Дипломаты в сталинской Москве. Дневники шефа протокола 1920–1934

Встречи, проводы, похороны

Особое внимание Флоринский и его подчиненные уделяли организации встреч и проводов зарубежных государственных деятелей, политиков и послов. И кстати, незаметно, чтобы в таких случаях они стремились к простоте и сдержанности, напротив, старались обставить дело со всевозможной торжественностью.

Посла Франции Жана Эрбетта встречали Флоринский и заведующий Отделом англо-романских стран НКИД Самуил Каган. «На вокзале был выстроен почетный караул при оркестре музыки. Куча фотографов, кинематографических операторов и корреспондентов… Сказав послу краткое приветствие от имени Правительства СССР, я представил ему т. Кагана. Затем посол прошел вдоль фронта почетного караула, поздоровавшись с ним по-русски. Перед вокзалом караул продефилировал церемониальным маршем»[237].

Сложной задачей стала разработка программы пребывания в СССР китайского генерала Сю. В письме Фрунзе (10 июня 1925 года) Чичерин указывал: «генерал Сю… разъезжает по европейским странам и Америке со специальной миссией Президента Китайской Республики в качестве, так сказать, чрезвычайного посла», и в других странах ему устраивают «пышные встречи». Китайский посланник Ли Тья-Ао по этому поводу «отмечал нежелательность каких-либо упущений в виду китайской щепетильности к вопросам этикета». С другой стороны, генерал, указывал нарком, «является в наших глазах одиозной фигурой, как монархист и враг дружественной нам Монголии, в которой он в течение долгого времени занимал пост вице-короля и прославился своей жестокостью». Поэтому Чичериным предлагалось найти золотую середину и «устроить ему более или менее торжественный прием с наименьшей при этом оглаской»[238].

В итоге встретили достойно, но камерно, без лишней помпы и без почетного караула. Однако визит прошел настолько успешно (Сю приняли Михаил Фрунзе, Алексей Рыков, нарком путей сообщения Ян Рудзутак, генерала свозили в Ленинград), что было решено проводить гостя более эффектно и торжественно и на этот раз с «оглаской». Даже выстроили почетный караул – впервые при проводах иностранного гостя. «Перед вокзалом был расчищен большой квадрат, одну сторону которого образовал многочисленный почетный караул из транспортной школы ОГПУ и кавдивизиона ОГПУ при 2 оркестрах музыки, а остальные стороны многочисленная толпа, сдерживаемая милицией». Сю приветствовал красноармейцев фразой «Здравствуйте, товарищи!». Женщины махали красными косынками. «Получилась очень внушительная манифестация. Затем пехотная часть караула была выстроена на перроне перед вагоном генерала. Генерал снова благодарил караул, низко ему кланяясь. Просил также передать его горячую благодарность т. т. Чичерину и Фрунзе, за оказанный ему прием. Поезд отошел под звуки оркестра. Эти торжественные проводы бесспорно произвели сильнейшее впечатление на генерала и глубоко его растрогали. В этом отношении был достигнут несомненный эффект, хотя столь шумные проводы и расходились с первоначальным решением Коллегии о характере приема генерала»[239].

Таким образом, степень торжественности всяких проводов и встреч зависела от характера политических отношений между странами. К примеру, в Варшаве в 1934 году создалось впечатление о холодности готовящегося для Юзефа Бека приема в Москве. Основания для этого были, Польша в то время заигрывала с гитлеровской Германией, с которой у СССР отношения как раз испортились. Но опасения поляков все же оказались напрасными. Правда в Негорелом (это была первая железнодорожная станция, куда приходили поезда из Европы) Бека встречали «без знамени и оркестра» и без почетного караула. Вдоль перрона выстроилась цепочка стрелков ОГПУ, тем дело и ограничилось. Зато в Москве был выставлен почетный караул, а в Большом театре, как помните, и гимн исполнили[240].

