Дипломаты в сталинской Москве. Дневники шефа протокола 1920–1934

Обед для Муссолини

1 июля 1924 года советский полпред в Риме Константин Юренев устроил обед для фашистского вождя Бенито Муссолини и его ближайших помощников – маркиза Паулюччи ди Каболи (этот аристократ помогал договориться с дуче о визите в полпредство) и Генерального секретаря МИД Италии Сальваторе Контарини. Сам Муссолини руководил внешнеполитическим ведомством и одновременно занимал пост главы правительства.

Официальный прием дуче в советском полпредстве вызвал скандал. В Италии свое возмущение высказала Коммунистическая партия – причем публично, а в СССР случившееся рассматривалось на Политбюро, которое отреагировало не менее негативно.

Полпред пригласил Муссолини пообедать еще в мае или в начале июня, то есть вскоре после официального акта взаимного дипломатического признания[188]. Шаг вполне правомерный и разумный в дипломатической практике. Муссолини приглашение принял, но визит тогда не состоялся, потому что разразился политический кризис, связанный с тем, что фашистские молодчики похитили и убили депутата-социалиста Джакомо Маттеотти. Режим устоял, страсти улеглись, Муссолини вспомнил о приглашении и заявил, что готов посетить советскую миссию. И вот тут-то следовало подумать: можно ли в новых условиях, когда все левые и демократические силы были возмущены действиями фашистов, принимать дуче. Полпред исходил из того, что отказ нанесет ущерб двусторонним отношениям, и званый обед состоялся.

«Мои гости, – докладывал Юренев в центр, – явились во фраках, с лентами и всяческими орденами на белоснежных жилетах и на бортах фраков. Мы были в смокингах. Муссолини имел очень усталый вид. Постепенно он оживился, много рассказывал о итальянской опере, разговор носил отвлеченно-салонный характер». Потом «за кофе поговорили более серьезно». Муссолини «уверял, что Румыния никогда не получит санкцию Италии на аннексию Бессарабии» (потом все-таки получила) и «было сказано еще много других приятных слов». Дуче пообещал устроить дружественный прием советскому крейсеру «Воровский» – в ответ на визит в СССР итальянского крейсера «Мирабелло»[189].

Москва и Рим стремились к взаимному сближению, и Юренев считал, что, исходя из государственных интересов, дипломату не следует демонстрировать коммунистическую прыть и клеймить главу страны пребывания за то, что он фашист. Сразу по приезде в Рим (февраль 1924 г.) полпред дал несколько интервью журналистам, в которых, отвечая на вопросы, характеризовал Муссолини как «яркую личность, приковывающую всеобщее внимание». Что соответствовало действительности, но было в штыки воспринято итальянскими коммунистами, пожаловавшимися в Москву. Тут же последовал реприманд от Литвинова, заявившего (письмо Юреневу от 14 марта 1924 г.): «К сожалению… с первых же шагов Вы взяли неправильный тон по отношению к Муссолини». Замнаркома ссылался на «постановление авторитетного учреждения (очевидно, Политбюро – авт.), которое гласит: “Считать совершенно недопустимыми документы того типа, которые дает т. Юренев”[190].

Литвинов поучал: «Мне представляется нетрудным оставаться в пределах вполне корректного тона по отношению к буржуазным правительствам и их представителям, избегая ненужной лести и похвал, составляющих яркий контраст с оценкой, даваемой этим деятелям революционными рабочими организациями»[191].

В заключение замнаркома выражал надежду, что к этой теме больше возвращаться не придется, но он ошибся. Юренев не усвоил урок, тем более, что в мае того же года Рим посетил с визитом председатель Совнаркома СССР Алексей Рыков, который тоже раздавал интервью и делал заявления без идеологической осмотрительности. В частности, как передавали новостные агентства, он «выразил через графа Манцони (итальянского посла в СССР графа Гаэтано Манзони – авт.) благодарность Италправительству за прием, оказанный ему во время пребывания в Италии, быстрое экономическое восстановление которой и порядок вызвали в нем чувство восхищения»[192].

Итальянские коммунисты привычно возмутились и потребовали от Москвы обсудить поведение главы советского правительства на Политбюро. Член Исполкома Коминтерна, видный деятель итальянской компартии Умберто Террачини, написал в этот высший партийный орган, что «т. Рыков обращается к правительству-избивателю трудящихся масс со словами и комплиментами совершенно неуместными», и «дело здесь не в случайностях, а в общей постановке иностранной политики СССР»[193]. Тут уже не Литвинову было делать замечания. Рыкову написали записки высшие советские руководители – Григорий Зиновьев (предложил ему вызвать к себе итальянских коммунистов и снять вопрос, сказав им, что, мол, в интервью «наврали многое») и Николай Бухарин, попросивший пару строк «в опровержение» для публикации в газете «Правда» (он был ее главным редактором)[194].

В защиту Рыкова выступил Георгий Чичерин, тогда еще располагавший в советской правящей верхушке солидным весом. Получив информацию о заявлениях председателя Совнаркома (через заместителя Флоринского, Владимира Соколина), он адресовал письмо Льву Каменеву и Григорию Зиновьеву (оба входили в Политбюро, а Зиновьев к тому же руководил Коминтерном). В нем вот что говорилось:

«…это было совершенно нормальное и даже необходимое и неизбежное заявление в момент его отъезда из Италии о том, что он все время находился в удовлетворительном положении, и что все обстояло хорошо, причем он прибавил, насколько мне помнится, что Италия замечательно быстро оправилась после войны. Воспользовавшись гостеприимством итальянского правительства, член нашего правительства обязан был сказать несколько фраз перед отъездом из Италии. Не мог же в самом деле тов. Рыков после использования гостеприимства итальянского правительства изрыгать в момент отъезда ругательства в адрес Муссолини. Мы, как правительство, не можем не считаться с некоторыми неизбежными формами общения. Нельзя же в самом деле всю нашу практику равнять под Рут Фишер[195]. Если некоторые не понимают, что существование нашего государства является одной из основных необходимостей для Коминтерна, то не можем же мы из-за них разрушать положение нашего государства. У нас всегда был высший синтез революционного интереса, а вовсе не господство уровня Рут Фишер»[196].

