота и достоинство, с которыми он себя держит, деловитость, симпатия, которой он пользуется среди рабочих». Овий «был удивлен, узнав, что т. Лихачев – рабочий, выдвинутый революцией на такую большую и ответственную работу». Посла не преминули уколоть, сказав, что до разрыва отношений на завод поставили на миллион долларов английского оборудования, а в период разрыва отношений дальнейшие заказы разместили в Америке. Но лозунг «Рабочий помни, ты должен догнать и перегнать Америку» британцу очень понравился[416].

Впрочем, на благодушие у посла времени почти не оставалось, учитывая, что двусторонние отношения по-прежнему развивались неровно и балансировали на грани срыва. Одна из причин – продолжавшаяся работа советских загранпредставительств по стимулированию революционной активности в британских колониях и поддержке британских коммунистов в метрополии. Сотрудники посольства в Москве любили отпускать иронические и «бестактные» замечания в адрес британской компартии, «которая состоит из нескольких человек, постоянно проживающих в Москве»[417]. В действительности коммунистов было существенно больше, и они доставляли изрядные хлопоты властям в Лондоне. Не улучшали отношений и регулярные аресты британских граждан в СССР, равно как и советских граждан, работавших на британские фирмы или отдельных бизнесменов.

Все это едва ли вызывало восторг у Флоринского, и комментируя, он невольно сбивался с правильного идеологического подхода. Описывая реакцию британского бизнесмена Гвина на арест своего сотрудника, «который у него еще в 1921 году в Лондоне работал», шеф протокола замечал: «В беседе со мной в тоне Гвина не было слышно аррогантности[418], а скорее печаль и меланхолия». Давалось понять, что такое настроение было связано с пониманием невозможности достичь цели, которую ставил перед собой Гвин: «наладить по мере возможности работу и отношения»[419].

В декабре 1929 года Эсмонд Овий целый час разговаривал с Флоринским – на приеме в честь приезда британского посла, который устроило французское посольство. Он высказывал свое возмущением арестом советских сотрудников английской компании «Лена Голдфилдс», которой была предоставлена золотопромышленная концессия еще в 1923 году. Но время настало другое, и сталинский режим взял курс на ликвидацию почти всех иностранных концессий. С этой целью на приисках были спровоцированы забастовки, затем произвели аресты и несколько человек отдали под суд – по стандартному обвинению в контрреволюционной деятельности и шпионаже. Овий говорил «о тяжелом впечатлении, которое это произвело в Англии, о том, что таким шагом (через два дня после моего приезда) мы выбиваем у него из-под ног почву и даем оружие врагам установления нормальных отношений»[420].

Еще больший скандал разразился в 1933 году, когда английских инженеров электро-промышленной фирмы «Метро-Виккерс» арестовали вместе с десятью советскими коллегами. Обвинили, как водится, в шпионаже и подготовке диверсий по заданию «Интеллиндженс сервис». Флоринский записал в дневнике, что в дипкорпусе практически все понимали, что обвинения надуманы и сочувствовали англичанам. Исключение составили только японцы, вследствие своих ухудшавшихся отношений с Великобританией[421]. Японский атташе Масахиро Шимада (позже, оставаясь в Москве, он «дорос» до уровня 3-го, а потом и 2-го секретаря) комментировал с явным оттенком цинизма и язвительности: «…говорил, что он не сомневается в обоснованности обвинения и его не удивляет озабоченный вид англичан, являющихся в суд с целой своей канцелярией. Он иронически добавлял, что обвинительное заключение интересно и для других, так как узнаешь о заводах, на которых изготовляются снаряды». Флоринский не преминул уточнить, что «Шимада человек исключительно неискренний и враждебный; к его словам следует относиться очень осторожно; он может говорить одно, а своему послу докладывать как раз обратное»[422].