Крысиная тропа. Любовь, ложь и правосудие по следу беглого нациста

32. 2016, Хагенберг

Ни в первую нашу встречу, ни спустя несколько лет Хорст не говорил о смерти Отто в Риме и о его многочисленных перезахоронениях. Перемена произошла в 2016 году, через три года после статьи в «Файненшл Таймс» и через год после документального фильма. Книга «Восточно-западная улица» была издана весной, а через пару недель после этого Хорст письменно сообщил мне о смерти Жаклин, болевшей раком. В разговоре со мной он был печален и рассеян; как он сказал, их дочь Магдалена переживала смерть матери даже сильнее, чем он. Он осведомился, как продвигается наша работа с документами, на что я ответил, что эта работа прервалась из-за недавней смерти Лизы Джардин.

Позднее мы возобновили работу с документами Шарлотты, отдавая тем самым дань памяти Лизе. Вскоре после той беседы с Хорстом я обсуждал на Би-Би-Си возможность радиопрограммы о международном праве и его будущем, и выпускающий редактор задал вопрос, не работаю ли я над чем-нибудь еще. Я упомянул документы Шарлотты и наши попытки пролить свет на жизнь скрывавшегося человека и на старания его жены оказать ему помощь. «Это что-то вроде любовной истории нацистов», — сказал я редактору, чем разжег его интерес. Состоялась новая встреча и приглашение записать серию радиопередач и подкаст об истории Шарлотты и Отто, о любви и смерти, об исчезновении и о нацисте в Ватикане.

С документами Шарлотты можно было ознакомиться в Американском Мемориальном музее Холокоста в Вашингтоне[640]. Мы могли бы работать там, но я счел важным сначала спросить Хорста, хочет ли он принять в этом участие. Он подумал и согласился — ведь это давало новый шанс убедить нас, объяснить, что его отец был хорошим человеком. Радиопроекту был дан зеленый свет, продюсером назначили Джемму Ньюби.

И вот в декабре 2016 года в необычайно холодный день я снова приехал к Хорсту в замок, на этот раз с Джеммой, с последним аспирантом Лизы Джеймсом и с моей немецкой ассистенткой Леа, выпускницей юридического факультета. Хорст оказал нам теплый прием. Собака, запах плесени, рев огня в камине, кухня, чай — все как раньше, за исключением Жаклин… Появилось и кое-что новенькое — домашний пирог.

В этот раз главной темой разговора стали документы Шарлотты — тысячи страниц писем, дневников, воспоминаний, с которыми я знакомился все подробнее. Мы с Леа и еще с тремя студентами юридического факультета копались во всем этом целый год. Мы установили хронологию — я всегда начинаю с этого при работе над любым делом; мы уже знали, из чего состоит этот архив, знали, чего в нем недостает, чего мы пока что не понимаем.

Впервые разговор сосредоточился на Шарлотте. Я уже догадался, что Хорст защищает Отто из любви не к отцу, а к матери. Раньше в центре находился Отто, теперь же нас интересовала мощная, решительная натура, «всегда добивавшаяся своего», как выразился Хорст. Он тепло вспоминал мать, ее энергию и участливость, упрямство и силу духа, ее своеобразную любовь. «В молодости она была очень хороша собой, очень привлекательна. — Пауза. — Не красавица, но привлекательная. — Снова пауза. — Необычный человек».

Хорст рассказал о ее скромной языковой школе в особняке «Вартенберг» в Зальцбурге, где молодежь изучала немецкий язык. Туда съезжались со всей Европы; особенно школа нравилась англичанам. В качестве приманки для студенток Шарлотта использовала красавчика Хорста, выпуская его в сад. «Она была дружелюбной, я тоже». В лучшие дни, добавил он, в ней просыпалось чувство юмора.

Сведения о языковой школе были не новы. После показа документального фильма мне стали писать бывшие ученики. Один написал[641], что жил с сестрой у Шарлотты в Зальцбурге в январе 1961 года, но об истории этой семьи и о роли Отто в нацистском движении узнал только из фильма спустя полвека. Баронесса, или тетушка Лотте (Шарлотте нравилось, когда к ней так обращались), мало говорила о прошлом, она оставалась властной матроной и однажды довела его сестру до слез, о чем та написала в своем дневнике. «Tante Lotte говорит неприятные вещи… про Джона и про меня, меня это бесит. Думаю, я должна без промедления съехать», — записала сестра. Шарлотта извинилась, проявив, по мнению сестры, «некоторое двуличие», и та осталась. Причина ссора забылась, хотя, как считал брат, причиной могло послужить то, что они были наполовину евреями.

По словам Хорста, к тому времени Шарлотта стала глубоко религиозной и проявляла деятельное участие в жизни местной католической общины. Она посетила вместе с другом, местным священником, Святую Землю и надеялась, что Хорст станет епископом или иным значительным церковным иерархом. Но этого не произошло. Собственно, никто из ее детей не добился высоких постов, глубоко ее разочаровав. «Моя мать была очень сильной, и это было подспудной проблемой для них с отцом».

