Дипломаты в сталинской Москве. Дневники шефа протокола 1920–1934

Медовые ловушки

Медовой ловушкой традиционно называют способ вербовки (или подставы) дипломатов и разведчиков с помощью женщин – ясное дело, красивых и ярких. Случай с Коянаги – лишь один из многих тысяч, или десятков тысяч примеров, сосчитать невозможно. Женщин привлекают для выполнения разных заданий спецслужбы всех стран, так что ГПУ не исключение. Секретом это ни для кого не являлось, все всё знали…

В Москве эту деятельность курировали профессиональные сотрудники госбезопасности (Роман Ким был лишь одним из них), а важные посреднические функции выполнял тот самый барон, «неизменный Штейгер». Из воспоминаний Озолса: «Чтобы создать систематическую организацию для ловли иностранцев на женские чары, придумали даже специальную должность посредника между иностранцами и художественным миром Москвы. Эти обязанности выполнял бывший барон Борис Сергеевич Штейгер, теперь уже расстрелянный. Его главной заботой стало сближение иностранцев с актрисами и танцовщицами. В распоряжении Штейгера находились все балерины, он свободно распоряжался ими. Внимательно следил, какая из них нравится тому или иному иностранцу, и, когда было нужно, видя, что иностранец стесняется, шутя и откровенно говорил ему:”Ну что вы, любая из них может быть в вашем распоряжении”. Да, все знаменитые и незнаменитые балерины, певицы, молодые актрисы часто становились в руках ГПУ “рабынями веселья”»[519].

Вот что писал по этому поводу Сергей Дмитриевский, вхожий в правительственные круги и изнутри знакомый с обстановкой в советских коридорах власти:

«Значительнейшая часть артисток в руках ГПУ. Не ладить с ГПУ, не выполнять его поручений – иногда самых отвратительных – нельзя. Можно иначе поплатиться всей своей сценической карьерой, всем будущим, всей жизнью. Могут пострадать и родные. Только очень уж крупная артистка может отказаться от слишком унизительного поручения ГПУ – да и то до поры до времени, ибо рано или поздно скрутят и ее. Вот и ладят. Привыкли к цинизму ГПУ – сами стали под влиянием жизни достаточно циничными. Через женщин театра ГПУ проникает не только в круги иностранцев и тех или иных обыкновенных граждан Москвы – через них же оно проникает и в спальни, и в души членов правительства»[520].

Действительно, только храбрые и отчаянные женщины осмеливались отказаться от сотрудничества с ГПУ в роли осведомительниц, и чаще всего их судьба оказывалась трагической. Вета Долуханова, одна из первых московских красавиц, жена художника Владимира Дмитриева, упорствовала несколько лет. В конце концов ее арестовали, пытали и забили насмерть прямо в кабинете следователя[521].

Чекистам мало кто отказывал, равно как и советским бонзам, которые в подражание первым лицам Российской империи стремились обзавестись любовницами из числа балерин, артисток оперы, оперетты или драматических театров. Рассказ о таких романтических связях выходит за рамки нашей книги. Желающие могут узнать пикантные подробности из произведений того же Дмитриевского или других свидетелей «забав» кремлевских небожителей[522]. А мы вернемся к дипломатической Москве.

Было бы большой ошибкой считать, что все дамы, появлявшиеся на горизонте московского дипкорпуса и вступавшие в дружеские или интимные отношения с неосторожными дипломатами, непременно рекрутировались «органами». Однако не будем отрицать, что подобные связи рано или поздно обязательно становились предметом интересов этих самых «органов». Почему? У бдительных чекистов возникали опасения, что особ прекрасного пола могут использовать в неблаговидных целях иностранные шпионы, или же эти особы выскочат замуж за иностранцев с целью покинуть СССР, что в СССР никогда не поощрялось. Поэтому осмотрительные девы, девицы, дамы и матроны старались избегать общения с людьми «оттуда», а те, кто не избегал, рисковал попасть в советские застенки, что происходило неоднократно.