Протокольному отделу приходилось решать вопросы, связанные с присутствием иностранных дипломатов на похоронах. Не их коллег (здесь протокольщики умывали руки), а крупных советских деятелей и дипломатов. Опыта не было никакого, всё осваивали «с колес», и организацией занимались, в основном, Флоринский и Канторович. Вопросов возникала масса, например, куда пускать иностранцев, а куда не пускать? В июле 1926 года умер Феликс Дзержинский, и тогда Флоринский констатировал: «Корпус участия в похоронах не принимал, т. к. в траурной церемонии и к присутствию на Красной площади мы никогда не допускали дипломатов в силу понятных причин, а приглашать присутствовать при выносе тела из Дома Союзов не представлялось возможным, в виду недостаточности помещения Малого Зала, где было поставлено тело т. Дзержинского (Большой Зал ремонтируется)»[241].

Дипломатические миссии по-разному отнеслись к кончине человека, который возглавлял могущественное ведомство – главный орган массового террора в СССР. Германский посол Ульрих фон Брокдорф-Ранцау, друживший с Чичериным и являвшийся горячим сторонником укрепления советско-германских отношений, как дуйаен, по всем миссиям разослал циркуляр «о приспуске флага в день погребения»[242]. Все выразили соболезнования, кроме англичан, поляков, китайцев и греков. «Первые двое бесспорно злостно», – уточнял Флоринский. С Великобританией и Китаем отношения тогда стремительно портились, с Польшей они никогда не были особенно хорошими, а с Грецией вышло недоразумение. Посланник Пануриас находился в Ленинграде и потом исправился, дал телеграмму. А флаг не приспустило только одно посольство, польское, и Флоринский пожаловался Ранцау. Однако тот не захотел объясняться с послом Станиславом Кентчинским – германо-польские отношения были тогда не более теплыми, чем советско-польские. Да и сам глава польской миссии отталкивал дуайена своим шляхетским гонором. Ранцау сказал, что «не имеет удовольствия часто встречаться с этим малосимпатичным коллегой»[243].

А вот кончина Леонида Красина, полпреда СССР в Великобритании, вызвала всеобщее сожаление. Он пользовался уважением, как серьезный политик и дипломат, чуждый идеологических вывертов. Урну с его прахом доставили из Лондона на Белорусский вокзал 1 декабря 1926 года. На перроне собрались многие главы миссий, включая Ранцау и Эрбетта. Обратим внимание на эмоциональное поведение Ранцау, хорошо знавшего Красина:

«После прибытия поезда урна с прахом была вынесена из вагона т. т. Литвиновым, Енукидзе и другими и было приступлено к ее укреплению на пьедестале, вокруг которого сгрудилось порядочно народу, несколько оттеснившего послов. Ранцау пришел в величайшее волнение от мысли, что ему не удастся возложить венка. Он весь побледнел, руки у него тряслись, и он начал тянуть за рукава красноармейцев, державших огромный венок, стараясь пробиться к урне». Но все устроилось, «Енукидзе[244] сделал знак», посла пропустили, и он возложил венок[245].

Тяжелым событием стало убийство в Варшаве в июне 1927 года советского полпреда Войкова. Оно ударило по советско-польским отношениям, хотя официальная Варшава следила за тем, чтобы соблюсти все формальности. Телеграммы с соболезнованиями отправили в Москву от имени польского правительства и непосредственно от министра иностранных дел. А посол Станислав Патек (получил назначение в Москву в 1926 г.) выразил соболезнования лично Литвинову (Чичерин болел и не появлялся в наркомате). Его примеру последовали главы всех миссий, за исключением китайской – после Шанхайской резни (апрель 1927 года)[246] отношения Москвы и Пекина испортились.

Организация похорон легла опять-таки на плечи Флоринского, Канторовича, а также заведующего Отделом Балтийских стран и Польши Михаила Карского. Из Варшавы доставили урну с прахом, которую захоронили в Кремлевской стене (как и урну Красина). На Красную площадь допустили одного Патека.