Крысиная тропа. Любовь, ложь и правосудие по следу беглого нациста

30. Июль 1949, больница Святого Духа

Утром в субботу 2 июля небо над Римом было безоблачно синим. Отто проснулся у себя на верхнем этаже монастыря чуть раньше обычного и последовал своему каждодневному распорядку. По каменным ступенькам — на крышу, зарядка, потом три этажа вниз, в трапезную, вкушать на завтрак кофе с молоком. Покинув Винья Пиа, он дошел до конечной остановки и сел в автобус. Читатели «Темпо» узнавали в пути о заключении нового европейского договора о свободной торговле и об отставке британского посла[610]. Они читали также рекламу трансатлантических теплоходных рейсов и фильмов, демонстрируемых во множестве римских кинотеатров: «История солдата Джо» (в главной роли Роберт Митчем) и «Процесс», австрийский роман об антисемитизме, завоевавший призы на Венецианском кинофестивале[611].

Через полчаса автобус въехал в деревушку на озере Альбано. Отто сошел и вскоре оказался дома у своего «доброго старого товарища»[612], от которого ждал помощи. В письме к Шарлотте, написанном спустя два дня, он привел подробности. У «доброго старого товарища» была месячная крошка-дочь. Семья занимала квартирку с двумя спальнями «близ Кастель-Гандольфо, где расположена летняя резиденция папы», один этаж виллы с множеством террас. Оттуда открывались прекрасные виды на Римскую Кампанью, на далекие Альбанские горы и на глубокое озеро в старом вулканическом кратере, вдвое меньше озера Целлер. В солнечные дни вдали было видно даже море и мыс Чирчео.

Сев в местный автобус, они доехали до озера. Поплавали, с аппетитом поели-попили захваченное с собой: жареную курицу, ветчину, овощи, вино. Отто переночевал у своего друга, а назавтра, в воскресенье, отправился с ним за покупками в близлежащую «типичную итальянскую деревню», где они «отменно отобедали». Днем Отто неважно себя почувствовал и слег с температурой. «41–42 градуса, никогда еще мне не было так худо», написал он.

К вечеру воскресенья ему казалось, будто кровь вот-вот закипит, ему так недоставало бесценной Хюмхен, которая сделала бы холодный компресс. Вечером «добрый старый товарищ» привез из ближнего монастыря горькие таблетки, что-то вроде хинина. Они сбили температуру до 39,5. Отто остался еще на ночь, его рвало. Утром в понедельник, не дождавшись улучшения, он кое-как добрался до Рима, простояв полчаса на подгибающихся ногах в переполненном автобусе.

«Я отправился прямиком к врачу-немцу»[613], давнему знакомому. — написал он Шарлотте, опять не назвав имени. Осмотрев его, врач не нашел ничего ни в легких, ни в других органах. Вероятно, простуда, решил врач, обычное дело для Рима, где это случается чаще, чем на севере Италии. В полуденный зной Отто потащился назад на Винья Пиа, горько жалея самого себя. Вымывшись холодной водой, он лег в постель. Под конец дня его навестил местный врач, «итальянец до мозга костей», посоветовавший не волноваться из-за жара, пить чай и надеяться, что назавтра все пройдет, и прописавший некий «слабительный лимонад», Limonade purgative de Rogé[614].

Важнее всего здоровье, написал Отто Шарлотте. Его порадовало поздравление от Трауте со скорым днем рождения: «Всего наилучшего, еще 55 лет. 10 000 000 000 000 поцелуев»[615]. «Как мне хочется к тебе, — написала от себя Шарлотта. — Если бы снова можно было оказаться вместе, все было бы чудесно». Его отец Йозеф «еле волочит ноги», продолжала она, зато в австрийской политике повеяло переменами. «Пусть Франци сидит спокойно и терпит до сентября». Ожидались хорошие новости: поговаривали о скорой всеобщей амнистии.

До вторника 5 июля у Отто скакала температура. Ночью был жар, к утру температура опускалась до 38,5 и еще ниже, а потом «немного вверх». Он надеялся, что худшее уже позади, ведь он принимал противогриппозное и хинин. От слабости он с трудом добирался до туалета. Врач обещал еще пять дней жара. Все к нему добры, заглядывал падре, ему не так уж плохо. Он послал жене стихотворение:

Бедный Хюмми лежит
Здесь в голой келье,
Мучимый бесами,
Ему одиноко, у него жар[616].

