Академик Г.А. Николаев. Среди людей живущий

Что за человек была моя мама Евгения Владимировна

Моя мама родилась в 1879 году. Отец ее — бывший офицер Владимир Алексеевич Мокрицкий, после 1905 года был сослан в Сибирь за революционную деятельность. По-видимому, в ссылке он и умер еще до 1917 года. Ее мать умерла от туберкулеза, когда маме был всего год. Годовалую Женечку выкормила кормилица, потом она жила у бабки, у тетки, а с 10 лет воспитывалась в Ставропольской гимназии-интернате. В 18 лет поступила на Московские педагогические женские курсы и окончила их в 20 лет.

Евгения Владимировна вышла замуж за помощника присяжного поверенного Александра Петровича Николаева. Спустя три года родился мальчик. Его назвали Георгием.

Брак мамы с отцом нельзя назвать счастливым. Через пять лет у мамы вспыхнул наследственный туберкулез. В Сочи в течение четырех месяцев его удалось затушить, но легкие навсегда остались слабыми.

Мой отец был стряпчим, после революции он работал в Наркомюрделе. В 1911 году Александр Петрович оставил семью. Это был удар для мамы. Материально мы от этого особенно не страдали. К тому времени отец уже стал известным московским адвокатом, зарабатывал много и хорошо обеспечивал меня.

С этого времени мы жили на Малой Бронной в квартире из четырех комнат. Одну комнату мы сдавали, а три занимали сами. У нас была замечательная домработница Поля Соколова, которая оставалась другом семьи в течение всей жизни, хотя прожила с нами всего 5 лет.

От меня в детстве скрывали, что отец женат вторично. Мама же сказала, что вся ее жизнь принадлежит сыну, и слово свое сдержала. Никакой личной жизни у нее никогда больше не было.

Жили мы тихо. У нас иногда бывали родственники: Борис и Андрей Калантаровы, Лева и Ира Гуаданини, Ваня, взятый из деревни на воспитание Наталией Ивановной Бочарниковой. Вот, пожалуй, и все.

В.А. Мокрицкий, дед Г.А. Николаева. 1880-е гг.

Евгения Владимировна Николаева, мать Г.А. Николаева. 1900-е гг.

Александр Петрович Николаев, отец Г.А. Николаева. 1900-е гг.

Е.В. Николаева (урожд. Мокрицкая). Владикавказ, 1900-е гг.

Мама заставляла меня учиться и училась сама. Уже с 9 лет она мне читала повести Гоголя и Тургенева. С помощью преподавателей и сама обучала меня иностранным языкам. В 5 лет я уже свободно говорил по-французски, а с 8 лет — по-немецки. Музыке меня обучала моя тетя — сестра отца — Елена Петровна. Всем казалось, что я способен к музыке, и некоторые думали, что это станет моей профессией. Но в 12 лет я сам понял, что музыканта из меня не выйдет, и музыку забросил сразу и насовсем.

На лето мы ездили обычно в имение Гуаданини, в Тамбовскую губернию, на несколько недель, а потом в Сочи. Всегда жили в пансионе «Светлана». В Сочи я научился без устали плавать и бегать, и эти привычки сохранились.

У мамы в то время появилась первая плеяда воспитанников: студенты-первокурсники юридического факультета Миша Архипов и Глеб Махов. Она была для них своего рода тьютором. Они отчитывались перед ней в подготовке к зачетам, а перед экзаменами шли под благословение тети Жени (так тогда они ее называли). Ей было 32 года.

В свое время мама окончила высшие женские курсы, она поняла, что от жизни нельзя отставать. Много читала, размышляла, анализировала. Интеллект ее развивался с каждым годом.

Первые годы одиночества мама переживала тяжело, но через 2-3 года она успокоилась. Ее жизнь принадлежала мне. Она меня воспитывала в староинтеллигентском стиле, в хорошем смысле этого слова. Вот ее заветы: «Интересуйся всем»; «Побольше читай»; «Знай иностранные языки»; «Умей устанавливать отношения с товарищами, но оставайся всегда самим собой»; «Никогда не будь груб ни с кем и не заискивай ни перед кем»; «Сохраняй всегда собственное достоинство во всех случаях жизни»; «Люди всех национальностей — русские, евреи, татары — должны пользоваться у тебя одинаковым уважением. Цени человека, а не его национальность, не суди по внешности»; «Помни, что разница между тобой и домработницей только та, что твой папа имеет много денег, а у нее их мало»; «Ищи друзей, одаренных знаниями и душой»: «Никогда не старайся казаться первым, а будь хорошим»; «Никогда не будь тщеславен ни в чем»; «Говори всегда своей маме правду, а она тебя всегда поймет». И как хорошо выполнила она это свое обещание!