Хорст считал, что мать очень любила Отто, хотя ее никогда не покидала ревность и тревога из-за его многочисленных романов. Некоторые письма не сохранились, возможно, из-за их интимного содержания, но из кое-каких документов следует, что она не исключала разрыва с ним. «Я не могу продолжать, у тебя другая женщина…» Она оставалась с mein Mann, «моим мужчиной», потому что он источал энергию, всем нравился, на всех производил благоприятное впечатление. «Он и Гиммлеру нравился, — добавил Хорст. — Он был по-настоящему крупной личностью…»

Шарлотта не покидала мужа, пока он был жив, не покинула и после его смерти. «Мой отец был для моей матери всем на свете, она никогда ни за что его не осуждала». Она больше не вышла замуж, посвятив всю остальную жизнь защите его репутации. Хотя Хорст и Шарлотта редко разговаривали об Отто, он помнит, что она нервничала и «сильно огорчалась», когда кто-то писал о нем дурное. Ее сильно раздражали истории о евреях, за чью гибель он якобы нес ответственность. «Это невозможно, — твердила она. — Это неправда, ложь». Она искала людей, связанных с его прошлым, находила их, беседовала с ними, записывала эти разговоры. «У вас есть все пленки», — сказал мне Хорст. Дескать, ему нечего скрывать.

Бумаги Шарлотты Вехтер были ее личным актом памяти, но при этом и защитой, попыткой обелить репутацию Отто. Я уже знал, что многих документов — его служебных бумаг — недостает: как следует из ряда материалов, они были утоплены Шарлоттой или их сыном Отто в озере Целлер. Я подозревал также, что ряд писем и дневников припрятан, на что порой намекал Хорст. Я понял, что он следует путем Шарлотты, предлагая сыновью вариацию материнской темы со своими нюансами. «Не существует ни одного подписанного им приказа о смертной казни», — твердил Хорст. При этом он не отрицал, что его позиция мотивирована любовью к матери. Отца он толком не знал: «Я люблю свою мать, я должен так поступать ради нее».

Его позиция создавала ему проблемы с другими членами семьи. Они сильно порицали его за общение со мной, не одобрили ни статью в «Файненшл Таймс», ни документальный фильм. Его все реже приглашали на семейные встречи, а когда он там появлялся, игнорировали. Из всей семьи были еще живы, кроме него, две сестры. Хейди жила в Париже с мужем-англичанином. «Он ненавидит все, что я делаю…» — сказал Хорст со странной улыбкой: его племянник стремился попасть в парламент от консервативной партии, и Хорст мог повредить его будущности. Линде, младшая из шести детей Вехтеров, жила неподалеку от Хагенберга. В следующем поколении, среди 21 племянника и племянницы Хорста, первую скрипку играл адвокат Отто, сын единственного брата Хорста, Отто-младшего. Семейная мантра звучала, похоже, так: «Держаться подальше от дядюшки Хорста».

Родня со стороны старшего Отто тоже отрицательно относилась к активности Хорста. Ильзе, тетка Хорста, часто фигурирующая в письмах и дневниках Шарлотты, была шокирована, узнав о сотрудничестве Хорста с художником Хундертвассером. «Быть того не может! — вскричала она. — Ты работаешь на еврея?!» О чем он думает, он же Вехтер! По словам Хорста, тетя Ильзе была открытой фанатичной антисемиткой, на ее фоне выигрышно смотрелась даже Шарлотта: «Моя мать никогда такой не была, она не была фанатичной нацисткой». Того, что она была просто нацисткой, он не отрицал. Но «только из-за моего отца».

Морозным днем мы изучали в замке последние письма Отто, написанные после выходных на озере Альбано в обществе человека, чьего имени мы не знаем. Хорст был уверен, что эти письма чрезвычайно напугали Шарлотту, особенно письмо от 6 июля, нацарапанное дрожащей рукой.

Мы вместе прочли последние письма Отто Вехтера и Шарлотты, а также два письма Пруссачки, отправленные в Зальцбург после его смерти. Хорст показал нам оригиналы, лежавшие под стеклом напротив его кровати, рядом с фотографиями Отто в эсэсовском мундире и крестного отца, Зейсс-Инкварта. Положив одно из писем на деревянный стол, он прочел вслух: «От него я узнала о вас, о детях, обо всем, что ему было дорого в жизни». Читая эти слова, Хорст беззвучно плакал.

— Это неправда, — выдавил он из себя.

— Что неправда?

— Что мой отец умер от болезни.

Впервые Хорст предположил, что его отец был убит. Что же там произошло?

— Лучше будет начать с начала, — сказал он.

— Самое время выпить шнапса? — предложил Джеймс.

— Шнапс уже ждет, — ответил Хорст, успевший прийти в себя.