Чувствуя себя, «как дитя», он мечтал о ее «ласковых руках» и благодарил за то, что она его не бросила «несмотря на все трудности». Возможно, в один прекрасный день к ним вернется удача. И подпись — слово «Он».

Вечер вторника был ужасным. Утром в среду 6 июля Отто собрал все силы, чтобы написать письмо. Рука так дрожала, что почерк едва удается разобрать. У него побывали два врача, итальянец и немец, и оба развели руками. «Возможно, тиф или что-то желудочное, не исключена желтуха»[617], но это неточно, так как отсутствует характерная желтизна. От сильного слабительного средства ему немного полегчало, однако изо рта дурно пахло, язык и десны «обложены». Во второй половине дня состояние ухудшилось, не прекращались рвота и отрыжка. Ничего хорошего.

После трех почти бессонных ночей у Отто пропал аппетит. Он не мог влить в себя больше кружки молока и очень ослаб. Поговаривали об «американском чудо-лекарстве» пенициллине[618], но врач-итальянец, наведя справки, сказал, что оно здесь не подойдет. Отто расхваливал этого врача Шарлотте, говоря, что он «был за фашистов». Теперь он назвал ей имя врача-немца — Вилли Маркезани[619] («на всякий случай») и даже указал его адрес и номер телефона.

Подробностей в письме немного. До 11 часов утра он «лежал спокойно»[620], считая, что ему легче. «Температура 38,5. Голова не болит, ясная, приходят самые странные мысли!» Врачитальянец застал его в волнении. Шарлотта «давно не писала», пожаловался ему Отто, грустный будет день рождения. Доктор Маркезани добавил от себя несколько слов о высокой температуре, вызванной, возможно, кишечной инфекцией. Он не знает, как долго это продлится, но надеется вскоре прислать «добрые вести». Позже он добавил кое-что более тревожное: Отто просит, чтобы рядом с ним была она, ему требуется больше внимания и ухода, чем ему могут оказать в Винья Пиа. «Ваш муж был бы рад, если бы вы поскорее приехали». Если она выедет из Зальцбурга, то пусть заранее пошлет ему телеграмму, чтобы он устроил ей встречу на вокзале: «Приедет маленькая темная машина, за рулем будет священник — здоровое, пухлое лицо». Он позаботится о размещении ее у монахинь. Пусть она позвонит ему по римскому номеру 35 265 между 7 и 9 утра.

В пятницу 8 июля Отто исполнилось 48 лет. Ему становилось все хуже, и ранним утром брат Габриэле и еще один итальянский монах решили перевезти его из Винья Пиа в больницу Святого Духа (Ospedale di Santo Spirito)[621]. Это финансируемое Ватиканом лечебное учреждение находилось на берегу Тибра, из его окон был виден собор Святого Петра. Отто положили в палату Бальиви на койку номер девять.

Доктор Маркезани отбил в Зальцбург телеграмму: «Франци в больнице, жду маму на вокзале с такси».

В воскресенье 10 июля Шарлотта, сильно встревоженная телеграммой, безуспешно пыталась дозвониться в Рим. Не получая уже некоторое время писем, она находилась в «состоянии постоянной тревоги», застигнутая врасплох таким поворотом событий: «Я боялась, что тебя раскрыли». Новость, что муж попал в больницу, прозвучала «как взрыв бомбы». До этого она чувствовала себя гораздо лучше и спокойнее.

Тем не менее Шарлотта не сознавала всей тяжести положения. Она написала, что не может выехать немедленно, потому что должна смотреть за детьми. Нельзя взять и все бросить, лучше она отправится в Рим через неделю, если по-прежнему будет ему нужна. Не стоит забывать и о себе, слишком напряжены у нее нервы.

Пока она писала письмо, раздался звонок из Рима: доктор Маркезани сообщил, что температура пошла вниз, но у Отто, похоже, отравление и желтуха. Терпение, написала мужу Шарлотта, она отменит поездку к сестре и приедет через неделю ухаживать за ним. «Поскорее выздоравливай и я тобой займусь»[622].

