Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах

Крашенинникова Екатерина Александровна

Крашенинникова Екатерина Александровна (1918–1997) — историк, библиограф[424]. После Музея А. Скрябина работала в Библиотеке иностранной литературы, потом в Библиотеке им. Ленина в отделе церковной истории. В 1937 году поступила на исторический факультет Московского университета на отделение античности, где подружилась с Ириной Тучинской, Ольгой Сетницкой, а потом с ее младшей сестрой Еленой. Борис Пастернак называл их «скрябинские девочки». Иногда через них передавал С. Н. Дурылину свои книги, письма. С началом войны Екатерина пошла работать в Институт Склифосовского санитаркой. Университет не окончила, но была отлично образована. Написала воспоминания о Б. Пастернаке, М. Юдиной, с которыми была дружна. В сороковые годы была прихожанкой храма Ильи Пророка в Обыденском переулке. Знавшие ее люди отмечали в ней высокую одухотворенность, глубокую религиозность, готовность прийти на помощь каждому нуждающемуся.

<…> В ряду священников, перечисленных мною, особняком стоит фигура отца Сергия Дурылина, с которого людская молва сняла сан, когда на самом деле этого не было.

Мое знакомство с Сергеем Николаевичем Дурылиным произошло в 1943 году в Музее Скрябина, где он читал лекции об образе Прометея. В одной лекции он упомянул, что Шаляпин при пении в ритме дыхания использовал Иисусову молитву. После лекции я пошла провожать Сергея Николаевича, неся его тяжелый портфель. По дороге я спросила, не использует ли он в своих лекциях навык Иисусовой молитвы. А он в свою очередь меня спросил: «Почему вы меня об этом спрашиваете, и что вообще вы знаете об Иисусовой молитве?» Я ответила, что мои сведения очень скудны. Архиепископ Сергий Гришин, его кафедра в Теплом переулке в церкви святителя Николая, посоветовал мне каждый день спокойно посидеть минут 15–20 и почитать Иисусову молитву. Это было совсем недавно, и я еще ничего не знаю. Мы разговорились. Сергей Николаевич пригласил меня приехать к нему на дачу в Болшево, чтобы хорошенько поговорить. Скоро я стала частым гостем в их доме.

Дома Сергей Николаевич, прежде всего, показал мне свое главное сокровище — эскизы Нестерова к житию преподобного Сергия[425]. Рассказ Дурылина, иллюстрировавший эскизы, вызвал у меня глубочайшее преклонение и любовь к преподобному Сергию, определившие очень во многом мою дальнейшую религиозную жизнь.

Меня поразил их быт. Он был наполнен помощью окружающим нуждающимся людям, и духовной, и материальной. В значительной части эта помощь ложилась на плечи Ирины Алексеевны — помощницы Сергея Николаевича.

В доме Дурылиных вставали рано. Скромно завтракали. Сергей Николаевич садился работать в своем кабинете напротив окна с видом в сад. <…>

Внешне в их доме не было благочестия, в то же самое время Сергей Николаевич вел себя как тайный священник. Так, он помог лично мне в определении моей жизни. За такой же помощью и советом приезжали к нему многие артисты, уединялись с ним в комнате и получали нужное. Иногда сам Сергей Николаевич срочно выезжал к крупным артистам — Яблочкиной, Турчаниновой. Нужна была духовная помощь. Но все это было строго законспирировано.

На Рождество Дурылины пригласили меня к себе. На всенощной в церкви была я и отец Ирины Алексеевны. Сергей Николаевич и Ирина Алексеевна в церковь ходить не могли, молились дома. Был ли у Сергея Николаевича антиминс для служения литургии дома, служил ли он ее, мне неизвестно, но в кабинете у него в шкафу всегда было много свежих просфор. Утром в Рождество был торжественный завтрак с наряженной елкой. Молитву вслух не читали, читали про себя.

Материальную часть помощи людям брала на себя Ирина Алексеевна. С сумками наперевес по обоим плечам отмеривала пешком много километров (поезда ходили нерегулярно), чтобы снабдить продуктами голодных, в том числе и внуков Тютчева.

Она была знаменитым ходатаем по делам. В каком-нибудь высоком учреждении она добивалась отмены несправедливости в отношении музеев или некоторых артистов. <…> И это из года в год в течение десятилетий, и даже смерть Сергея Николаевича не отразилась на этом ее благородном служении.

Кроме Сергея Николаевича и Ирины Алексеевны в доме жил еще один человек. Это была женщина, которая помогала Ирине Алексеевне по хозяйству. Как потом выяснилось, она была монахиней одного из разрушенных монастырей[426]. В доме каждый день кто-нибудь бывал по очереди, получал духовную помощь от Сергея Николаевича и всегда, несмотря на войну, был сытно накормлен. <…>

В 1924 году ему [Дурылину] разрешили вернуться в Москву [из челябинской ссылки]. Сергей Николаевич жил в Муранове, а Ирина Алексеевна уехала в деревню в Смоленскую губернию лечиться от туберкулеза. <…> Она вылечилась и узнала по доходящим вестям, что Сергею Николаевичу требуется неотложная помощь. Уже не было в живых ни отца Алексея Мечёва, ни отца Анатолия из Оптиной, которые ему помогали, и он пропадал. Они увиделись, и стало очевидно, что они должны, как в Челябинске, быть вместе, иначе Сергей Николаевич погибнет. В 1927 году она поехала с ним в ссылку в Томск. В 1930 году удалось уехать в Киржач. Сергей Николаевич стал очень нервным, все время ждал, что возьмут. В 1933 году перебрались в Москву. <…> Через несколько лет Ирина Алексеевна рассказала своему секретарю, моему лучшему другу, что Сергей Николаевич никогда не снимал с себя сан. Они воспользовались слухами о снятии сана и не опровергали этих слухов. <…> Неожиданное происшествие чрезвычайно сблизило меня с семьей Дурылиных. В 1944 году я появилась у них как-то днем, зимой, в сильную пургу. На кухне смятение! Ирина Алексеевна лихорадочно схватилась за голову, ее помощница тихонько всхлипывает. Оказалось, заболел отец Ирины Алексеевны; думают — воспаление легких, дышит очень тяжело. Нужно везти в больницу, которая далеко, путь через бесконечное поле. Кругом некого попросить — все на работе. Есть большие сани. Укладываем, закутываем Алексея, а я впрягаюсь. Я молода, привыкла к физической работе, но везти приходится почти без дороги. Как везла, не помню, единственно отчетливо было стремление вперед. Все остальное обошлось хорошо. Алексей выздоровел и вернулся в счастливое лоно семьи, я же тоже стала отчасти членом этой семьи. Наверное, потому меня не касалась никакая конспирация. Мне же Ирина Алексеевна с радостью сообщила, что еще при жизни Сергея Николаевича однажды к ним в Болшево приезжал крестник патриарха Алексия отец Алексей Остапов[427], и у него был долгий разговор с Сергеем Николаевичем.