Иногда мама несколько болезненно реагировала на то, что каждое воскресенье я проводил у своей тети, Елены Петровны, где встречался с отцом. Эти дни проходили, по правде говоря, в еде и в разговорах. Отец меня любил. Маме казалось, что его мужское влияние, красноречивость могут отвлечь меня от нее. Мама молчала и ждала, но в этом она ошибалась. Еще во время их развода она спрашивала меня: «У папы будет всего много, а у мамы ничего не будет. С кем ты хочешь жить?» Я плакал и отвечал: «Только с мамой».

Родители Г.А. Николаева. 1900-е гг.

Г.А. Николаев. Первые годы жизни

Г.А. Николаев в детстве

Никогда отец не имел на меня и десятой доли влияния, которое имела она. Отец был красноречив, но иногда увлекался речью и, как ни странно, за красотой слова терял убедительность, а я тут же чувствовал это. Логика же мамы была всегда безупречной. Отец свое воспитание направлял, как я теперь вижу, не совсем по правильному пути. О многих вопросах говорил со мной, как с более взрослым человеком, нежели я был в тот период. Он мне давал большие карманные деньги, которые вконец могли испортить меня, но я ни разу ни одной копейки не оставил себе, а все отдавал маме. Отец хотел подчеркнуть мою независимость и самостоятельность в 10-12 лет, а я считал, что я имею право что-либо получать только от мамы. И в детстве, и позднее я считался только с мнением мамы. «Тебя не будут любить товарищи», — говорили мне. — «Ну и пусть не любят». — «Тобой не будут довольны родные». — «Пусть будут недовольны», — спокойно отвечал я. На вопрос, кто твой идеал, отвечал: «Мама».

Эгоистом я не был, но эгоцентризм в характере присутствовал, копался в своих поступках. «Не был ни Гамлетом, ни Дон-Кихотом» (Тургенев). Готов был служить обществу, но мнение имел всегда свое по каждому вопросу.

В гимназию я поступил в 11 лет сразу в третий класс. Меня хорошо подготовили учителя. Во Флёровской гимназии я тотчас стал первым учеником. До сих пор у меня сохранился аттестат только с отличными оценками. Зубрежкой я не занимался. Но память у меня была абсолютной: я не понимал, что такое шпаргалка, она мне была не нужна. Иногда я не все понимал, но всегда все помнил. И подготовка у меня была разносторонней и хорошей. К сожалению, я был неряшлив, рассеян, и почерк у меня был очень плохой.

У меня было много товарищей в гимназии, но никого не осталось сейчас. Лучшим моим другом был Борис Айхенвальд. Очень он любил мою маму. Будучи уже взрослым, преподавателем русского языка, он много путешествовал в летнее время, а потом описывал свои путешествия. Маме он преподнес свою книгу с надписью: «Светлому образу юношеских лет, матери друга моего детства, бесконечно дорогой Евгении Владимировне Николаевой». Он погиб от тифа в тюрьме в 1937 году. Его брат Александр был расстрелян, сестра Татьяна выслана. А мать скончалась в доме инвалидов. Трагический конец.

Г.А. Николаев в гимназические годы

Е.В. Николаева. 1900-е годы

Георгий Николаев — ученик Флёровской гимназии

В детстве у нас на квартире собирались мои товарищи-гимназисты. У нас не было разделения: дети и родители. Мама была не только со мной, но и со всеми нами. Она придумывала игры, была в центре внимания. Никто не считал ее человеком другого лагеря. Собирались мы раз-два в месяц по субботам, в дни рождения и именин. Спать ложились в 9 часов, а когда стали постарше, в 10 часов вечера.

Мама меня просила курить только при ней, но я никогда не курил. В детстве проявлялись черты снобизма, вызванные материальным благосостоянием отца, которого я был несправедливо лишен. Позднее мне просто стало противно вспоминать об этих настроениях. Мама их чувствовала, это ее огорчало. Революция дотла выжгла их, я благодарен ей за это.