В то же воскресенье она напечатала на машинке еще одно письмо: «Ты крепкий орешек, ты поправишься». Она отправила деньги «фрау Д» на его день рождения и обещала собрать посылку с пижамой и другими вещами, о которых он просил. Она собиралась приехать 20 июля, если все еще будет ему нужна. «Остановиться мне негде, и лучше избежать таких трат, но я это сделаю, если ты захочешь. Однажды у меня тоже была желтуха, — напоминала она ему. — Это было ужасно, но я не теряла надежды. Помни, Хюмми часто болела и даже стояла на пороге смерти и не могла позвать Хюмстена, потому что он был недоступен»[623].

От нее будет больше пользы потом, когда он начнет выздоравливать. Пока он в больнице, она сможет навещать его только в отведенные для посещения больных часы. «Что мне делать в такую жару?» Она спрашивала, кто за ним ухаживает и откуда взялась болезнь, этот «злобный недуг».

В понедельник 11 июля она забеспокоилась сильнее. Пришло его письмо от 5 июля, со стихотворением, немного ее приободрившее, но она все еще не могла ни на что решиться. Если у него заразная болезнь, то она даже не сможет с ним видеться и разговаривать. Лучше дождаться диагноза. Не малярия ли это? Это может быть что-то инфекционное. «Все время тверди себе, что я отчаянно в тебе нуждаюсь, что не могу без тебя жить»[624]. Она знала, что ее место в Риме, но не могла забыть обиду. «Боже, как я болела раньше, а Хюмми меня не навещал. Я должна была выкарабкиваться сама. Это было тяжело. В Лемберге мне тоже было тяжко, но Хюмми мне не верил». В тот день медосмотр показал, что Хорсту не хватает 8 кг веса, кожа да кости. Может быть, ей следует отправить детей в Рим, к Отто и к римскому папе.

Во вторник 12 июля она написала ему снова. Отто-младший упал с велосипеда и сильно расшибся. Дети зарабатывают продажей раков. Она тревожится, но не хочет ехать в Рим в такую жару лишь затем, чтобы убедиться, что ничем не может помочь. «Больше решимости, выздоравливай скорее».

Это письмо разминулось с новым письмом от врача, написанным на его старом бланке, с зачеркнутыми чернилами словами «врач германского посольства». «Я только что от Франци, — писал он, — она очень-очень слаба»[625]. За ней ухаживают в больнице Святого Духа, в «просторной палате с высоким потолком», где «приятная прохлада». Он приносит все, что позволяют доктора, больную ежедневно навещает «добрая синьора». К ней почти каждый день приходит «наш епископ». И никаких имен. Он поделился всем, что знал. Франци «страдала от острой инфекции, вызвавшей сильное воспаление печени. Несколько дней у нее была высокая температура, что потребовало стационарного лечения. Больничного осмотра еще не было. Будет сделано все, чтобы поставить ее на ноги. Хотя она очень-очень слаба, мы надеемся, что она выздоровеет. Но пока что мы еще не выкарабкались. По-моему, вам необязательно совершать дорогостоящую поездку, которая не повлияет на ход событий».

Он будет держать ее в курсе. Он прочел Франци одно из писем Шарлотты и намерен прочесть следующие, написанные 10 и 11 июля… Доктора Маркезани прервал срочный телефонный звонок. Дальше он написал другой ручкой: «Мне только что позвонила фрау Дюпре, навещавшая Франци. Она без сознания, мы опасаемся худшего. Вам решать, конечно, ехать или нет. Знаю, как вам трудно приехать»[626]. Если она приедет, пусть сразу позвонит фрау Дюпре с римского вокзала.

В среду 13 июля Шарлотта получила письмо Отто от 6 июля. Почерк было трудно разобрать, она так и не поняла, что к чему. Отчаянно дожидаясь вестей, она надеялась на звонок в конце недели, который ее успокоит. Все дети, кроме Отто, отсутствовали. «Прошу, напиши, хотя бы коротко, только внятно, что-нибудь нарисуй».