Еще фрагмент воспоминаний Озолса: «Большие услуги ГПУ оказывали женщины. Как правило, все они заводили знакомство с иностранцами, неизменно и всегда состояли на учете в ГПУ и всячески им использовались. Неудивительно, что и на браки с советскими женщинами, хотя бы и бывшими аристократками, смотрели подозрительно. Например, жена одного посла мне лично говорила, что не может пригласить к себе на вечер служащего, должностное лицо вместе с женой потому, что она “советская жена”[523]».

Супруга норвежского посла Ева Урби жаловалась, что никак не может найти учительницу русского языка. Ту, что у нее была, арестовали и несчастная женщина сошла с ума в тюрьме. Очередных кандидаток, приходивших в посольство на интервью, арестовывали тут же – когда они выходили. Госпожа Урби надеялась, что если замещение вакантной должности будет осуществлено через НКИД, то учительницу не тронут («обезопасит от опасности быть арестованной»). Наивной норвежке было невдомек, что у всемогущих «рыцарей щита и меча» внешнеполитическое ведомство котировалось очень низко, точнее, его в грош не ставили. Увы, Флоринский ничем не мог ей помочь, тем более, что запросы у супруги посла были непомерными. Ей нужна была не просто учительница, но обязательно «молодая и занятная», которая могла «обязательно принимать у себя». Конечно, только креатура ГПУ могла располагать такими возможностями[524].

Атташе японского посольства Миура брал уроки русского языка «у некоей русской дамы Шипко», и – это просто удача! – чекисты эту даму не трогали. Но у Миуры окончился срок службы в Москве, он получил назначение в консульство в Мукдене и неосторожно решил забрать с собой Шипко (в каком именно качестве остается неизвестным). Учительница подала заявление на загранпаспорт, и вот тут «органы» уже не могли удержаться и ее арестовали[525].

Элизабет Черутта наняла «очаровательную учительницу», успевшую дать ей несколько уроков. Но затем та наотрез отказалась продолжать занятия[526].

Еще меньше «повезло» дантисту, которого вызвали к супруге итальянского посла – у нее сильно разболелся зуб. Дантист удалил нерв, но продолжить лечение не смог. На следующий день его арестовали, обвинили в спекуляции и, конечно же, в шпионаже. Он получил 10 лет лагерей, а отбыв срок, переехал в Киев[527].

Когда подобный инцидент коснулся персидского посла, представлявшего, как мы знаем, государство, почти союзное СССР (так, по крайней мере, декларировалось в 1920-е годы), разразился скандал. Он поддерживал близкие отношения (не обязательно интимные) с гражданкой Алеловой (имя и отчество Флоринский не уточняет). Видно, это была дама со связями, состоятельная, входившая в московское светское общество. И вот ее «взяли», причем грубо и бесцеремонно, по-чекистски, невзирая на обстоятельства. Во время ужина, который она устроила для дипломатов. Кроме посла Персии, при аресте присутствовали послы турецкий и норвежский, а также «начальник итальянской делегации»[528]. Но это чекистов не смутило.

Такой арест, записал Флоринский, «живо задевает персидского посла, проявляющего к ней исключительный интерес». Это произошло «в присутствии ужинавших у нее нескольких членов дипкорпуса», что «не могло не оставить чрезвычайно тяжелого чувства от обыска и обстоятельств его сопровождавших»[529].

Веских улик против Алеловой, вероятно, не нашли, но чекистам это и не требовалось. Они подозревали женщину в спекуляции – мол, откуда иначе нашла деньги на заграничную поездку? Значит, продавала «незаконно вывезенные драгоценности». Посол пришел в бешенство и напомнил, что Але-лова выезжала «по его ходатайству», причем с двумя персидскими дамами[530].

Обо всем этом Флоринский сообщил Чичерину, указав, что «персидский посол представляет для нас очень большую политическую ценность», что в Персии он влиятелен и «отстаивает курс на сближение». А посол передал наркому через шефа протокола, что «считает обвинение неосновательным и раздутым» и если «г-же Алеловой будет вынесен обвинительный приговор, он оставляет за собой полную свободу действий, т. к. считается, что такой приговор был бы направлен в равной степени против него»[531].

