Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах

Сабуров Андрей Александрович

Сабуров Андрей Александрович (1902–1959) — литературовед, кандидат филологических наук, научный сотрудник отдела рукописей Библиотеки им. Ленина, Государственного литературного музея, преподаватель МГУ, автор монографии «„Война и мир“ Л. Н. Толстого: Проблематика и поэтика» и неопубликованной монографии «Жизнь и деятельность В. С. Печерина». В 1959 году написал «в стол» статью о несостоятельности бытующей формулы «Наука доказала, что Бога нет»[164]. Племянник композитора Н. К. Метнера и философа Э. К. Метнера. Домашним учителем и воспитателем Сабурова с начала 1910-х годов был С. Н. Дурылин. Их переписка, продолжавшаяся около 40 лет, насчитывает более 150 писем. Дарственные надписи Дурылина Андрюше на книгах своих и не своих, общим числом около десяти, опубликованы Александром Андреевичем Сабуровым (сыном)[165]. Особенно ценна надпись на обороте иконы св. Андрея Первозванного: «Милого моего ученика Андрюшу Сабурова сим образом св. Андрея Первозванного, освященным 8 июля 1914 г. на св. мощах Преп. Сергия в Лавре, его благословляю на жизнь и труд в Боге и Христе. Любящий его Сергей Дурылин».

Говорить о Сергее Николаевиче и легко и трудно. Легко потому, что он оставил в воспоминаниях у каждого, кто его знал, очень много больших и богатых впечатлений. Трудно потому, что для каждого, кто его знал, он был по-настоящему близким человеком. И с ним была связана внутренняя, интимная жизнь каждого из его друзей и знакомых.

Мне хотелось бы остановиться на характеристике самого Сергея Николаевича Дурылина как человека, которого я знал в течение многих лет и с которым был по-настоящему лично близок.

Четыре года тому назад [1951] мы с Сергеем Николаевичем отметили сорокалетие нашей дружбы. В первый раз после многих лет и в последний раз в его жизни вокруг Сергея Николаевича собрались одновременно, оставшиеся в живых, его ученики. Как он загорелся, когда я ему подал мысль об этой встрече! Всех нас, людей во многом разных, не имеющих других точек соприкосновения между собой, объединила близость к нашему общему другу.

Сергей Николаевич вел всегда очень замкнутую жизнь. Его сферой была сфера мысли, сфера труда. Но он всегда помнил, знал своих друзей, вернее, всегда чувствовал их, имел их всегда в поле своего зрения. Человек необыкновенной душевности и сердечной теплоты, он именно чувствовал сердцем своим связь с людьми. Для него такая встреча была настоящим праздником, торжественным днем.

Он встретил нас не только как любящий друг, но и как отец и наставник, и его беседа с нами невольно и естественно перешла в форму торжественной речи. Трудно передать ее содержание, но я никогда не забуду ее внутреннего, душевного строя. Он как бы подводил итоги своим личным отношениям с близкими людьми, обращался ко всем вместе и к каждому в отдельности, и каждому уяснялось значение его собственной жизни, собственной деятельности.

Для меня, его ученика, человека другого поколения, это была сорокалетняя дата дружбы. Многие из его друзей были когда-то его учениками, и, строго говоря, став самостоятельными людьми, они в той или иной степени продолжали оставаться по отношению к нему в этой роли. И для меня Сергей Николаевич прежде всего был учителем, но учителем особого рода. Одному ему известными способами он сочетал в качестве педагога строгое следование программе с живым общением.

Он начал заниматься со мною, когда я был 9-летним мальчиком, начал заниматься, чтобы подготовить меня в 1-й класс средней школы. Но вскоре, по настоятельной просьбе ученика, переход в школу был отложен на несколько лет и состоялся через 3 года, и то потому, что началась война. Расстаться с Сергеем Николаевичем, отказаться от ежедневного общения с ним было невозможно.

Сергей Николаевич занимался всеми предметами, кроме иностранных языков, но, помимо того, он ходил с учениками в театр, концерты, картинные галереи, выставки, приходил по вечерам в гости, читал вслух. Как успевал он все это при своей необыкновенно широкой и сложной деятельности — непостижимо. Он сразу стал для меня, девятилетнего мальчика, любимым другом, хотя принадлежал к другому поколению. Он задумал со мною издавать рукописный журнал — «Светлый журнальчик», как мы его называли, в нем помещались собственные стихи, рассказы, рисунки, загадки. Учитель неизменно направлял развитие вкуса и интересов ученика, и они были тем живее и определеннее, что органически сливались с отношением к человеку, старшему другу. В дни рождения, именин он был для мальчика самым любимым гостем, его подарки, большею частью книги, были самыми любимыми и дорогими подарками… Однажды, помню, в обыкновенный день он не пришел вечером в назначенный час в гости. Я горько плакал. В комнате казалось тускло и пусто, мрак овладел мною. Но вот, с виноватым видом, он торопливо вбежал в комнату, но я не мог подняться сразу ему навстречу, не мог сразу простить ему его промедления — такова была моя ревность.

Сергей Николаевич бесконечно любил природу, но только свою русскую, иные миры были ему незнакомы. Он был так полон русской жизнью, что искать другой не мог. Особенно он любил Русский Север, отсюда один его юношеский псевдоним: «Сергей Северный»; не раз ездил летом со старшими учениками в северный край. В этих поездках принять участие мне не привелось, но привелось несколько раз выезжать с ним из Москвы за город. Мы катались с ледяной горы в мазанках и на санках. Он, как мальчик, наслаждался тем, как мазанки (замороженные соломенные гнезда или лукошки) вращались вокруг своей оси, стремглав несясь под гору. Он же впервые познакомил меня с далекой деревней степной полосы. Я помню первую ночную поездку в розвальнях по хрустящему снегу, аромат сухого сена. <…>

Такова была форма его общения с учениками, форма его деятельности, такова была форма его жизни.

Сергей Николаевич любил соединять своих учеников. Однажды их силами он поставил спектакль — шутотрагедию Крылова «Трумф или Подщипа». Выбор сюжета говорит о размахе его программы. «Подщипу» мало кто знает, кроме литературоведов, хотя это один из настоящих шедевров русской классики. Он дал нам Крылова не только как баснописца, но показал его нам шире, во всем диапазоне его творческого наследия. И это относилось ко всему, занимался ли он литературой или географией, историей или математикой. В те времена он много работал по археологии и вносил в уроки по истории такие сведения, которые далеко выходили из пределов школьных требований. Трудно поверить, что не кто как он увлек меня астрономией, и когда я не на шутку заинтересовался этим предметом, подарил мне книгу Клейна «Астрономические вечера». Помнится, я тогда спрашивал себя: можно ли придумать такой вопрос, на который Сергей Николаевич ответил бы «не знаю», и пришел к выводу, что нельзя.

[Продолжение см. в главе «Воспоминания сослуживцев и товарищей по работе».]