Февральская революция застала меня в шестом классе гимназии. Я по-прежнему оставался первым учеником. На нашей квартире у Никитских ворот в Октябрьские дни мы пережили тяжелые моменты, находясь в центре обстрела.

С осени 1917 года продовольственное положение в Москве обострилось. Мы часто выезжали в Сочи, и мама решила, что на юге нам легче будет пережить трудную зиму. 18 ноября 1917 года мы выехали в Сочи.

Сочи был маленьким городком, тихим болотом. Вспоминается бурная жизнь Москвы периода 1914-1917 годов.

Мое поступление в гимназию совпало с началом Первой мировой войны. С первых месяцев войны мама начала работать в Москве в Пушкинско-Хамовническом лазарете. Она находилась с больными каждый день с 10 утра до 5 вечера. Быстро научилась бинтовать, делать несложные бактериологические анализы и стала старшей сестрой палаты. Солдаты ее любили, называли «наша голубка», «драгоценная сестрица». «Ты вся исполнена добра и благодатного рассудка», — так в письмах писали ей раненые. Во время войны уровень жизни в Москве постепенно снижался, события, происходившие при царском дворе и в министерствах Петербурга, будоражили всю страну. Все с восторгом восприняли весть об убийстве Распутина.

Февральскую революцию встретили восторженно. Ликование проходило по всему городу. Революцию называли бескровной.

Молниеносное возвышение и болтливость Керенского у большинства вызывали насмешку. Вспоминаю стихотворение:

«С бритою рожею Россией растерянной Правит не помазанник Божий, а присяжный поверенный».

После Февральской революции уровень жизни стал падать еще стремительней. Все жили в ожидании чего-то. Октябрьская революция явилась логическим завершением огромного количества предшествующих ошибок и неудач царского и Временного правительств.

Из бурного водоворота событий мы попадаем в захолустье. Как все маленькие города в тот период, Сочи находился далеко в стороне от генеральной ломки старой жизни. В Сочи я работал и еще раз работал. Я читал английскую, французскую, немецкую историю, философию, беллетристику, критику, хватался жадно за все: Эсхила, Софокла, Горация, Бокля, Рескина, Дарвина, Шекспира, Лонгфелло, Вольтера, Жан-Жака Руссо, Мольера, Шиллера, Гёте, Макиавелли, Мальтуса, Диккенса, Тольдемира, Золя, Гюго, Котляровского, Белинского, Шопенгауэра, Чехова, Достоевского, Полетова. А впоследствии «звуков небес заменить не могли мне скучные песни земли». Мама тоже много читала и по-прежнему глубже меня воспринимала прочитанное.

За два года я сдал экстерном экзамены за 6-8-й классы гимназии.

Несмотря на наш более чем скудный достаток, мама умудрялась дать мне возможность по разу в неделю получать консультации по математике и физике у преподавателей гимназии.

В Сочи у нас появились знакомые, которых я могу назвать сейчас осколками разбитого вдребезги, навек ушедшего в небытие прошлого мира. Родственники композитора Римского-Корсакова учили меня английскому языку (за это я качал им воду). Обедневшие аристократы, абсолютно неприспособленные к заработку, в глубокой старости в нищете закончили свое мирское существование в 30-х годах. Они жили по-соседству, и я часто бывал у них. Купцы Блиновы — я был дружен с пасынком Блинова Юрой, мы вместе учились. Блиновы в панике эмигрировали в 1920 году. Молодящаяся 40-летняя супруга главного врача санатория, маминого сослуживца, вела со мной разговоры на философские темы, также эмигрировала, кажется, в Сан-Ремо. Ее прощальными словами были: «Пишите по вечному адресу: Москва, Юлии Михайловне Рогаткиной-Ежиковой». И ряд других. Все они надеялись найти в Сочи убежище от мирских бурь, разразившихся над страной, и... не голодать. Но они ошиблись. Этому маленькому городку досталось, как и другим в трудные дни. Последующая судьба всех остальных, за исключением трагической судьбы Римских-Корсаковых, мне неизвестна. Мама со всеми поддерживала хорошие отношения, но дружна же по-настоящему она была только со своими сослуживцами: медицинской сестрой Е.К. Крюгер и зав. хозяйством — старушкой Л.А. Милеевой.