Надо сказать, что дело происходило в 1923 году, Чичерин был в силе, а ГПУ окончательно еще не превратилось во всесильного монстра и в государство в государстве. Короче, Але-лову удалось отстоять, ее освободили. Такое потом случалось не часто.

К чести иностранных дипломатов нужно сказать, что ГПУ не сумело отбить у них охоту к общению с русскими красавицами, то есть они проявляли упорство и настоящие мужские качества в попытках завладеть сердцами предметов своего обожания. Не все, правда, что не обязательно было связано с опасением попасть в чекистские ловушки. Причинами могли быть элементарные стеснительность или, скажем, пуританское воспитание, которое, как известно, не приемлет половой распущенности. К такой категории относился, например, японский посол Такеши Танака. Однажды, это было в 1926 году, Флоринский случайно услышал его разговор с послом Турции, на обеде в латвийской миссии. Турок уговаривал поехать вместе с ним на вечеринку, «танцевать и ухаживать за женщинами, так как посол еще молод и хорош собой, а Тана-ка стыдливо отбивался от таких предложений, издавая лишь свои обычные гортанные звуки»[532]. От себя заметим, что японцу было уже под пятьдесят, но, по всей видимости, он сохранял хорошую форму.

Нужно признать, впрочем, что подобные скромники встречались не часто, в том числе в японском посольстве. Как-то Флоринскому пришлось заниматься инцидентом, вызванным проблемами на таможне. Японцы не соглашались открыть груз, пришедший к ним из Берлина – два ящика весом в 59 килограммов. Сочинили официальную бумагу, из которой следовало, что в ящиках исключительно документы и предметы первой необходимости. Таможенники все же по тихому произвели «во внутреннем порядке вскрытие», обнаружив комплекты шелковых чулок и дорогую парфюмерию[533]. Вещи необходимые для галантных кавалеров, жаждавших соблазнять очаровательных москвичек.

Любил порассуждать о женщинах и романтических отношениях польский посол Патек, хотя на практике статус и возраст удерживали его от амурных похождений. Говорил, что для мужчины важна «не какая-то одна женщина, а женщины вообще»[534].

А вот турки вели себя более приземленно (как уже можно было догадаться). Один из турецких дипломатов, Феррух-бей, выдавал секреты посла Вассиф-бея и с удовольствием рассказывал Флоринскому, что тот «слишком легкомыслен в отношении женщин». Сам Феррух-бей не скупился на цветистые фразы «о духовном величии русской жены, в котором он на опыте смог теперь убедиться». На самом деле он имел в виду не свою супругу, а чужую, ставшую его любовницей. Доверительно поведал Флоринскому, что «его приятельница обещает бросить мужа, поселиться с ним вместе», однако остается «за кадром» – строил ли этот турок личные матримониальные планы (очередную женитьбу) и сумел ли их реализовать[535].

Кстати, в каких-то случаях Вассиф-бей выступал ревнителем морали и нравственности. Однажды его покоробило фривольное поведение афганского посла Гуляма Наби-хана, причем в острый, критический период для его страны. В 1929 году короля Афганистана Амануллу-хана свергли, СССР пытался вернуть ему престол с помощью вооруженной интервенции, но сделать это не удалось, и монарх удалился в изгнание. И в это самое время посол беззаботно веселился, что с осуждением наблюдал Вассиф-бей. Потом он охотно сплетничал: «…В воскресенье 13/1 я видел Посла и секретарей посольства в большом женском обществе в Гранд Отеле. Посол танцевал. Что это? Желание демонстрировать, что события в Афганистане не внушают опасения, или же безграничное легкомыслие?». Примерно тогда же, но на другом приеме, Вассиф-бей обратился к Наби-хану на французском: «мол, в Москве афганскому коллеге должно быть гораздо приятнее, чем в Париже, и что здесь, среди друзей, он, понятно, гораздо лучше развлекается». Турок знал, что афганец плохо понимает и говорит по-французски и внутренне потешался над ним. А тот лишь «улыбался и сочувственно кивал головой»[536].