Порешили на том, что Рыков даст интервью в итальянские газеты, которое удовлетворило бы итальянских коммунистов и характеризовало «наше отношение к фашизму». Рыков тут же попросил Чичерина дать «наметку» для такого интервью[197]. Нарком выполнил эту просьбу, направив то, «что может быть сказано без порчи наших отношений с Италией и без ухудшения нашего международного положения»[198]. Предложено было сказать, в частности, следующее:

«Со всеми государствами, кроме советских республик, наши отношения отличаются тем, что мы в этих отношениях оставляем в стороне то, что нас разделяет и… держимся взаимного невмешательства во внутренние дела обеих сторон, отношения же наши устанавливаем на почве общих реальных задач и ограничиваем этими реальными задачами. …Эти отношения для нас чрезвычайно полезны, как они, конечно, полезны и для Италии. То обстоятельство, что наше Правительство не выступает с критикой итальянского фашизма, вовсе не означает, что мы одобряем это течение; наше правительство не может выступать с критикой фашистского течения, не выходя тем самым за пределы тех рамок, в которых протекают наши отношения с Италией»[199].

Столь же обтекаемо было составлено сообщение для прессы.

Юренев, находясь в Риме, не мог знать всех подробностей обсуждения в Москве заявлений Рыкова, но видел, что вопрос «соотношения государственного и идеологического подхода» в общем-то остается открытым, и у него есть влиятельный сторонник в лице Чичерина. Они часто расходились во взглядах (нарком даже называл его «враждебным мне Юреневым[200]), но полпред понимал, что в данном случае Георгий Васильевич не станет поступаться принципами. Это нужно учитывать при оценке того, как развивалась история с «обедом для Муссолини» в июне и июле 1924 года.

У Юренева были основания считать: раз обед в миссии завершился успешно, это оправдывает проведение такого мероприятия. Во всяком случае, полпред не ожидал, что оно вызовет столь широкую и резко отрицательную реакцию. Хотя Юренев разъяснил свои мотивы лидеру итальянской компартии Антони Грамши, это ничего не изменило. В резолюции Исполкома КПИ говорилось, что коммунисты выступят публично в прессе «против акта Сов. Посольства для того, чтобы снять с себя ответственность за столь грубую политическую ошибку»[201].

Одновременно в центр из Рима поступили два политических доноса (жанр, который всегда был в чести у советских властей). Первую реляцию сочинил сотрудник римского отделения РОСТА, Российского телеграфного агентства, В. Антонов. Она была адресована руководителю агентства в Москве Якову Долецкому, а тот ознакомил с ней Георгия Чичерина. Донос был написан безграмотно, но с революционной прямотой:

«…не могу не поставить Вас в известность до чего доводит стремление наших тов. дипломатов отмежеваться от коммунизма», – лихо излагал Антонов, обвиняя Юренева в том, что тот дал Муссолини «(хоть и небольшой) политический козырь»[202]. И в других грехах тоже: «Неделю назад т. Юренев воспротивился, чтобы на закрытом собрании ком. ячейки был заслушан доклад о политическом положении в Италии в данный момент на том основании, что “Муссолини остается у власти, и если узнает хотя и не содержание доклада, но просто факт обсуждения положения в связи с делом Маттеотти, то будет потом мстить”. На возражения т. Юренев отвечал, что если даже до Муссолини дойдет слух о том, что было в нашей миссии закрытое собрание коммунистов, то он будет подозревать нас в попытках руководить работой итал. компартии»[203].

Автором второго доноса, поступившего непосредственно Чичерину, был советник посольства Александр Макар, который под предлогом мнимой болезни отказался принять участие в приеме. Юреневу, по его словам, он предлагал уехать в отпуск, чтобы избежать обеда с Муссолини, но полпред не внял этой просьбе. В обстановке политического кризиса, резюмировал Макар, режим Муссолини «не мог не воспользоваться поддержкой, которую ему оказывала Совласть в лице своего итальянского представителя»[204].

Вопрос об обеде с Муссолини поставили на Политбюро. Юренев в депешах в центр как мог оправдывался и объяснял: «Увильнуть мне от приема никак невозможно. Придется выполнить свой долг»[205]. Подчеркивал, что он принимал «министра иностранных дел и его ближайших сотрудников, а не лидера фашистов и его сподвижников»[206]. Дополнительно указывал, что, несмотря на фраки с лентами и смокинги, «обед был очень скромен» и «обычного на приемах у итальянцев шампанского у меня не было[207].

Несмотря на эти аргументы, в начале июля Политбюро приняло постановление, категорически осуждавшее Юренева, ему было велено представить свои объяснения. Чичерин, который не находил действия полпреда столь уж неуместными, вступился за него так же, как и за Рыкова, обращая внимание на «смягчающие обстоятельства». 14 июля он направил Сталину, Зиновьеву, Каменеву и другим членам Политбюро письмо, в котором говорилось: «Полученное мною вчера постановление Политбюро о т. Юреневе показывает мне, что Политбюро не было ознакомлено с уже имеющимися в нашем распоряжении обстоятельствами дела. Ознакомившись с ними, оно, я думаю, по крайней мере, дополнит свое постановление»[208].